— Я бы освободил, я бы не посмотрел ни на что, пусть хоть там тысячная охрана будет.

— Один?

— Если бы никто не захотел помочь, пошел бы один.

— А что бы ты сделал?

— Я бы сначала целую неделю бродил вокруг лагеря, чтобы все разузнать. Потом бы убил кого-нибудь из охраны и переоделся в его мундир. А когда бы Анну погнали на работу, я бы шел в охране. Потом бы выбрал время, когда никто не видит, и вместе с ней — в лес, на нашу базу. Понятно, одного немца мало, пришлось бы убить не меньше дюжины. Вот я бы как сделал, Имант.

Имант с минуту помолчал, обдумывая слова Эльмара, потом спросил, глядя в сторону:

— Эльмар, ты мне друг?

— Разве ты не знаешь?

— Согласишься мне помочь в одном опасном деле, если я попрошу тебя?

— В любое время.

— Моя мать сейчас в Саласпилском лагере… Может, вдвоем мы ее и освободим?

— Об этом стоит подумать, — сказал Эльмар. — На меня ты можешь надеяться, я тебе помогу.

Теперь Имант только об этом и думал. У него каждый день возникало множество планов, как пробраться к Саласпилскому лагерю, как обмануть немцев и вырвать из их когтей мать. А когда в лагере стало известно, что Эвальд Капейка со своим батальоном на днях перебазируется на запад, ближе к Риге, он тотчас побежал к Эльмару и возобновил прежний разговор.

— Пойдем и мы с Капейкой, Эльмар. Они будут ближе всех к Риге. Оттуда легче попасть в Саласпилс и все разузнать. Может быть, и на самом деле что-нибудь удастся…

— Ну что ж, я не против, Имант, — не задумываясь, ответил Эльмар. — Тогда нам нужно поговорить с командиром полка. Без его разрешения не возьмут.

— А я и пойду к товарищу Сникеру. Значит, можно говорить и от твоего имени?

— Говори, я от своего слова не отрекусь.

— А если он скажет, что тебе нельзя бросить бабушку?

— Здесь же останется вся штабная группа. Бабушка не одна. Пусть он хоть на время пошлет. А потом, если удастся вызволить твою мать, я опять вернусь на базу.

— Хорошо, я ему так и скажу.

После обеда Имант несколько часов сидел возле землянки, ждал того момента, когда командир полка останется один. Как назло, такого момента не выдалось до самого вечера. Все время то один, то другой командир заходили к Ояру и задерживались у него по полчаса, а то и дольше. Последним вышел начальник штаба Мазозолинь, но в это время на тропинке показалась Рута, и Иманту стало ясно, что если она войдет первой, то сегодня попасть ему к Ояру не удастся: тот имел привычку очень долго разговаривать с Рутой.

Он побежал навстречу Руте и скороговоркой начал:

— Рута, о чем я тебя попрошу, разреши мне первому зайти к командиру, я его целый день жду…

— Да я ему несу радиограмму. Очень важные сведения.

— У меня тоже очень срочное дело… До завтра я никак не могу ждать. Вот увидишь, я долго не задержу, самое большее — три минуты. Ну, разреши, Рута, а то я не буду с тобой дружить.

— Из-за такой мелочи? — удивилась Рута. — Вот не ожидала от тебя, Имант. Дружбой так не шутят.

— Ну, прости, я ведь это так…

— Да я тоже не думаю, что ты такой ветрогон… Ну хорошо, иди, я подожду.

Ояр серьезно выслушал Иманта.

— Что с тобой поделаешь? Не хотелось отпускать, думал сделать тебя связным между штабом полка и базой Капейки… но причина у тебя веская. Это правильно, Имант, о матери надо думать, только имей в виду одно: дело это очень серьезное, одному тебе не под силу. Пойти в разведку к лагерю — это можно. Но один ничего не предпринимай. Можешь такого натворить, что потом и не поправишь. У тебя есть командир, ты со всем к нему и обращайся. А с Капейкой я сам потом поговорю о твоем плане. Если и вправду до дела дойдет, можно послать вам на подмогу людей.

— Спасибо, Ояр, спасибо, — повторял Имант. — Хотя ты и командир полка и большим орденом награжден, а все равно ничуть не зазнаешься. Можно идти? Там еще ждет радистка… Рута Залите. У нее важная радиограмма. Я ее насилу уговорил пустить меня вперед.

— Хорошо. Иди и скажи, чтобы сейчас же пришла.

— Иди скорее! — с порога закричал Имант Руте. — Командир ждет тебя. Да, большое спасибо, что уступила, мое дело улажено! — И он побежал разыскивать Эльмара.

Рута знала, как обрадует Ояра радиограмма. Из Москвы сообщали, что следующей ночью в условленном месте должны быть разложены сигнальные костры — самолет выбросит на парашютах продовольствие, оружие, боеприпасы. Особенно удачно было то, что сообщили об этом именно сегодня, пока Капейка со своим батальоном не ушел на новое место. Теперь можно будет наполнить их вещевые мешки патронами, взрывчаткой и концентратами.

Рута нетерпеливо следила за выражением лица Ояра, пока он читал радиограмму. Вот он улыбнулся, закивал головой.

— Хорошо, чертовски хорошо, Рута! Всегда нам помогают вовремя и шлют именно то, в чем мы больше всего нуждаемся.

Весной 1943 года Красная Армия перешла в наступление на Северо-Западном фронте и ликвидировала Демянский плацдарм, на который Гитлер в течение полутора лет возлагал большие надежды.

Когда латышские стрелки узнали, что соседний с ними боевой участок заняла дивизия, участвовавшая в разгроме армии Паулюса под Сталинградом, всем стало ясно, что дни Демянского плацдарма сочтены; не для того прибыли сюда сталинградцы, чтобы отдыхать на болотах у Старой Руссы.

Как-то вечером старший лейтенант Ян Пургайлис сидел у своих стрелков и, затягиваясь самокруткой, слушал их разговоры. В роте, кроме латышей, было несколько десятков русских, несколько украинцев, казахов и осетин. Рассказывали больше о своих семьях, о доме, о том, что делали «в гражданке», а Пургайлису казалось, будто сидят они не среди чахлого болотного кустарника, а на вершине высокой-высокой горы, с которой открывается вид на могучие просторы советской земли. Перед ними проходили необозримые пустыни, где растет лишь неприхотливый саксаул, и высокогорные сочные луга, где почтенные седые чабаны пасут тысячеголовые отары овец; рассказы сибиряка-охотника вызывали перед глазами картины дремучей тысячеверстной тайги, полной драгоценного пушного зверя, где величайшие в мире реки бегут к Ледовитому океану; они видели южнорусские равнины с волнующимися полями пшеницы; утопающие в яблоневом цвету сады Украины; грохот уральских кузниц эхом отзывался в ушах, а через несколько минут перед их глазами расстилались горные долины Кавказа, где на солнечных склонах зеленеют виноградники, где золотятся апельсины и лимоны. Каждый рассказывал о родных местах, о том, чего никогда не забудет человек, куда бы ни забросила его судьба. И все эти образы составляли одну большую картину — картину великой советской Родины.

Но сегодня сыны ее собрались здесь, на невеселом болоте. Они пришли и с гор, и из тайги, и с берегов Волги, чтобы помочь Яну Пургайлису вновь обрести свой дом. Никто из них не бывал в Латвии, но все они говорят о ней с такой теплотой, как будто родились там.

Тлеют красные огоньки солдатских трубочек, от них тянется кверху сизый махорочный дым; журчат ручьи, унося талые воды к Поле, и время от времени содрогается воздух от залпов артиллерии.

— Внимание! — негромко скомандовал один из стрелков, заметив в негустых весенних сумерках фигуру командира батальона.

Капитан Жубур издали махнул рукой, чтобы все продолжали сидеть, и остановил командира роты, который поспешил к нему с рапортом:

— Отставить, не нужно, товарищ Пургайлис. Что, отдыхаете?

— Так точно, товарищ капитан. Беседуем о прежней жизни. Могу предложить кружечку чая? Конечно, с сахаром, теперь ведь не то, что прошлой весной.

— Горячий чай — это хорошо, — согласился Жубур.

Стрелки освободили ему местечко. Жубур поставил на колено алюминиевую кружку с чаем, придерживая ее обеими руками, чтобы согреть пальцы.

— Ну как, не надоело сидеть в этом болоте?

— Какое не надоело, сыты по горло, товарищ капитан! — отозвался один стрелок, вынимая трубку изо рта. — На других фронтах воюют, каждый день освобождают новые города, а мы только читаем сообщения Совинформбюро да думаем: «Когда же и про нас там напишут?» Другие от товарища Сталина благодарность получают, а мы… эх, что говорить, сами знаете, товарищ капитан!