— Мои родители продали ее. Работорговец пришел к нам в дом поздно ночью. Они с ним долго торговались, а потом продали сестру. За нее заплатили высокую цену, потому что у нее были перевязаны ступни. Клиентам нравятся крошечные ножки, но только аристократы могут позволить себе перевязывать ступни своим дочерям.

— Значит, ты из семьи обедневших аристократов. Вам, наверное, нечего было есть.

— Сестра пряталась под столом. Мои братья спали, но я слышал, как пришел работорговец. Я тихонько вышел из спальни и наблюдал за происходящим из коридора на втором этаже.

— Ты видел, как родители продавали ее? — спросила Анна, содрогнувшись от ужаса.

— Сяо-Мэй так кричала... Она отбивалась руками и ногами, пытаясь убежать. Но она была всего лишь маленькой девочкой с перевязанными ступнями...

Анна вздохнула. Она чувствовала, как темнота, словно змея, пробирается в душу Чжи-Гана, и понимала причину его гнева.

— Ты стал палачом, чтобы остановить все это, чтобы никто больше не мог продавать девушек и опиум. Это прекрасно. Ты, возможно, навсегда потерял свою сестру, но зато благодаря тебе сотни других девушек будут жить долго и счастливо.

Повернувшись к Анне, Чжи-Ган схватил ее за плечи — не больно, но очень сильно.

— Да! — закричал он. — Из-за нее я стал палачом, но ты все неправильно поняла.

— Тогда расскажи мне! — крикнула она ему в ответ. — Расскажи, что заставляет тебя убивать всех, кто торгует опиумом и девушками.

Он резко отпустил ее и отвернулся, а она снова откинулась на подушки.

— Я стал палачом, потому что я умею убивать. Потому что моя первая любовь стала наркоманкой и я убил того, кто снабжал ее опиумом. Моя сестра здесь совершенно ни при чем.

Анна предпочла промолчать, понимая, что он все равно когда-нибудь расскажет ей всю правду. Тогда, когда сочтет нужным. Сейчас же он молчал, и она, наклонившись, погладила его рукой по спине.

— Не думай, что я пытаюсь обвинить тебя в том, что случилось, Чжи-Ган. Что бы там ни было, на моей совести еще более тяжкие грехи. Поверь, я хуже, чем ты.

Он покачал головой.

— У тебя не было выбора. Я не могу обвинять тебя в том, что ты позволила Сэмюелю одурачить и втянуть себя в этот грязный промысел. Если бы ты не стала на него работать, то просто умерла бы с голоду.

Анна вздохнула, ибо знала, что еще не во всем призналась ему. Она не рассказала о том, как Сэмюель заманивал ее, как угрожал ей. Только через несколько лет она поняла, что именно Сэмюель подстроил так, чтобы ее выгнали из миссии. Он сделал все, чтобы она оказалась в полной зависимости от него.

Анна поцеловала сильное, мускулистое плечо Чжи-Гана.

— Значит, ты прощаешь меня? — прошептала она, и ее сердце сжалось от страха. — Что же такого ужасного ты натворил, что до сих пор не можешь простить себя?

Он вздрогнул всем телом, но она решила, что все равно заставит его говорить.

— Расскажи мне, — настаивала Анна.

— Именно я предложил сделать это! — закричал Чжи-Ган и ударил себя кулаками по коленям. — У меня был друг. Его сестер тоже продали. Его надоедливые сестры в один прекрасный день исчезли, и у его семьи появилось много еды и большой кусок земли, которую можно было возделывать.

Она кивнула.

— Такое часто происходило в Цзянсу, пока ты не положил этому конец. Всего несколько дней назад ты сделал так, чтобы все это прекратилось.

Он покачал головой.

— Слишком поздно. Сяо-Мэй плакала, ей хотелось посмотреть, что я читаю. Она хотела поиграть со своей куклой, но ей трудно было до нее дойти. Она всегда мешала, ей всегда чего-то хотелось. У нас едва хватало еды на всех. Мы не могли нанять того преподавателя, которого я хотел. — Чжи-Ган поднял голову, и она увидела, как по его щекам катятся слезы.

— Ты тогда еще не жил в Пекине? — спросила она.

— Нет, мы тогда жили в Хуай-ань, но отец понял, что из меня выйдет толк. Он сказал, что я, позанимавшись с хорошим преподавателем, легко сдам экзамен, а потом стану влиятельным человеком, может, даже советником императора. Короче говоря, отец надеялся, что я достигну всего того, чего не удалось достичь ему из-за собственной глупости.

— Пойми, это отец продал твою сестру, а не ты.

— Нет! — простонал Чжи-Ган. — Все это придумал я! Помню, как сестра плакала, а я сказал ей, чтобы она заткнулась. Я даже припугнул ее, что если она не будет сидеть тихо, то мы продадим ее так же, как продали сестер моего друга. Я смеялся и рассказывал о том, как у нас начнется счастливая жизнь, когда мы получим за нее деньги. Я и предположить не мог, что мой отец, случайно услышавший этот разговор, действительно примет решение продать ее.

— Но ведь ты был всего лишь ребенком. Ты не понимал того, что говорил.

— Неужели ты не слышала, что я сказал? — возмущенно воскликнул Чжи-Ган. Его глаза лихорадочно заблестели — Я был смышленым мальчиком! Я точно знал, как это можно сделать! Правда, мне и в голову не приходило, что они могут пойти на такое! — Он почти кричал, у него на глазах снова появились слезы. — Я пытался ей помочь той ночью. Я подбежал к ней, но меня отшвырнули в сторону. Работорговец был очень крупным мужчиной, и я, конечно, не мог его остановить. А потом ее забрали. Мы продали Сяо-Мэй и на вырученные деньги переехали в Пекин. Там мы завели дружбу с нужными людьми и наняли хорошего преподавателя. Вскоре я познакомился с Цзин-Ли, мы стали лучшими друзьями и часто бегали в Запретный город. Я играл с сыном императора. Словом, мы получили все, что хотели.

Анна вздохнула.

— Они не могли заплатить за несчастную девочку так много, даже учитывая то, что у нее были перевязаны ступни. К тому же ни за какие деньги не купишь знания и способности. Тебе пришлось усердно трудиться, прилежно заниматься, тебе...

— Все это началось в тот самый день, когда мы продали Сяо-Мэй в... в... — Он так и не смог договорить. Они оба хорошо знали, что у проституток жизнь короткая и тяжелая. — Я начал тренироваться с ножами, как только смог держать их в руках. Именно поэтому я использую ножи, а не мечи. Я тогда был слишком маленьким и не мог управляться с тяжелым мечом, а мне хотелось всегда носить их с собой. Я боялся, что меня еще раз застанут врасплох.

Анна понимала, что ничем не сможет облегчить боль Чжи-Гана. Его жизнь началась тогда, когда закончилась жизнь его сестры. И разве теперь имеет значение то, что он в своей жизни сделал плохого? Вряд ли. Но он все равно будет чувствовать себя виноватым, ведь страдания маленькой Сяо-Мэй уже невозможно облегчить.

— Мне очень жаль, — прошептала она и обняла его. — Я искренне сожалею о том, что случилось с твоей сестрой, о том, что твоей семье пришлось сделать такой нелегкий выбор. Я понимаю, что тебе пришлось возложить на свои плечи заботу о семье, чья обеспеченная жизнь началась с такого ужасного преступления. Все это отвратительно, Чжи-Ган, но я думаю, что уже ничего не исправить.

Он долго молчал. Может, он даже плакал. Анна не могла сказать наверняка, потому что его тело оставалось совершенно неподвижным. Он тихо лежал в ее объятиях, пока наконец его тело не обмякло. А потом вдруг он обнял ее и крепко, что есть силы прижал к себе.

— Я просто хочу найти ее, — прошептал он. — Если сестра мертва, то я перевезу ее останки в Пекин. Я похороню ее рядом со своей матерью и высеку ее имя на нефритовом алтаре нашей семьи, несмотря на то что она женщина.

Анна тяжело вздохнула, чувствуя, как слезы застилают ей глаза. Она хорошо понимала, что вся его семья будет возмущена, если Чжи-Ган сделает это. Выказывать такое уважение проститутке и высекать имя женщины на нефритовом алтаре? На такое может осмелиться только Чжи-Ган — человек, который живет по своим собственным суровым законам чести и заставляет других сознаваться в преступлениях. Надпись на нефритовой плите — это всего лишь ничтожная плата за то, что совершили его родители. И если он хочет публично опозорить их, то, значит, так тому и быть. Вероятно, они того заслуживают.