Ответ на этот вопрос затерялся где-то в ее подсознании. Он дразнил ее, манил, но так и остался чем-то туманным и непонятным. Наклонившись, она поцеловала Чжи-Гана в губы, а потом погладила его небритую щеку. Именно в этот миг она все поняла.

Она любила его. Она любила его, потому что он заставил ее забыть об опиуме. Еще она любила его за то, что он, зная, какими ужасными вещами ей приходилось заниматься, все же относился к ней с благоговением. Куда бы она ни пошла, Чжи-Ган повсюду следовал за ней взглядом. Анна всегда чувствовала его присутствие — даже тогда, когда не видела его. Он прикасался к ней с глубоким почтением, он целовал ее с такой страстью, с таким откровенным плотским желанием, что у нее ни разу не возникло сомнений относительно его искренности. Он хотел ее. И стоило ей только подумать об этом, как в ней самой начинало просыпаться желание. И любовь.

Нет, никто и никогда еще не хотел ее так, как Чжи-Ган. Никто так не заботился о ней, как этот мужчина. И уж точно никто другой не сможет бросить вызов банде ее приемного отца и убить его. К несчастью, она испытывала к Чжи-Гану не только благодарность. Она любила императорского палача, и это не радовало ее, а скорее, приводило в ужас.

Анна вдруг подумала, что нужно рассказать ему об этом. Она решила разбудить его своими нежными поцелуями и поделиться с ним этой чудесной новостью, но так и не сделала этого. Ее чувство было еще слишком нежным и ранимым. Что она будет делать, если Чжи-Ган просто засмеется в ответ? И что будет с ней, когда он посадит ее на корабль и помашет на прощание рукой?

Ей отчаянно захотелось остаться в Китае. Ей захотелось поверить в то, что это возможно, что она навсегда останется с Чжи-Ганом, что у них будет свой дом и дети, что они будут любить друг друга. Она едва сдержалась, чтобы не растормошить его. Анна готова была рассказать ему о своей мечте и о том, что усилием воли они смогли бы претворить эту мечту в жизнь.

Однако она устояла перед этим искушением. Отвернувшись от Чжи-Гана, Анна закрыла глаза и снова задумалась. Она почти убедила себя в том, что все это просто приснилось ей, что высокого всепоглощающего чувства любви не существует, и вдруг почувствовала прикосновение его руки. Она сомневалась в том, что он сделал это сознательно. Скорее всего, решила она, Чжи-Ган еще спит. Его дыхание по-прежнему было ровным. Но через секунду его рука проскользнула под ее локоть и он, обняв Анну за талию, крепко прижал ее к себе. Так они и лежали, как две ложки. Он грудью прижимался к ее спине и вдыхал аромат ее волос, а она прислушивалась к его дыханию.

Она уже почти сказала ему это. Почти прошептала в темноту: «Я люблю тебя», — но в последний момент все же сдержалась и произнесла совсем другие слова.

— Что было в твоем страшном сне, Чжи-Ган? — спросила Анна.

Он вздохнул. Анна, конечно, понимала, о чем он сейчас думает: нужно лежать тихо и притворяться спящим, чтобы она в конце концов забыла, о чем спрашивала его. Но Чжи-Ган удивил ее. Он заговорил таким зловещим шепотом, что у нее по коже побежали мурашки.

— Мне снилось, что я уезжаю из Китая. Мне казалось, что я все бросил для того, чтобы начать новую жизнь.

Она закусила губу, не решаясь задать ему следующий вопрос. Но все-таки не удержалась и спросила:

— И это было твоим ночным кошмаром?

Он кивнул и потерся щекой о ее спину.

— Худший из всех кошмаров.

— Я не понимаю.

Чжи-Ган сделал глубокий вдох, а потом с силой выдохнул. Она чувствовала, как бьется его сердце.

— Могла бы ты вот так взять и все бросить? — спросил он. — Могла бы, забыв обо всем на свете, начать новую жизнь?

— Я бы и на секунду не задумалась.

Он прижался губами к ее шее.

— Именно поэтому ты и уезжаешь из Китая. И именно поэтому я не могу поехать с тобой.

— Ты не передумаешь? Ты не хочешь поехать в Англию вместе со мной?

— Я не могу, — сказал он с печалью в голосе. — Анна, это мой дом, моя страна. Я должен остаться, чтобы сражаться за нее.

Анна не ответила. Закрыв глаза, она представила свою любовь и все свои надежды. Добавив в этот образ всю свою силу, Анна увидела яркий свет, который она держала в ладонях. Она держала его очень нежно и ощущала исходящее от него тепло. Это тепло не исчезло даже тогда, когда она решила исполнить свое желание и во всем признаться Чжи-Гану. А затем Анна добавила в нарисованную ее воображением картину образ любимого. Он стоял перед ней и смотрел на то, что она держала в руках. Стоял, выпрямив спину и гордо вскинув голову, как подобает бесстрастному палачу.

Но уже в следующее мгновение она вдруг резко сжала ладони, и то, что было в ее руках, сплюснулось. Она почувствовала, как этот свет рассыпался на тысячу мелких осколков. И Анна просто выбросила их.

Из дневника Анны Марии Томпсон

8 июня 1886 г.

Я получила свое золото. Это было золотое ожерелье, состоявшее из маленьких колечек. Его дал мне Сэмюель в качестве оплаты. Ожерелье просто чудесное, и оно сейчас висит у меня на шее. У меня еще никогда не было такого великолепного украшения, но, тем не менее, я хочу швырнуть его в шанхайскую грязь. Это, конечно, будет глупо. Я сама выбрала такую жизнь. Я не хочу быть монахиней. Не хочу и все.

Не хотела я делать и то, что сделала.

Сэмюель предупредил, что мандарину, может быть, захочется устроить праздник. Он сказал, что, после того как мы получим деньги, мандарин, возможно, пригласит нас повеселиться вместе с ним и нам следует принять его предложение. И вот что случилось потом.

Этому мандарину и в самом деле захотелось устроить праздник. Он разжег трубку с опиумом и дал мне попробовать. Это было так чудесно! Жизнь казалась прекрасной, а Половинка был робким и застенчивым, почти таким, как раньше. Но нет, пожалуй, он не был робким. Он оказался очень сильным. Когда мандарину захотелось развлечься со мной, Половинка вызвался держать меня. Я громко кричала, потому что мне было больно. Мне было так больно, что Половинка проявил снисхождение и дал мне еще опиума. Мне действительно было очень-очень больно.

Через какое-то время настала очередь Половинки, а потом тех людей, которые охраняли деньги. Может, был и еще кто-то, я не помню. Я не сопротивлялась. Вместо этого я просто курила трубку и позволила им делать все, что они хотели.

Я не хочу быть монахиней и поэтому продам это ожерелье, а деньги положу в банк. И я ни за что на свете не пойду в следующую ходку вместе с Половинкой.

Ни наркотики, ни алкоголь не являются самым большим общественным злом. Если мы хотим найти первопричину всех наших несчастий, то нам не следует выяснять, принимают ли люди наркотики. Нам следует проверить, насколько они глупы, невежественны, алчны и как сильно любят власть.

П. Дж. О'Рурк

У Шанхая есть свой особенный запах и свои неповторимые черты. Чжи-Ган презрительно скривился, почувствовав этот запах. Однако не запах желтой шанхайской грязи вызвал у него тошноту. Это произошло, когда он попал в принадлежавший мадам Тин Сад благоухающих цветов и увидел, как Половинка обращался с девушками, которые там были.

Очевидно, после таинственного исчезновения мадам Тин именно Половинка управлял этим борделем. А это значит, что он представлял собой ценный источник информации, поскольку наверняка знал обо всех девушках, которых покупало это заведение десять лет тому назад. К несчастью, Чжи-Ган не мог вести с ним долгие беседы, потому что ему постоянно хотелось прирезать этого негодяя. Однако он не хотел перекладывать эту нелегкую задачу на плечи Анны, да и Цзин-Ли не было рядом. Он остался в Цзянсу.

Чжи-Ган смирился с тем, что ему придется сидеть в маленькой задней комнате вместе с этим сукиным сыном, которого он чуть не убил, и дышать смрадным воздухом, наполненным смешанным запахом пота, старого тошнотворного табака, опиума и сексуального вожделения. Анна ушла вместе с несколькими «цветочками», чтобы смыть с себя грязь и переодеться. Ему казалось, что ей небезопасно находиться здесь и что она снова может сбежать. Чжи-Ган почему-то думал, что если он выпустит ее из поля зрения хотя бы на пять минут, то уже больше никогда не увидит.