А он-то предавался любовным играм, можно сказать, профессионально – выступая в двух ипостасях: как неуемный искатель и как… исследователь собственных увлечений и переживаний, в которых он постоянно копался, пытаясь их литературно осмысливать.

Кроме всего, меняя и перебирая подружек, он надеялся хоть в одной из них найти… надежную творческую опору.

Как и всякий честолюбивый «бумагомаратель», с детства начитавшийся романтичного Грина, а потом и Булгакова, он собирался стать Великим Мастером. И, как всякий будущий Великий Мастер, мечтал (про что так замечательно нафантазировал писатель Михаил Булгаков), чтобы рядом с ним постоянно была его преданная и единственная Маргарита, обожающая каждую строчку того, что он накорябает, и готовая ради этих строчек на все, включая жизнь в подвале и даже появление обнаженной на балу у сатаны. Как у всякого мечтателя, с этим у него ничего не получалось, кроме несчитанных трат и безумных потерь времени…

Неудачи с поисками Маргариты и привели его к остроумной идее решать задачку по частям. Как с веником: целиком не ломается, а по прутику – запросто. Единственную Маргариту он решил заменить комплектом подруг с полным набором необходимых качеств. В одной – это готовность голой пойти на бал, другая с хохотом летает на метле, эта хорошо готовит, а та согласна жить в нищете и в подвале…

Теперь вокруг него постоянно было несколько девиц. Он уже не стремился к идеалу, а брал числом. Одна была ласкова и настойчива в сексе. Вторая умна, рассудительна и практична. Третья любила читать художественную литературу. А четвертая носилась, как звезда, и все время опрокидывала тяжелые предметы, но зато умела так хохотать, что сразу все забывалось…

С ними он даже ездил на машине в отпуск, а иногда захватывал их – целую команду! – в творческие командировки.

Девицы в нем души не чаяли, конечно, совсем не из-за денег, хотя он за все платил. Но больше всего потому, что он их добросовестно обучал всем премудростям отношений с мужиками, разумеется, включая и постель. И настраивал их на совершенство, о котором они мечтали, чтобы всех покорить. Включая Будущего Принца, которого, носясь с Рыжюкасом, они жаждали встретить…

Все это его увлекало и неплохо разгоняло кровь, но всегда оказывалось лишь праздником, который, закончившись, оставлял разочарованность и ощущение пустоты.

Довольно долго он заблуждался, полагая, что лучшее лекарство от любви – новое увлечение: когда оно приходило, его как бы отпускало. Правда, мешало предчувствие, что все снова обернется очередной затратной бессмыслицей, – так оно и происходило…

И только к шестидесяти годам, последний раз пролетев, отчаявшись и спохватившись, он решил завязать с этим пустым транжирством времени и средств, которые по сути тоже время, так как их нужно зарабатывать…

Тут и обнаружилось, что есть только одно универсальное средство, которое спасает и от разочарований, и от тоски, и от страха одиночества, от никомуненужности и бессмысленности существования. И это совсем не им придуманное средство – работа. Стоит совершить усилие, привязать себя к стулу, заставить себя в нее погрузиться – и тебя отпустит…

Вот он и рванул в Вильнюс месяц назад, решив от всего отказаться и начать новую жизнь – как всегда, в полной уверенности, что на сей раз окончательно. Рассчитывал настолько оторваться здесь от всех минских дел, сумбура и суеты, причем, чтобы, вернувшись, ни во что не влезать и заниматься исключительно созданием «нетленки» – не месяц, не год, а уже до самого конца, таким образом хотя бы на финише оправдав свои многообещания.

Он знал, что для этого ему нужно развязаться с занозистой историей с повестью о Первой Любви, с чем он, похоже, уже справился, все умиления прочувствовав и сочинив поучительную, как он считал, легенду (или сказку).

Теперь оставалось сесть и написать наконец хорошую книгу под названием «Проза жизни», для которой у него уже набросаны, пусть и урывками, сотни страниц. И тем самым подвести итог. Работа эта большая и займет не один год.

Тут он готов был на все: сменить образ жизни, потуже затянуть пояс, отказаться от всех своих барских замашек, из экономии перейти на кефир. Впрочем, последнее его не страшило: при всей гастрономической избалованности, больше всего он любил кефир с вареной картошкой…

Но вот что-то опять заклинило с благими намерениями. Похоже, свою решимость он переоценил. Прямо к отъезду подвернулась эта юная и настойчивая попутчица, которая как-то незаметно спутала его планы. Снова он ввязывался и вынужденно занимался организацией какого-то аборта, что делать в жизни ему приходилось только однажды, лет двадцать назад, да и то по просьбе Последнем Жены – для ее подруги, с которой у него ничего не было…

Сейчас он вообще не совсем понимал, что он здесь делает.

Но она спала слишком долго, и…

Глядя на нее и перебирая в уме недолгую историю их знакомства, их забавные телефонные разговоры, да еще три дня, весьма активно проведенные вместе после ее приезда, он почувствовал, что снова заболевает своей традиционной хворобой, что его опять зацепило и опять куда-то повело.

Как тот вчистую продувшийся и «завязавший» игрок, что, закладывая последнее, снова тянется к карточному столу, он прикидывал, а не попробовать ли ему еще разок раскрутиться. Раз уж так сложилось…

Рыжюкас сидел в кресле гостиничного номера и, глядя на длинноногую девицу, разметавшуюся во сне поперек широкой двуспальной кровати, привыкал к ней глазами…

В конце концов ему даже стало мерещиться, будто роль Маргариты при нем вполне бы могла подойти и этому юному, безмятежно посапывающему во сне созданию, так иронично им прозванному Мальком, что сначала ей совсем не подходило, но вот прижилось… А если и впрямь то, что он безуспешно искал, так вот нечаянно и нашлось?

И раньше, чем этот «малёк» проснулся, он принял решение: на некоторое, пока неопределенное, время в истории с ней задержаться. Несмотря даже на то, что у него было достаточно опыта, чтобы представить, сколько нежелательных последствий, в том числе и непредвиденных, приносят подобные решения. Ведь дальше неизбежно начинаются только сложности. И многие из них Рыжюкас не однажды проходил. Правильнее сказать, он не однажды в них застревал…

Целый месяц они жили в гостинице.

Точнее, она в ней жила, а он к ней приходил, иногда оставаясь на ночь. Но спал он здесь плохо, несмотря на шикарный двуспальный матрас, который при малейшем движении колыхался под ними, как усталая волна.

Когда она доверчиво прижималась, обнимая его во сне, он умилялся, но тут же холодел: ему становилось страшно за тот груз, который он на себя взваливает, с нею связавшись…

Если во сне она отодвигалась, отвернувшись и по-детски поджав коленки, он обижался, как мальчишка. И снова спрашивал себя, что он вообще здесь делает.

Среди ночи он часто вставал. Подходил к окну. Смотрел, как ночь бледнеет, сникая и клубясь.

Окна их номера выходили на лесной парк.

Сюда от его дома когда-то шла узкоколейка, здесь были станция и депо, которые потом приспособили под Детскую железную дорогу. Потешно пыхтя и посвистывая, паровозик-«кукушка» таскал за собой две игрушечные платформы с углем для электростанции. Паровозик ползал по ней каждый день, и вместо уроков они катались на подножках товарных платформ… Вагончики тащились кружным путем: мимо дворов, мимо Тарзанки, мимо хорошо видной за окном горы Шишкинки – теперь поросшей лесом, а тогда лысоватой с жидким кустарником – в бетонных бункерах ее в войну хранились боеприпасы, а потом пацаны с чадящими факелами пробирались в глухие сводчатые казематы и, погасив факелы, рассказывали страшилки…