Но уж чего человеку совсем не нужно, подумал он, как бы уговаривая себя не вышвырнуть все написанное в корзину, – так это умнеть и взрослеть прежде времени. И раньше поры открывать глаза на прозу жизни, тем более, на ее скучную правду.
Сиреневый туман – далеко не самое худшее из того, что нам было отпущено. С какой бы иронией и как бы скептически мы к нему не относились. И не так уж это мало.
Сложив листки вдвое, чего тоже никогда раньше не делал, он отыскал в ящике стола пожелтевший фирменный конверт Агентства печати Новости, где когда-то работал собкором, и затолкал их в него.
Он и подумать не мог, что это последнее, что он в жизни напишет…
Рыжюкас надел плащ, посмотрел на себя в зеркало, поднял воротник и вышел на улицу.
Моросил дождь.
Хотелось вина и арбузов.
Глава двенадцатая
ВСЕ КАК ВСЕГДА
1
В кафе мест не было.
Сумасшедший город! В нем стало раз в тридцать больше кафе, баров, ресторанов, а попасть никуда невозможно. Даже в будний день. Непонятно, когда эти люди работают.
Порывшись в кармане и обнаружив монету в два лита, Рыжюкас мелко забарабанил ею по толстому стеклу входной двери. Швейцар, понуро сидевший в кресле у гардероба, услышал презренный звон, встрепенулся. Рыжюкас поднял вверх указательный палец, что могло означать одновременно: я один и мне только наверх, где бар. Швейцар вскочил и учтиво откинул скобу с дверной ручки.
В вестибюле прямо перед ним из клубов табачного дыма, перемешанного с густым грохотом оркестра, возник бородатый детина. Круто накренившись на расставленных ногах, он распахнул объятия и пошел на Рыжюкаса, покачивая крыльями, как аэроплан. Было похоже на игру в жмурки. Рыжюкас, поднырнув под крылом, проскочил на лестницу. Мужик спланировал прямо к дверям туалета.
Когда-то это привокзальное кафе было одним из лучших в городе: вокзал – лицо столицы, проектировщики постарались. Но с годами заведеньице сильно зашарпали случайные посетители.
В баре наверху было темно, пахло прокисшим пивом и огурцами. Под потолком торчали светильники, похожие на обрезки трубы от печки-буржуйки. Было так накурено, что казалось, будто свет, пытавшийся из них выбиться, заталкивается обратно плотными клубами дыма.
Народу хватало, но пару свободных мест Рыжюкас все же разглядел. Пробившись к барной стойке, он взобрался на высокий табурет и закурил.
2
Стойка была устроена буквой П на манер алтаря в костеле святого Павла. Над ней молчаливым и незыблемым протестом против всякого нарушения Запрета возвышалась тучная барменша в красном фартуке и красном же крахмальном чепчике с кружевами. Она была похожа на Золушку. И еще на ксендза перед проповедью.
Сам Запрет состоял из двух частей, симметрично расположенных относительно головы Золушки. «У НАС НЕ КУРЯТ» – трогательно и с налетом мечтательности повествовала его левая часть. Правая сторона была категоричнее и строже: «РАСПИВАТЬ КРЕПКИЕ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ».
«Это мы проходили, – отметил Рыжюкас. – Еще при социализме».
– Будьте так любезны… – сказал он, привычно поднажав на «так».
Золушка стала само ожидание. Само внимание исходило из ее круглых глаз. И сам лучистый свет.
– …так любезны, – на всякий случай повторил Рыжюкас, – полный фужер виски. «Блэк Лейбл». И одну конфетку.
Золушка понимающе кивнула.
Внизу, прямо у ног Рыжюкаса, было окно на перрон.
На перроне стоял проходящий поезд. Пассажиры суетились и бегали за стеклом, как в немом кино. Вагоны были видны только наполовину: дальше их обрезала кромка окна. Промчались два носильщика, они толкали невидимые тележки. Следом пронесся, как на мотоцикле, мужчина, прижимая к животу охапку бутылок.
Поезд за окном тронулся. Нет, это скорее бар тронулся и поплыл мимо провожающих, машущих руками и платочками, мимо половинок вагонов, обрезанных окном, мимо… Рыжюкас вполне конкретно ощутил мелкое подрагивание барной стойки, перекладина под ногами вибрировала, слышно было даже, как звенели бокалы на полках буфета…
3
В бар вошла компания: пятеро парней, две девицы. Все как положено. Свитера, потертые курточки, драные джинсы, волосы на плечи и за воротник, но еще и гитара, правда в футляре. На одной юбка – не то чтобы выше колен – ниже, чуточку ниже того, что пока еще нельзя открывать.
Нет худа без добра: когда-то «мини» внесли свою лепту в эстетику женского белья. Такую юбку на что попало не натянешь. Впрочем, кто сейчас помнит, что вместе с внедрением «мини» из обращения исчезли мощные жгуты чулочных резинок, а утепленные лиловые, малиновые и голубые рейтузы уступили место изящным кружевным изделиям, произведениям тонкой работы; слово «штаны» или там «панталоны» в применении к женскому туалету кануло, уступив игривому «трусики» и уж совсем конкретному «стринги».
Что до секса, то «макси», пожалуй, сексуальнее, особенно если с таким разрезом, как у второй. Здесь все построено на контрасте. Длинное закрытое платье и шикарный разрез от пят до пояса. Рыжюкас почувствовал этот контраст, когда «макси», оставив компанию, взобралась на единственно свободный табурет рядом с ним.
Приветливо ей кивнув, Рыжюкас залпом выпил виски.
Конфета показалась соленой.
Ее друзья топтались в проходе, соображая, куда пристроиться. От оркестра заплакали красивые, с мальчишеским надрывом голоса:
Поздно мы с тобой по-о-ня-ли,
Что вдвоем вдвойне ее-се-ле-е-ей…
Внутри зашевелилось что-то тоскливо-вокзальное, поездное, вагонно-ресторанное…
Даже проплывать по небу,
А не то, что жить на земле…
Репертуар в литовских кабаках почему-то преимущественно из русской ретро-попсы. Хотя те, кто помоложе, по-русски здесь уже и не говорят.
Внизу на перроне дождь усилился.
4
Парни держали себя уверенно и развязано, как на пляже. Откуда-то возникли два высоких стула, потом долговязый с косынкой на шее спустился вниз и притащил еще кресло из гардероба. Они поставили стулья и кресло в угол, прикрыли дверь. Гитарист, пристроившись на батарее, уже что-то натренькивал.
Дождь за окном обвалился с карниза.
Рыжюкас с удивлением обнаружил в себе внутреннее напряжение. Что-то в этих парнях непонятно дразнило, хотя явных причин для раздражения не было. Можно вообразить, как сам Рыжюкас, тогда еще Рыжук, с его друзьями раздражали окружающих, как они бесили всех своими манерами, своими шмотками и пижонскими выходками.
Долговязый с косынкой, видно душа компании, глядя на него, что-то громко сказал по-литовски. Рыжюкас не расслышал, а остальные дружно засмеялись.
«Сам виноват: нечего пялиться… Да и место девушке надо бы уступить… Может, лучше уйти? Пьесы с таким началом всегда как-то глупо кончаются… Или мерещится?.. А ну их…»
Но раздражение не проходило. «Макси» о чем-то, смеясь, говорила, наклонившись с табурета к своей компании. Длинная белая нога в разрезе платья мешала Рыжюкасу сосредоточится. Хотя сосредотачиваться было незачем. Пришел-то специально чтобы развеяться.
Рыжюкас отвернулся и стал рассматривать объявление-запрет над стойкой. Словно там было что рассматривать. Спелые тыквы грудей Золушки предупредительно колыхнулись ему навстречу. Рыжюкас кивнул. Пустой фужер мгновенно исчез, на его месте вырос полный. И конфетка…
По спине пробежал озноб, словно сзади кто-то открыл дверь.
Повернувшись к окну и стараясь не замечать компании, Рыжюкас стал смотреть вниз, но за стеклом, облитым дождем, все размазалось, расплылось, как в кривом зеркале.
