Самохину повезло: полковник был у себя, сразу взял трубку.

— Товарищ полковник, я... — начал было Самохин, но Артамонов тут же его перебил:

— Да, Андрей Петрович, да, проморгали мы с вами Оразгельдыева. И Шайтана вашего с Репсом, считайте, лучших лошадей комендатуры тоже нет. Придется за них наличными платить. Но сейчас не время выяснять отношения. Надо действовать — и немедленно. Любой ценой найдите, кто на вашем участке организовал переправу. Срочно отправляйте к Хейдару связного...

Ичан прислушался, осмотрелся. Привыкнув ночами пасти отару, он отлично ориентировался в темноте. Важно было, чтобы не помешала какая-нибудь случайность. Можно очень хорошо все продумать, а попадется на пути запоздалый дехканин, поднимет крик, пиши пропало.

Все было тихо. На фоне звездного неба светлеющими в сумраке пятнами выделялись строения комендатуры. В углу двора, примыкая двумя стенами к глинобитному дувалу, — мазанка с широким зарешеченным окном. Там Дурсун, и сейчас Ичан будет ее «спасать». Чем-то еще закончится это «спасение»? Но азарт охотника уже подзуживал Ичана. Временами ему казалось, что он не по заданию геок-папак проводит операцию, а в самом деле спасает свою возлюбленную, чтобы потом увезти ее на быстрых ахалтекинцах в прекрасные края.

Ичан никому не признавался, даже самому себе, почему его не надо было уговаривать идти спасать Дурсун. Ничего, что она вдова и у нее двое детей. Ичан тоже не так уж молод, а Дурсун — женщина при всех статях... Эх, и промчит Ичан красавицу Дурсун на ахалтекинцах! Что ж, есть и ахалтекинцы. У дороги, в тени чинар, ждет с ними Аймамед Новрузов...

Ичан еще раз внимательно прислушался, посмотрел на звезды. Часов у него не было, но время по ручке ковша Большой Медведицы он определял точно. Вот-вот должен был раздаться сигнал... И все же, как он ни прислушивался, а сигнал раздался неожиданно и совсем не с той стороны, с какой он его ждал. По ту сторону границы послышалась отдаленная стрельба, о которой и речи не было, когда договаривались со старшим лейтенантом. В комендатуре раздались телефонные звонки, отрывистые команды. Во дворе поднялась беготня, спустя минуту не меньше взвода верховых вымахнули галопом за ворота. В ночной тишине звонко отдавался топот многих копыт. Заурчала мотором машина, захлопали двери. Кто-то громким голосом подавал команды по телефону. Ичан понял: это уже не инсценировка, а настоящая тревога. Что же там стряслось? А может быть, и к лучшему? Когда он встретится с Хейдаром и будет рассказывать, как удалось сбежать, ему скорей поверят: за кордоном такой шум сделали, что уж пограничники обязательно должны были его услышать... Ичан забеспокоился: а вдруг из-за этой настоящей тревоги о нем забудут или почему-либо изменят весь план? Но нет, вот в крайнем темном окне, где кабинет Кайманова, замигал карманный фонарик: три коротких вспышки, одна длинная. Снова — три коротких, четвертая — продолжительная. Пора!

Ичан ящерицей скользнул вперед между камнями. У мазанки поднялся на ноги, заглянул в окно.

— Дурсун-ханум! Это я, Ичан. У зеленых фуражек тревога. Бежим скорей к твоему отцу Хейдару, поторопись!

Темная фигура вышла из угла комнаты. Перед Ичаном возникло бледное в свете звезд лицо Дурсун.

Узнав его, она кивнула, закрыв рот платком, молитвенно сложила руки, вверяя свою жизнь аллаху. Ичан поднял припасенный лом, принялся с силой выдирать и скручивать железные прутья оконного переплета. Как ни уверял Белоусов, что решетка на честном слове держится, справиться с нею оказалось не так-то просто.

— Дурсун-ханум, отойди в угол хонье, — попросил Ичан и так рванул на себя лом, что с треском вырвал прутья решетки из гнезд, расщепив раму окна.

За мазанкой раздался топот, щелканье затвора.

— Стой, кто идет?

Ичан узнал голос Белоусова.

— Дурсун-ханум, скорей!

Ичан протянул руки, помогая Дурсун выбраться из окна, почувствовал в своих объятиях сильное тело молодой женщины, бережно опустил ее на землю.

— Скорей!

Схватив в темноте Дурсун за руку, устремился вместе с нею вниз по откосу.

— Стой, стрелять буду!

Но Ичан только прибавил ходу. Грохнул выстрел. За ним сразу же — второй, третий! И хотя Ичан отлично знал, что стреляют холостыми, невольно пригнул голову, стараясь бежать зигзагами, как бежит пехотинец на поле боя.

Дурсун, то ли от страха, то ли еще отчего, споткнулась на ровном месте. Ичан едва успел ее поддержать. Схватив Дурсун на руки, искренне жалея, что и выстрелы, и погоня задуманы по плану, он вбежал вместе со своей ношей в тень чинар, где ждал его с лошадьми Аймамед Новрузов.

Почувствовав под собой коня, Дурсун ловко разобрала поводья, переданные ей Аймамедом, и три всадника, низко пригнувшись к лошадям, помчались в сторону от дороги. Позади хлопали выстрелы, потом стал приближаться все нарастающий топот, лай и повизгивание псов.

— Скачите к головному арыку, там собаки не возьмут след. Я их задержу! — крикнул Аймамед, развернул коня и, соскочив на землю, открыл ответный огонь.

Не выпуская из рук недоуздок коня, на котором скакала насмерть перепуганная Дурсун, Ичан на мгновение обернулся.

Трескотня выстрелов Аймамеда прервалась, донесся то ли стон, то ли крик:

— А-а-а-а!..

Ичан зло выругался, пришпорил коня, увлекая за собой и без того отчаянно скакавшую лошадь Дурсун. Но вот и главный арык. Они долго ехали по воде, прислушиваясь к топоту лошадей и лаю собак, метавшихся там, где они достигли арыка.

Все было разыграно, но временами эта игра настолько увлекала Ичана, что он забывался и уже всерьез начинал думать, как уйти от погони, обмануть преследователей. Приключение радовало его, веселило душу. Но вот арык привел их к тому месту в горах, откуда вода каскадом падала по бетонированным желобам. Там уже могли быть колхозники, работающие на поливе плантаций. Боясь нежелательного вмешательства, Ичан отпустил коней, резко свернул в сторону. Дурсун взмолилась:

— О, Ичан! Я больше не могу! Сил нет!

Она и в самом деле едва не падала с ног от усталости и нервной встряски.

Ичан подхватил ее на руки и больше километра нес, поднимаясь в горы, а когда она немного пришла в себя, еще полчаса тащил за руку по такой крутизне, что здесь уже можно было не опасаться погони: в этих скалах один хороший стрелок мог задержать целый отряд.

Наконец в нагромождении камней открылся вход в гавах — пещеру. Ичан увлек Дурсун к гаваху. Та неожиданно остановилась, не соглашаясь войти.

— Ай, Дурсун-ханум! — с досадой воскликнул Ичан. — Сейчас не время спорить. Отец приказал тебе слушаться меня. Плохо тебе не сделаю. На гулили идти нельзя: геок-папак там каждый камешек проверяют, нас с тобой ищут. Оставаться с тобой мне тоже нельзя, я должен быть с отарой: всех чопанов тоже проверят — кто дома, а кого нет. Здесь вот, — Ичан снял заплечную торбу, — для тебя одежда, еда и питье. Жди меня до ночи, никуда не ходи. Если будет все спокойно, завтра ночью перейдем гулили, к утру увидишь отца. Чтоб тебе не скучать, с этого места будешь видеть, как мы с чолоком Рамазаном отару пасем.

Ичан оставил Дурсун в гавахе, растаял в темноте.

Весь следующий день он маячил с отарой около скалистого отрога горного хребта, где пряталась за нагромождением камней, в тайном гавахе Дурсун. Наверняка она видела, как ранним утром к отаре на всем скаку подъехали два пограничника, спрашивая о чем-то, а он показал им рукой в сторону, противоположную от гаваха.

Ночью Ичан и Дурсун благополучно перешли границу, к утру были недалеко от аула Фаратхана.

Полностью доверявшая теперь Ичану, Дурсун призналась, что старый Хейдар сумел передать весть семье, где он и что с ним. Она уверенно вела теперь Ичана к его закордонным хозяевам, а Ичан все с большей тревогой осматривался по сторонам: приближалась самая трудная и самая ответственная часть задания.

— Ай, Дурсун, — сказал Ичан, когда они подходили к укрытому зеленью высокому добротному дому, — как хорошо, наверно, снова оказаться на земле своего рода!