Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Анатолий Викторович Чехов

КАРА-КУРТ

Роман

«...Мы не напрасно кровь свою прольем

За наши семьи, за родимый дом...

Друзья, мы все когда-нибудь умрем,

Настало время смерти не страшиться.

Народу ныне говорит Фраги:

«Меч доблести, Отчизну береги,

Да не коснутся наших роз враги!..»

И клекчет месть, как ярая орлица!»

(Махтум-Кули Фраги)

Кара-курт - i_001.jpg

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДОРОГИ ВОЙНЫ

Кара-курт - i_002.jpg
Кара-курт - i_003.jpg

ГЛАВА 1. ДАШ-АРАСЫ´

Заместитель коменданта погранучастка старший лейтенант Кайманов стоял у окна комендатуры, наблюдая рождение приближающегося утра, обдумывая ход предстоящего допроса. Настольная лампа, отражаясь в темном стекле, снизу освещала его лицо, выхватывая из полутьмы надбровные дуги, глубоко вырезанные ноздри вислого с горбинкой носа. Отражение таяло вместе с исчезающей за окнами прозрачной синевой. Вдали уже проступали на фоне светлеющего неба дымчатые силуэты гор.

Решение не приходило. Человек с той стороны, по имени Клычхан, сам вышел навстречу наряду и попросил проводить его именно к нему, Якову Кайманову, назвав его по-местному Ёшкой Кара-Кушем[1]. Сколько ни перебирал в памяти Яков, среди десятков и даже сотен известных ему имен контрабандистов Клычхана не мог вспомнить.

Солнце вспугнуло дремавшие на скалистых вершинах легкие, как тополиный пух, облака, разлило за горами лимонно-желтую зарю.

Послышался крик горлинки. Шаги часового неторопливо промеряли тишину. Донеслось истошное козлиное блеяние. Где-то затарахтела арба, и словно по ее сигналу в ауле дурными голосами взревели ишаки. Крик ишаков, так же как и до войны, возвещал начало нового трудового дня, начало мирных дел, свершавшихся бок о бок с делами пограничной комендатуры. Но как изменилась жизнь всего лишь за несколько недель! Сколько раз Кайманов слушал эти привычные звуки и голоса, а сейчас, казалось, и звуки и голоса стали другими...

Кайманов снял трубку, вызвал дежурного.

Вошел сухощавый, широкий в кости пожилой солдат, по фамилии Белоусов, с полуприседанием щелкнул каблуками, взял под козырек.

«Козыряет лихо», — подумал Кайманов, но промолчал: Белоусов вместе с молодым призывником Оразгельдыевым сегодня ночью задержал Клычхана. Действовали по инструкции...

Бравым щелканьем каблуков, пожалуй, исчерпывалась вся пограничная лихость Белоусова. Только винтовку он держал в руках, наверное, еще в гражданскую, границы не нюхал, участка комендатуры не знает, самому под пятьдесят. В этом для Кайманова была еще одна тягостная проблема военного времени, чуть ли не главная. Где вы, молодые и умелые кадровики-пограничники? Где испытанные помощники начальников застав — руководители «бригад содействия», выросшие в этих горах? Каждый из вас стоил десятерых самых отчаянных главарей контрабандистов. Все вы сейчас там, на западе, где кровавая линия фронта в огне и взрывах все ползет и ползет к востоку, оставляет за собой страшную полосу дымящихся развалин, тысячи братских могил, израненную и поруганную родную землю...

Здесь тоже фронт, тоже передовая линия, ежедневная и еженощная готовность номер один, долговременная оборона, держать которую тоже надо хорошо. Но как держать, когда по всей границе одни зеленые юнцы да старики? Белоусов еще один из лучших среди них.

Кайманов подавил вздох, негромко сказал:

— Приведите задержанного.

— Слушаюсь!

Дежурный повернулся налево кругом, четко печатая шаг, вышел. Старший лейтенант проводил его взглядом, вновь посмотрел в окно, где теперь уже во всей красе видны были залитые светом горы. Причудливые арчи — целые рощицы древовидного можжевельника темно-зелеными нашлепками вырисовывались на склонах, словно бесчисленные нарушители, рассыпавшиеся на всем видимом пространстве. Арчи стояли на виду, а сколько настоящих врагов таилось сейчас по всей границе, выбирая момент, чтобы прорваться через рубеж?

Дверь отворилась. В сопровождении двух конвоиров вошел атлетически сложенный курд, лет тридцати пяти — сорока. Из-под густых бровей на Якова зорко глянули темные внимательные глаза.

Кайманов тоже окинул его быстрым взглядом. Одежда поношена. На обмотках — мелкие репейки высокогорной травы «кипиц», чарыки не разношены, ссохлись, на шаромыгу не похож, глаза умные...

Клычхан быстро осмотрелся, взглянул на вошедших вслед за ним рослого переводчика Сулейманова, коренастого писаря Остапчука, новобранца конвоира Оразгельдыева, с достоинством поклонился Якову:

— Салям, арбаб[2].

Кайманов сдержанно ответил.

— Ты Кара-Куш?

— Он самый.

Яков уже стал отвыкать от своей клички, но, видимо, за кордоном Черного Беркута помнили.

Клычхан протянул руку, Кайманов ощутил своей ладонью его сухую, жесткую ладонь без мозолей.

— Эссалям алейкум, джан брока чара[3], — сказал Клычхан.

От внимания Якова не ускользнуло странное поведение конвоира. Выпучив глаза, Оразгельдыев уставился неподвижным взглядом в одну точку. Темный бугристый лоб его мгновенно покрыла испарина.

«Столбняк его хватил, что ли? Задерживать не боялся, а тут взмок точно мышь», — с неудовольствием подумал Кайманов.

Волнение конвоира заметил и задержанный, но, видимо, не придал ему значения.

— Хорошо, что к тебе попал, — обращаясь к Якову, сказал Клычхан.

Тот вопросительно поднял брови.

— Сердце не скатерть, перед каждым не расстелешь. Ты знаешь наш язык, с тобой можно говорить. Большую новость тебе принес.

— Доброе слово — ловчий сердец, — в тон ему ответил Яков. — Если новость, садись, чай будем пить, разговаривать...

Он задал обязательные вопросы: здорова ли семья, как идут дела. Клычхан сдержанно ответил, в свою очередь поинтересовался здоровьем родни, делами Якова, принял пиалу с зеленым чаем, неторопливо выпил.

Кайманов налил еще.

За окнами комендатуры солнечные лучи уже заливали беспощадным светом склоны гор, кривые улицы аула. Со стороны ближайших кибиток снова донеслось истошное козлиное блеяние.

Из открытого окна видна была плоская глинобитная крыша кибитки, прилепившейся под сопкой, неподалеку от комендатуры. На крыше зачем-то привязан перед тазом с водой молодой горный козел. Непрерывно блея, он изо всех сил тянулся к воде, часто перебирал ногами, выбивая копытами глиняную пыльцу, курившуюся на ветру.

Из кибитки вышла сухопарая пожилая женщина, приложила ладонь козырьком ко лбу, обвела взглядом утреннее небо. Козел заблеял так, как будто его резали.

— Черт бы побрал эту музыку! — пробормотал Кайманов, закрывая окно.

Клычхан подождал, пока старший лейтенант справится со створками.

— Дорогу на Чанкур знаешь? — спросил он.

— По карте — знаю.

— Даш-Арасы´, знаешь?

— Откуда я знаю чанкурский Даш-Арасы´? — Кайманов пожал плечами: — Даш-Арасы´ на любой дороге есть. Щель между камнями, вот и Даш-Арасы´.

— Такой, как под Чанкуром, Даш-Арасы´ нигде нет, — возразил Клычхан. — Там не щель — пропасть. Слева — скалы, справа — скалы. Дорогу внизу почти не видно. Узкая, как ремешок. Машина с одной стороны пойдет, с другой — сторожа не пускают. «Эй-ей!» — кричат. Двум машинам в чанкурской Даш-Арасы´ не разойтись.

1
{"b":"183538","o":1}