Он видел, что полковник за спиной Оразгельдыева и Остапчука подает Ястребилову знаки, машет рукой: дескать, не трогай ты его, по такой причине не надо наказывать солдата.
Ястребилов понял, едва заметно кивнул головой, но все же счел необходимым проявить строгость:
— Передайте Сулейманову, Остапчук, чтоб перевел товарищу Оразгельдыеву, — сказал он. — В следующий раз все равно он обязан быть на политзанятиях. Лично вам приказываю заниматься с товарищем Оразгельдыевым русским языком.
...Капитан Ястребилов проводил полковника Артамонова и старшего политрука Самохина в комнату для приезжающих офицеров, расположенную в глинобитном домике, неподалеку от канцелярии комендатуры. Аким Спиридонович отпустил его, и, когда комендант скрылся в комнате дежурного, чтобы принять рапорты начальников застав, полковник Артамонов остановил пограничника, проходившего по двору и откозырявшего начальству по всем требованиям устава.
— Красноармеец Аландин, — представился тот. — Слушаю вас, товарищ полковник.
— Вот что, — сказал Артамонов, — вызовите ко мне писаря Остапчука. Он там сегодня на конюшне дневалит...
Аландин бегом бросился выполнять приказание. Через минуту Остапчук вырос перед полковником.
— Хочу у вас спросить, — просто сказал полковник. — Этот вот молодой пограничник, что коня сегодня для старшего политрука чистил, всегда такой невеселый?
— Никак нет, товарищ полковник, только последнее время.
— А почему он невеселый?
— Не могу знать, товарищ полковник!
Артамонов недовольно поджал губы.
— Как же так? — сказал он. — У вашего товарища, может, горе какое или беда, а вы «не могу знать»?
— Так это ж понятно, товарищ полковник! Наверное, по дому скучает. Новобранец еще, в войска только призвали...
— Наверное, так и есть, — сказал Артамонов. — Ладно... Можете быть свободным...
Остапчук ушел. Полковник Артамонов, взглянув на Самохина, сказал:
— Что, Андрей Петрович, вижу, и ты заметил, что у этого Оразгельдыева глаза с того света глядят?
— Может быть, прав Остапчук, — сказал он. — Оразгельдыева только призвали, скучает по близким, по дому...
— Вот именно... Только по каким близким? — прервал его Артамонов. — Ну, ладно, разговор этот преждевременный. Давай-ка, друже, спать. Вставать-то рано...
Полковник вошел в комнату и тут же стал раздеваться, аккуратно складывая обмундирование на стуле.
Андрей остался на открытой террасе выкурить папиросу, собраться с мыслями, обдумать предстоявшую завтра беседу с генералом.
Движок, дававший свет комендатуре, уже не работал. Через окно, выходившее на террасу, в комнате видна была керосиновая лампа с прикрученным фитилем, бросавшая кружок света на белоснежную салфетку, которой был накрыт стол. На столе — пистолет и часы Артамонова, потертая планшетка... На террасе, у входа, рукомойник, железный таз под ним, рядом на табуретке — ведро с водой.
Андрей разделся до пояса, снял сапоги, достал из чемодана тапочки, с наслаждением умылся и вымыл ноги, принялся растираться полотенцем.
Со всех сторон вплотную подступала темнота. Доносился цокот копыт по каменистой тропе, то ли это уходил в сторону отряда посыльный, то ли — наряд к границе. Кто-то шуршал в сухой траве. Из комнаты широко и с переливами уже доносился мощный храп, полковник, видимо, обладал редкой и счастливой способностью засыпать мгновенно.
Андрей все еще оставался на террасе. Ночью никто не мешает думать, а решить предстояло многое. Завтра он должен еще до рассвета выехать на Дауганскую заставу, вернувшись, участвовать в совещании, которое здесь, на комендатуре, будет проводить генерал. До этого совещания он должен будет подать полковнику Артамонову рапорт об отправке на фронт.
Андрей вошел в комнату, достал из своего чемодана папку с вырезками из газет, конспектами, записями и дневниками — всем тем материалом, который был ему необходим в повседневной пропагандистской работе.
Уставший за день Аким Спиридонович так храпел, что мешал сосредоточиться, и Самохин громко почмокал языком, по опыту зная, что этот звук будит любого храпуна, как бы крепко тот ни спал. Артамонов недовольно проворчал что-то спросонья, грузно повернулся на бок и затих. Андрей присел на край койки, стал перелистывать вырезки, раздумывая все о том же: что он будет говорить генералу.
Через час Самохин прилег на койку, пытаясь уснуть, но сна не было, да и полковник Артамонов храпел нещадно. В течение ночи Андрей принимался несколько раз чмокать языком, чтобы сбить его храп. Аким Спиридонович, видимо, приспособился к изменившимся условиям и, только Андрей забывался, наверстывал потери с удвоенной силой.
Вконец измученный, с больной головой, Самохин оделся и вышел во двор. В дверях он едва не столкнулся с дежурным — сержантом Гамезой, который пришел доложить, что уже четыре часа и пора вставать.
Вместе с Гамезой к Самохину строевым шагом подошел коренастый старшина-сверхсрочник, громко доложил:
— Товарищ старший политрук, старшина сверхсрочной службы Амир Галиев в ваше распоряжение прибыл.
— Здравствуйте, товарищ старшина.
На Андрея смотрели умные, с монгольским разрезом глаза. Во всем поведении — ни намека на вольность, все точно по уставу. «Этот, сразу видно, кадровый», — одобрительно подумал Самохин. Он отпустил Гамезу и Галиева, наблюдая, как полковник Артамонов поднялся с постели, быстро оделся и, пожелав ему доброго утра, принялся плескаться под умывальником,
— Ужасная ночь! Ужасная ночь! — растираясь полотенцем, сказал Аким Спиридонович. — Ты, мой дорогой, совсем мне сегодня спать не давал. И давно это у тебя?
— Что, товарищ полковник?
— Да вот это, как его...
Артамонов почмокал языком: «Чи-чи-чи-чи-чи...» От контузии, что ли?
Андрей, пробормотав что-то невнятное, сбежал во двор с веранды.
Полковник проводил его удивленным взглядом, вслух пожалел:
— Точно. От контузии...
ГЛАВА 2. НА БЛИЖНИХ ПОДСТУПАХ
Свет фар выхватывал из темноты глинобитные стены кибиток, пыльную улицу, ветвистые чинары и карагачи, поднимавшие к небу темные кроны.
Утомленный бессонной ночью, Самохин забылся, устроившись с краю на заднем сиденье. Рядом покачивались на ухабах старшина Галиев и техник-интендант Ковтун, получившие приказ проверить боекомплект застав комендатуры. Капитан Ястребилов остался принимать молодое пополнение.
Из оцепенения Андрея вывела внезапная остановка.
Перед радиатором, отворачиваясь от слепящего света, раскинув руки в стороны, в одной из которых была берданка, стоял туркмен с редкой, расчесанной по волоску седой бородкой, росшей прямо из шеи. Лицо его казалось озабоченным, высокая папаха-тельпек съехала на самые глаза.
— Ай салям, начальник! Спасибо, что остановил! — заговорил он, юрко подскочив к занимавшему переднее сиденье полковнику Артамонову. — Я сторож этого магазина Аннасахат Мурад Давлетов. Государственный объект охраняю, помоги, дорогой...
— Что стряслось? — недовольно спросил полковник.
— Поют, товарищ начальник, в магазине поют.
— Что значит «поют»? Какие могут быть песни в четыре часа утра? Завмага разбудил?
— Разбудил, товарищ начальник, хотел уже в милицию бежать, смотрю — легковая машина едет. Ай, думаю, геок-папак позову, геок-папак разберется.
На улице показалась неясная тень, донеслось звякание ключей. Подошел завмаг — моложавый туркмен, позевывавший и почесывавшийся на ходу. Он быстро что-то сказал сторожу, тот ему ответил, указывая на пограничников.
— Ай, салям, салям, здравствуйте! — переходя на русский, приветствовал завмаг Артамонова и его спутников. — Совсем пустая голова у тебя, Аннасахат. Зачем людей беспокоишь?
Самохин уловил, что завмаг недоволен сторожем.
— Пошли, — приказал Артамонов. Все, кроме шофера Гиргидавы, направились к магазину.
В едва заметные щели ставен пробивался слабый свет. Громкое пение раздавалось из-за опломбированных дверей и закрытых окон. Техник-интендант Ковтун прислушался, с оживлением прокомментировал:
