— Эй, огланжик, бярикель,[31] — позвал Кайманов, — идите сюда.
Он достал из кармана несколько карандашей и блокнот.
Мальчики мгновенно налетели со всех сторон, причем оказалось их гораздо больше, чем было на улице.
Кайманов раздал им карандаши, разделил бумагу из блокнота, потрепал по волосам мальчика с удивительными синими глазами.
— Как зовут?
— Усехон.
— Гуссейнхан, значит. Хорошее имя Гуссейнхан. Что ж, давай будем знакомиться...
Из кибитки вышел хозяин, видимо, отец синеглазого Гуссейнхана. Низко кланяясь и широко улыбаясь, он жестом пригласил гостей к себе в дом. Кайманов приветствовал его по-фарситски. Тот, услышав родной язык, обрадованно затараторил, воздевая руки к небу, благодаря аллаха, что он послал ему таких знатных гостей.
Яков слушал внимательно, стараясь не показать свое ироническое отношение к тому, что говорил отец синеглазого оглана.
Магазин этого торговца — кибитка, сложенная из сырца самана. Весь ассортимент товаров — три охапки сена, мешок древесного угля, вязанка дров. Хозяин, высушенный солнцем фарс в сомнительной чистоты рубахе, вылинявших домотканых штанах, расстелил в тени кибитки убогий коврик, на нем — салфетку, поставил тунчу — чайник, четыре пиалы для гостей.
Кайманов, нисколько не задумываясь, уселся по-восточному, приглашая Галиева и Клычхана последовать его примеру.
— Тебя как зовут? — спросил хозяина Яков.
— Ашир, джан горбан, да продлятся вечно дни твои, да будет блаженством жизнь твоих детей!
— Мы тоже от души желаем счастья тебе и твоей семье, — приветливо сказал Кайманов. И после перечня вопросов, предусмотренных этикетом, попросил: — Расскажи, как живешь, как идет торговля?
— Ай, плохо идет, — весьма польщенный вниманием советских военных, ответил Ашир.
— Хоть что-нибудь продал?
— Ай, никто ничего не покупает, особенно сегодня, ни одного человека нет.
— Зачем тогда время тратишь?
— Сижу, хоть на людей смотрю. Работы все равно нет никакой...
Глаза Ашира перебегали с одного русского на другого, несколько раз он взглянул на Клычхана так, будто силился вспомнить, где видел этого человека.
Кайманов рассмеялся:
— У тебя выходит, как у муллы Насреддина: купил яйца по копейке за штуку, сварил, покрасил, продал три яйца за две копейки, зато навар себе оставил. Зимой, наверное, мангал ставишь, уголек бросаешь, чай не пустой ведь, с сахаром пьешь?
— Ай, дугры, ай правильно, болья, болья, — согласился Ашир. Он был явно смущен убожеством своего магазина, а может быть, чем-то еще.
— Товарищ старший лейтенант, — сказал Галиев, — спросите его, почему на улицах никого нет?
Кайманов перевел вопрос. Ашир опустил голову, полуприкрыл глаза, развел руками. Взгляд его из-под опущенных век блеснул все тем же выражением хитрости и подобострастия.
— Неудобно говорить, — замялся он. — Ладно, скажу... В газетах писали, муллы говорили: «Советы всех будут убивать, все отбирать».
— Муллы ваши наврали, — заметил Яков, — и газеты врут. Кого увидишь, всем скажи: советские красноармейцы никому ничего плохого не сделают, а уж если кто вздумает взять что-нибудь без денег или поступит грубо, сразу сообщите любому начальнику.
— Правильно, горбан, очень правильно говоришь! — воскликнул Ашир. — Газеты наши писали: Гитлер взял Москву, а советские люди устроили в честь победителей той. Ай, как наврали муллы, как наврали газеты! Если такая армия к нам пришла, — значит, много еще сил у Советов!
— Ну вот видишь, как ты все верно понял, — рассмеялся Кайманов. Он перевел Галиеву слова Ашира.
— Красная Армия — великая армия! — воскликнул молчавший до этого Клычхан. — Ты должен всем так говорить! Скоро Гитлера будут возить в клетке и всем показывать. Муллы и баи наши хотели, чтобы мы с Гитлером шли, но мы пойдем с Советами!
— Ай, верные слова говоришь, добрый человек, — согласился Ашир, часто кивая головой, — да сопутствует тебе удача во всех твоих делах...
— Ай, горбан, — спросил Ашир, все так же заискивающе обращаясь к Кайманову, — скажи, на какие теперь деньги будем торговать, наши или советские?
— А вот слушай, — ответил Кайманов, подняв кверху палец: из-за ближайших кибиток доносился голос репродуктора с агитмашины.
— Слышишь, что говорят? — спросил Кайманов. — Никого и ничего Красная Армия трогать не будет; как торговали, так и торгуйте. Деньги были и будут ваши. Советское правительство от вас советские деньги принимать не будет. А вот еще: если даже найдутся такие несознательные люди, которые будут давать вам наши деньги, — не берите их. По всем вопросам, кто кого обидит или станет притеснять, обращайтесь в советскую военную комендатуру.
Несмотря на то что слова его были самые утешительные, Яков заметил, что новый их знакомый Ашир вдруг в одну секунду словно остолбенел. Выпучив глаза, он так уставился на Клычхана, как будто только сейчас его увидел. Несколько секунд Ашир не мог вымолвить ни слова. Тонкая струйка пота, мгновенно выступившего на темном виске, медленно сбежала к подбородку. Якову показалось, что он увидел, как в глазах Клычхана мелькнула досада, но тот ничем не выдал себя, только с удивлением вскинул брови, давая понять, что не все понимает в радиопередаче. В следующую минуту справился со своим волнением и Ашир.
— Хорошие слова железное горло говорит, — пробормотал он смущенно, — только не очень понятные.
Кайманов насторожился:
— Пойдем-ка, старшина. Спасибо тебе, Ашир, за угощение. Клычхан, пойдем с нами...
На лице Клычхана появилась едва заметная усмешка, которая не ускользнула от внимания Якова.
— Что такое, что случилось, товарищ старший лейтенант? — удивленный таким поспешным уходом, спросил Галиев.
— Диктор отсебятину порет. Пахнет скандалом! Они побежали по узкому переулку к центральной улице, неподалеку от которой стояла агитмашина под охраной двух часовых.
У приемопередатчика сидел незнакомый дежурный радист, рядом — майор Веретенников. Перед микрофоном — круглый и приземистый, в новом, топорщившемся на нем обмундировании — переводчик Дауганской комендатуры Вареня´. Кайманов без предупреждения отстранил его от передатчика, взял микрофон, стал говорить на фарситском языке, спокойно и размеренно переводя тот текст, который лежал перед ним на столе. Клычхан, остававшийся у двери, попросил:
— Разреши, арбаб, мне по радио сказать, ручаюсь, будешь доволен.
Яков колебался всего секунду, посмотрел на Веретенникова:
— Давайте, только не больше двух минут. Клычхан взял микрофон. С напряженным вниманием следил Кайманов за каждым его словом, но курд говорил не больше двух минут и сказал именно то, что нужно.
— Вот это толково, немного и достаточно, в самую точку, — одобрил Кайманов после того, как дежурный радист выключил передатчик.
В открытую дверь Яков увидел бегущего к машине Сулейманова, в дальнем конце улицы показавшуюся из-за поворота «эмку» политотдела.
— А вам, товарищ Вареня´, придется отвечать за ваше самоуправство по всей строгости военного времени, — добавил Яков. — Отправляйтесь на Дауганскую комендатуру, ждите распоряжений.
— А шо я такэ зробыв? Я ж им усю правду сказав, — заартачился Вареня´. Плотный и круглолицый, с короткой шеей и короткими руками, выглядел он весьма внушительно. После рейда в пустыню на мотоцикле лицо его еще больше оплыло и припухло: нос сливой, глаза — щелочки, брови — точно два мохнатых шмеля, сами шевелятся. Договорить ему не пришлось: в машину уже поднимался бригадный комиссар Ермолин в сопровождении Сулейманова. Кайманов подал команду «Смирно», доложил о происшествии.
— Кто вел передачу до вас, товарищ Кайманов?
— Новый переводчик Дауганской комендатуры красноармеец Вареня´, товарищ бригадный комиссар.
— Что вы передавали, товарищ Вареня´?
— Тэ, що напысано, тэ и передавав.
— Разрешите, товарищ бригадный комиссар, — вмешался Кайманов. — Сначала он передавал текст обращения, а потом свой собственный. У вас тут, говорит, контрабандистов половина, если не прижмете их к ногтю, мы сами возьмемся...
