— Тогда есть шанс выйти из пустыни, — повеселев, сказал Рыжаков, и Андрей понял, что всего два часа назад он уже не думал остаться в живых.

— Скажите, — спросил Рыжаков, — как получилось, что вашему проводнику удалось захватить лучших лошадей, спасти главаря банды?

— Так уж получилось, — неопределенно ответил Андрей.

— Да, дела...

Оба умолкли, наблюдая, как люди их отрядов хоронили погибших товарищей. Под командой Галиева пограничники выстроились у братской могилы, отдали погибшим товарищам последние почести. Сухим треском разорвал тишину прощальный залп. Андрей хотел приподняться, но руку пронизала нестерпимая боль, красноватый туман снова застлал глаза, звон в ушах стал таким сильным, как будто звенело само небо.

Он снова опустился на песок рядом с Рыжаковым, раздумывая, что делать дальше. Задачу они выполнили. Банда разгромлена и теперь не представляет угрозы. Но остался еще один враг, беспощадный и неуязвимый. За тот шанс вырваться из пустыни, о котором говорил Рыжаков, надо еще бороться. Как это сделать? Воды хватит не больше чем на полсуток, и то при самом строгом режиме. Продовольствие на исходе. Раненые нуждаются в немедленной помощи.

Молча наблюдали Самохин и Рыжаков за тем, как старшина цедил воду из согретого солнцем бочонка, сливал ее в котелок, выдавал каждому порцию, точно отмеренную алюминиевым стаканчиком для бритья. Ему помогали бойцы отряда Самохина, следопыт Амангельды.

О чем этот Амангельды переговаривается со старшиной? Оба показывают в ту сторону, где более чем в десяти километрах осталась Дождь-яма. Вот они оба, продолжая совещаться, посмотрели в сторону раненых начальников, словно хотели о чем-то спросить.

Самохин подозвал Галиева, приказал:

— Не подпускайте ни одного человека к бочатам с водой. Выдавайте по одному неполному стакану, больше нельзя. Лошадям — по котелку. Один бочонок сохраните для раненых... О чем это говорит наш следопыт?

— Начальник! — подойдя вслед за Галиевым, сказал сам Амангельды. — Когда я вас в пустыне искал, один след в песках видел. Тогда некогда было этот след смотреть, надо сейчас. Совсем непонятный след! Пошел человек к Дождь-яме, не дошел. Повернул к колодцу Инженер-Кую, остановился на полдороге, дневку устроил, потом в барханы ушел, где совсем никаких колодцев нет. Может, заблудился кто, а может, разведчик, боится людям на глаза попасть. Как бы он не привел сюда кого-нибудь на помощь бандитам Аббаса-Кули...

— Разрешите, товарищ старший политрук, взять шесть человек и вместе с Амангельды проверить, кто бы это мог быть, — тут же сказал Галиев.

Самохин с минуту колебался, считая, что все-таки опасно направлять на поиски неизвестного такую небольшую группу пограничников. Аббас-Кули может таить где-нибудь в песках еще резервы, и тогда туго придется и Галиеву с Амангельды, и основному отряду. Но оставлять невыясненным, что там за неизвестный бродит в районе колодца Инженер-Кую, тоже нельзя. Дашь Галиеву больше людей — ослабишь охрану лагеря, тогда плененных бандитов хоть связывай, а их тридцать четыре...

— Отберите десять бойцов, сделайте рекогносцировку местности в радиусе пяти-шести километров, — приказал Самохин. — Постарайтесь вернуться как можно скорее. А сейчас пусть подойдет ко мне сержант Гамеза.

Галиев удовлетворенно кивнул, видимо одобряя решение старшего политрука. Спустя несколько минут небольшой отряд во главе со старшиной и следопытом скрылся за соседней грядой барханов.

Оставшиеся пограничники развели костры, приготовили ужин, накормили раненых, дали поесть задержанным.

Рыжаков высказал ту же мысль, что не давала покоя Андрею.

— Не может быть, чтобы нас не искали. Обязательно должен быть самолет.

Что мог ему ответить на это Самохин? Он знал, что их давно ищут, но не понимал, почему до сих пор не нашли.

С трудом дождались они, когда багровый закат наконец-то возвестил окончание неимоверно трудного дня. Солнце село и, как это бывает на юге, сейчас же, через какие-нибудь полчаса, наступила темнота. Над нагретыми за день барханами ярко засияли дрожащие в струях горячего воздуха мерцающие над самой головой крупные звезды. Поднялся горячий ветер, стал перегонять песчинки, посвистывать в жестких, иссушенных зноем стеблях саксаула. На раскаленном песке кое-как приткнулись утомившиеся за день люди.

Рыжаков и Самохин, переговариваясь вполголоса, не могли решить, как транспортировать раненых, как обеспечить водой и пищей людей и животных, как выходить из пустыни. Отправляться в путь немедленно — нет сил. Верблюды не напоены, лошадям надо пить по несколько ведер каждой, а дали всего по котелку. На весь отряд осталось всего три бочонка воды.

Андрей плохо помнил, как прошла эта мучительная ночь. Внутри все горело, сознание мутилось. Духота не спадала. Несколько раз он подзывал сержанта Гамезу, спрашивал, не вернулся ли со своей группой старшина Галиев, тревожно прислушивался к ночному безмолвию пустыни. Но все вокруг было тихо. Духота не спадала.

Перед рассветом стало прохладнее, утомленные зноем люди наконец-то почувствовали облегчение. Воду разлили по флягам, оставив небольшой резерв для раненых. Стали сворачивать бивак. Все, не только часовые, осматривали далекие гряды барханов, волнами уходящие к горизонту. Галиева и Амангельды с группой не было.

Утро очень быстро сменилось жарким днем. В небе снова повисло беспощадное солнце, высматривающее огненным глазом новые жертвы. Думая, что у него начинается бред, Самохин увидел на горизонте лес, перед лесом — озеро, какие-то домики на берегу. Видение покачивалось, то исчезая, то становясь снова таким четким, как будто он рассматривал его через увеличительное стекло. Казалось, стоит пройти каких-нибудь полтора-два километра, и окунешься в прохладную воду, спрячешься под кроной деревьев, войдешь в гостеприимный дом.

Но мираж вскоре растаял, и снова вокруг только иссушенные солнцем барханы, да кое-где на гребнях, словно скелеты погибших в пустыне путников, корявые, иссушенные зноем кусты саксаула.

Самохин оглядел расположившихся вокруг него людей: сколько времени они еще выдержат в этом пекле? Многие как черные мумии: скулы обтянуты темной воспаленной кожей, глаза красные, губы потрескались. У Андрея болело все, в ушах не прекращался непрерывный томительный гул. На какое-то мгновение Самохину показалось, что где-то далеко, среди барханов, идет то ли машина, то ли работает пускач трактора. Он закрыл глаза, пытаясь усилием воли отделаться от мучившего его звука, но гул не только не прекращался, а все больше усиливался.

— Товарищ старший политрук, самолет! — раздался голос Белоусова.

Очнувшись от тяжкого забытья, Самохин увидел, что все вокруг машут фуражками, кричат «ура». Раздались трескучие выстрелы, слившиеся в нестройный залп.

Над головой действительно пролетел У-2, сделал круг, бросил вымпел. Несколько человек сразу вскочили в седла, направили лошадей туда, где упал железный стержень с приметным красным флажком, доставили его Самохину. В стержне записка: «Если группа Рыжакова, белую дайте ракету, Самохина — красную».

Одна за другой в небо взлетели две ракеты — белая и красная. Самолет еще раз на небольшой высоте облетел вокруг изнуренного походом отряда, сбросил какой-то мешок. Мешок, кувыркаясь, полетел вниз, упал неподалеку.

Около десятка бойцов, увязая в сыпучке, бросились к тому месту, где упал тюк. Горькое разочарование охватило отряд: завязанный в плащ-палатку бурдюк с водой от удара лопнул, вода вылилась на песок.

Самолет улетел, но Андрею все казалось, что он и сейчас слышит какой-то шум и треск, словно самолет все еще кружит в знойном небе. Самохин видел, что другие тоже слышат треск мотора. Запрокинув головы и защищаясь ладонями от солнца, все напряженно осматривали горизонт. Небо по-прежнему было пустынным, и вместе с тем треск мотора все приближался. Наконец на далекой гряде барханов показалась маленькая точка.

— Вон! Вон! Смотрите! Кто-то по пескам едет!