— Давай, милый, обращайся, обращайся, — расстроенным голосом сказал полковник.

— Зачем волнуешься, товарищ полковник? Гиргидава — шофер первый класс, в рессоры вторые коренные листы поставил.

— Предусмотрел, значит?

«Хорошо, что Ольга Кайманова и врач Байрамов не вникали в этот разговор: услыхали бы — обиделись».

Полковник с безнадежным видом расслабленно махнул рукой:

— Плакали твои коренные. Готовь веревки, сейчас под кузов полезешь к заднему мосту оглоблю привязывать.

— Зачем оглоблю, товарищ полковник, разреши еще раз обратиться? — все так же энергично сказал Гиргидава.

— Давай, милый, обращайся, обращайся, — тем же расстроенным тоном ответил Артамонов.

— Скажи, дорогой, машина поломается, ви будете ремонтировать или я?

— Ты будешь ремонтировать, ты, милый, а мы, три начальника и боевая подруга, до комендатуры пешком дойдем.

Гиргидава отпустил несколько энергичных выражений на своем родном языке. Видимо, ту же мысль выразил по-русски:

— Клянусь отца, товарищ полковник, Гиргидава всех хорошо довезет!

— Берешь на свою ответственность?

— Конечно беру. За машину шофер отвечает. Первый класс!

— А если первый класс, тогда почему ползешь, милый, как черепаха? Давай, жми на всю железку, не мотай душу...

Получив разрешение жать на всю железку, Гиргидава помчался вперед так, что полковник тут же тронул его за рукав: «Куда гонишь? Не кирпичи везешь», а Ястребилов вдруг обеспокоился: ну как лопнут эти проклятые рессоры, настроение будет испорчено, вся подготовка к приему начальства пойдет насмарку.

Но рессоры с двойными коренными листами пока выдерживали, и полковник, кажется, понемногу успокоился.

Дорога петляла между сопками, навстречу попадались машины с грузом, двухколесные и четырехколесные повозки, всадники, торжественно восседавшие на ишаках, целые вереницы смуглолицых велосипедистов в черных папахах, туркменских халатах, в круглых войлочных шапках. Проносились мимо пасущиеся на воле верблюды. С изогнутыми шеями и вислыми горбами они, презрительно оттопырив нижнюю губу, полуприкрыв глаза, гоняли жвачку и, словно по команде, поворачивали головы вслед за машиной. Кое-где попадались у дороги серые, похожие на волнующийся живой ковер, грязные и пропыленные отары овец. На выжженных солнцем склонах, казалось, ни травинки, ни кустика. Но верблюды и овцы что-то там находили. Не зря же их пасли здесь степенные чабаны в высоких тельпеках-папахах и помогавшие им, загорелые, как головешки, поджарые и проворные чолоки — подпаски.

Разговор сам собой пошел о самом главном — что на фронте, и Авенир Аркадьевич даже вставил удачную фразу: «Помните, товарищ полковник, что сказал Черчилль двадцать второго июня? Он сказал, что англичане никогда не пойдут на сговор с германским фашизмом. Такая позиция Англии для нас имеет решающее значение».

Полковник коротко хмыкнул, ничего не ответил, да и сказать было нечего, последние сводки Совинформбюро всем были хорошо известны.

«Позиция Англии» нисколько не уменьшала тревогу, таившуюся в душе: сообщение, что на смоленском направлении идут тяжелые бои, что открылось островское направление под Ленинградом, о боях на киевском направлении, о появившемся петрозаводском направлении — все это говорило о том, что наши части отступают по всем фронтам от Черного и до Белого моря.

Меняя тему разговора, полковник сказал:

— Вижу, скучаешь по России. Ничего, привыкнешь, и у нас покажется не хуже. Еще так понравится, не захочешь и уезжать. Золотые края!

Ястребилов дипломатично промолчал: какие тут, к черту, «золотые края»! Пыль набивается в глаза, в уши, в нос, в волосы, хрустит на зубах, лезет за воротник, в рукава. Стоит машине сбавить скорость, наваливается жара, машину догоняет целое облако, и тогда дышать становится совершенно нечем.

Ручейки пота сбегали из-под фуражки у полковника и даже у Байрамова, но оба они, да и Ольга Ивановна Кайманова, видимо, чувствовали себя в этом пекле вполне сносно. А Ястребилов страдал, немыслимо потея в своем кителе. Он не понимал, как можно хвалить выжженные солнцем горы и раскинувшиеся на сотни километров безжизненные пески пустыни Кара-Кум, если здесь все горит от нестерпимой жары?

У Авенира Аркадьевича уже начали мелькать огненные звездочки в глазах, когда наконец впереди показался поселок с разбросанными на обширном участке предгорья глинобитными и каменными домами, с чахлой пыльной зеленью, поблескивавшими вдоль улиц арыками, характерными для Средней Азии. Кибитки поднимались террасами и на склоны сопок. Ястребилов еще издали стал всматриваться в притулившееся на окраине поселка одноэтажное длинное здание комендатуры с окружающими его постройками, похожими на бруски из высушенной на солнце глины. Никак он не мог привыкнуть к мысли, что это и есть место его работы на долгие годы, а сейчас волновался: все ли там в порядке?

К комендатуре со стороны равнины примыкали обширные огороды, еще один признак военного времени, пришлось частично перейти на самообслуживание, обзавестись подсобным хозяйством.

Свернув на отходившую в сторону аула проселочную дорогу, остановились у небольшого мостика, перекинутого через глубокую рытвину. Клином расходящаяся от мостика впадина, в которой свободно уместился бы по самую крышу двухэтажный дом, хранила на дне самое большое благо, какое только может пожелать человек в этих краях, — глубоко спрятанное родниковое озерцо, отражавшее неяркую голубизну раскаленного неба и темные ноздреватые скалы. В этом озерце можно было даже поплавать, и Ястребилов, приходивший сюда ежедневно по утрам, заколебался, не предложить ли купание полковнику?

К его немалому удовольствию, полковник сделал это сам.

— Вот, Авенир Аркадьевич, чем мы тебя приворожим к нашим краям, — сказал он. — Объявляется курорт на десять минут. И да оставит в этом роднике каждый свою усталость. Ольга Ивановна, вам первое слово...

Ольга быстро спустилась вниз к воде, и, не успели мужчины выкурить по папиросе, появилась наверху, сияющая белозубой улыбкой, с влажными, гладко зачесанными волосами, с капельками влаги на ресницах и бровях. Ястребилов подавил тайный вздох, окинув Ольгу удивленным взглядом, устремился вслед за полковником вниз, к роднику. Купание не было запланировано, но оно могло самым существенным образом повлиять на самочувствие поверяющего. Вслед за полковником и капитаном спустились вниз умыться шофер Гиргидава и новый врач комендатуры Махмуд Байрамов.

Родник был настолько прозрачным, что на любой глубине просматривалось дно, усеянное галькой. Посредине темнело нагромождение камней, обросших густым мохом. Неожиданно у берега Ястребилов обнаружил в прозрачной воде самого настоящего краба. Так же, как сделал бы это его черноморский собрат, краб проворно побежал боком под камень, неся клешни перед собой.

Освежившись, все снова уселись в машину и покатили к комендатуре.

«Только бы Кайманов не подвел, вовремя встретил у ворот полковника, отрапортовал бы как следует».

Не успел комендант подумать о своем заместителе, как увидел Кайманова верхом на его Прогрессе, в сопровождении верхового коновода Оразгельдыева. Старший лейтенант не то что к воротам комендатуры — на окраину аула выехал встречать полковника. «А может быть, жену?» Ястребилов подивился сам себе: бывает же так — всю дорогу Ольга ехала рядом, и ему хоть бы что, никакого впечатления, а из родника вышла — ослепила...

«Эмка» остановилась. Авенир Аркадьевич со вниманием проследил, как оживленно встретила Ольга соскочившего с коня Кайманова.

«Пара что надо!» — сделал неожиданно для себя вывод Ястребилов, ощутив вдруг тоскливое чувство зависти.

Старший лейтенант точно по уставу вскинул руку к козырьку фуражки и четко доложил о том, что личный состав комендатуры несет службу согласно плану. Но все-таки в его докладе было что-то не то... Сам Авенир Аркадьевич доложил бы куда лучше...

Знакомясь с врачом Махмудом Байрамовым, Кайманов назвал себя, крепко пожал ему руку.