— Нет, папенька, нет! — поспешила она заверить побелевшего Михаила Львовича. — Он в здравии ныне, и ничего его не беспокоит… угрозы нет никакой для жизни его. Правда, он… он…, - она смешалась, не зная, как сказать ему, что Петр лишился ноги. На ее удивление Михаил Львович коротко кивнул ей, подбадривая, снова чуть сильнее прежнего сжимая ладони.

— Увечье, pas vrai [376]? — тихо проговорил он, и Анна взглянула на него изумленно, пораженная его догадкой. — Ma chere, Петр здоров, по твоим словам. Он не в действующей армии, значит, все же что-то с ним случилось, покамест он был в ее рядах. Остается увечье, что мешало бы занять прежнее место в войсках. Я прав?

И Анна склонилась к руке отца, пряча свои слезы от него, коротко кивнула и прошептала тихо: «La jambe» [377]. Тихо ахнула за спиной Анны мадам Элиза, зажимая себе рот, чтобы не расплакаться в голос, не показать своего горя и потрясения от услышанной вести. Едва уловимо вздохнул Михаил Львович, стараясь не показать той боли, что острой иглой кольнула в сердце.

— Ну, нога — не голова, — улыбнулся он и погладил дочь по волосам. — Пусть кликнут его ко мне, коли отдохнул с дороги. Скажи, видеть его желаю, обнять.

И Анна побежала из спальни отца вниз, в крыло первого этажа, в ту комнату, где ночью спал Петр, остановилась перед закрытыми створками дверей и тихонько стукнула костяшками пальцев. Двери чуть приоткрылись спустя некоторое время, и в щели показалось лицо Лешки.

— Доброго утра барышне, — проговорил он, чуть кланяясь, насколько позволяла полуоткрытая створка двери.

— Доброе утро, Лешка. Петруша уже пробудился? — спросила Анна. Тихий звук, в котором она распознала по слуху шелест страниц книжных, подсказал ей, что брат не спит уже. — Я бы желала видеть его.

— Прошу покорнейше простить меня, Анна Михайловна, но Петр Михайлович не готов покамест к визитам, — ответил денщик брата, отводя глаза в сторону, словно ему было не по себе, когда он смотрел на разочарованное лицо Анны. Она смирилась с решением брата, как бы ни желала видеть его в тот момент. Только передала просьбу отца, развернулась от дверей, что тут же закрылись, отгораживая от нее брата, пошла через анфиладу, решив вернуться к отцу.

В одной из комнат столкнулась с Полин. Разрумяненная, взволнованная, та спешила туда, откуда только что прогнали Анну, и она задержала ее за рукав платья, остановила, чтобы предупредить, что брат никого не желает видеть. Полин только кивнула в ответ, но свой путь продолжила, извинительно улыбнувшись Анне.

— Qui est là? [378] — спросили на этот раз из-за двери голосом Петра, когда Полин тихонько стукнула в закрытые створки. Анна порывалась уйти, не смотреть и не слышать, боясь, что брат не желает отчего-то видеть именно ее. Но осталась. Чтобы увидеть, как на тихий ответ Полин: «C’est Pauline», створки распахнутся, пропуская ту туда, куда Анне, как оказалось, хода не было.

Она не спустилась к завтраку (позднее выяснилось, что стол напрасно сервировали — все предпочли трапезничать в своих покоях), осталась возле отца, кормя того с ложечки мелко толченной разваренной овсянкой. Для нее было в радость ухаживать за отцом: кормить его, вытирать аккуратно лицо салфеткой, поправлять подушки, чтобы ему было удобно. С того утра она решила, что это будет ее предназначением — стать сиделкой возле раненного отца, невзирая на протесты мадам Элизы. Кроме того, в этом она видела и личную выгоду — не будет отныне возможностей увидеться с Лозинским, которого она твердо решила избегать с этих пор.

— Петруша какие вести привез? — спросил у Анны после завтрака отец, но она только покачала головой, призналась, что не знает, чем вызвала удивленный взгляд отца.

— Мне он сказал только об Андрее Павловиче, — тихо ответила она, стараясь не смотреть на Михаила Львовича в этот момент. Благо передавала поднос с посудой лакею. — Сказал, что не видел его с того сражения близ местечка Бородино. И что он… без вести… на тот вечер…

— Без вести еще не значит, что мертв, — заметил отец, и она улыбнулась ему в ответ, счастливая от этого короткого замечания. Как же было отрадно все-таки, что кто-то подтвердил ее надежды! Словно от этого они тут же стали явью.

Петр пришел к отцу, едва вышел лакей, уносящий поднос в кухню, столкнулся с тем в дверях и, чертыхаясь от того, что чуть не потерял равновесие при этом, прошел в покои, стуча костылями по паркету.

— Mon fils [379], - улыбнулся ему Михаил Львович, глядя только в глаза сына, шагнувшему к его постели на костылях. Тот медленно опустился в подставленное сопровождающим его Лешкой кресло возле постели отца, взял его морщинистую ладонь в свои руки и поднес к дрожащим губам.

— Petit père [380], - только и сумел проговорить, а потом уткнулся отцу в бок, накрытый покрывалом, цепляясь в простыни, комкая те пальцами, сжимая в кулаки. Михаил Львович тут же положил ладонь на его голову, стал гладить светлые волосы и плечи сына, приговаривая что-то-то тихонько. Все, кто был в спальне барина, предпочли тихонько выскользнуть из его покоев, предоставляя возможность отцу и сыну побыть наедине, сказать друг другу то, что желали бы.

Анна ушла в образную, где долго стояла на коленях перед образами. Нет, не молилась. Отчего-то мысли даже не шли в голову, а слова не слетали с губ. Просто стояла и смотрела на печальные лики, внимательно наблюдающие за ней с образов. Она смотрела на домашний образ Богородицы — глаза в глаза, на дитя в руках той, и впервые пожалела, что не стала женой и матерью до того, как случилась эта страшная война. До того, как ее жизнь так перевернулась с ног на голову.

Каким было бы дитя от Андрея? Анна видела мало младенцев за свои двадцать лет — только крестьянских туго спеленатых или неровно шагающих в просторных рубашонках, когда выезжала на прогулку и миновала поля, на которых работали крестьяне. Удивлялась всегда, насколько те маленькие. А ныне вдруг самой захотелось сидеть как Богородица, прижимая к себе кроху, находя в его личике знакомые черты. Так было бы легче ждать. Так было легче перенести… Нет, думать о том она себе запрещала!

Так и прошло несколько дней. Анна почти не выходила из своих комнат, где либо писала что-то, сидя за «бобиком» у окна, ловя скудный свет осеннего дня, либо читала книги, которые приносила ей Глаша из библиотеки, выбирая те по толщине переплета и цвету обложки. К отцу ходила реже, чем желала бы — там был Петр, а холод между ними уже был виден невооруженным взглядом, по мнению Анны. Расстраивать отца неожиданной размолвкой с братом ей не хотелось.

Особенно явным это охлаждение стало после того, как Петр вернулся из церкви, где по его просьбе служили молебен о здравии всех тех, кто в армии был ныне, о скором избавлении земли губернии от напасти. В тот день в храм в имении Шепелевых съехались почти со всех округи, желая присоединить свои голоса к этим просьбам. Анна же не поехала на эту службу, осталась подле отца, пользуясь редкой возможностью побыть с тем наедине. И следуя своей решимости избегать Лозинского, который не преминул бы сопровождать их коляску в церковь. Кроме того, она знала, что по просьбе Михаила Львовича этот же молебен отслужит отец Иоанн и в образной усадебного дома тем же вечером. К чему было тогда выезжать?

— Вам не стоило оставаться в доме, ma chere, — говорила Анне Марья Афанасьевна после. Она зашла к той в покои, прервав одиночество Анны. — Все злые толки и взгляды надобно встречать в лицо, а не слушать их отголоски за спиной. К чему это вынужденное затворничество, Анна? Для чего вы заточили себя в этих стенах? Взгляните-ка, — она чуть подтолкнула Анну к столику с зеркалом. — Взгляните на себя. Вы бледны, осунулись… Ваша краса вянет с каждым днем. Andre не признает вас, когда вернется.