Но Анна только головой покачала. Первая ее мысль была о том, как зол будет отец. Ее не наказывали с отрочества — ни телесно, ни лишениями, но ныне этого будет определенно не избежать. Если только напомнить отцу, что сам когда-то умыкнул через окно этого самого дома девицу и тайно венчался с ней без родительского благословения. А потом кольнуло в сердце, когда вспомнила тихие шепотки за спиной в Москве про яблоню и яблоко. Все верно вышло, поддалась страстям, бушующим в душе, как и маменька, уступила мужчине, презрев честь.
А потом вдруг подумала, что не такого венчания желала бы — спешного, впопыхах устроенного, со скандалом, что непременно разразится в округе. Не будет толком подготовлен обед после таинства, не будет платья, о котором мечтала, едва заговорили о свадьбе, даже начертила набросок наряда, чтобы передать портнихе.
— Иной, — продолжил Андрей, видя по ее глазам, что первый вариант она не принимает. — Иной таков: я ухожу ныне тайно, а после мы оглашаем с тобой о намерении обвенчаться. Я получаю разрешение в полку и возвращаюсь в Милорадово, мы обручаемся. Коли не будет… последствий, то я готов ждать до лета с таинством, как ты того желала.
— Mademoiselle Annette! — снова раздалось из-за двери, уже беспокойнее. После мадам Элиза что-то проговорила кому-то, видимо, Глаше.
— Я согласна. Иной, последний, — быстро прошептала Анна, и Андрей перекатился в постели, одним рывком поднялся, а затем помог встать на ноги ей. Уже сидя на окне, он вдруг привлек ее к себе и поцеловал — коротко, но глубоко, не в силах расстаться с ней ни ныне, ни когда-либо в будущем. А потом заглянул в ее глаза таким взглядом, что у Анны даже дыхание перехватило, сдавило в груди. Открыл рот, но ничего не произнес после, только головой кивнул. Стал спешно спускаться по шпалере вниз, обдирая ладони о шипы роз.
Анна наблюдала за ним, перегнувшись через подоконник, выпрямилась только, когда Андрей прочно стоял на земле обеими ногами, когда побежал через дорожку прочь от дома в парк. Прежде чем скрыться в кустах сирени, он вдруг остановился и оглянулся на нее, стоявшую в окне, по-прежнему не отрывающую от него своего взгляда.
Отчего то, что казалось в прошлые сумерки под винными парами единственно верным решением для него, нынче, когда светает, а голова трезва, наполняет его душу какой-то странной тоской и отвращением к себе? Андрей знал, что она ответит ему, поддастся соблазнам тела, видел это в ее глазах, когда целовал ее. Отчего только порывы тела и души не всегда бывают едины? Но ни одного сомнения в том, что он непременно должен заполучить эту бессердечную злую плутовку в жены до скончания своих дней, в Андрее не было, ему на удивление. Даже если бы у нее не было ни копейки, ни пяди земли в приданом, он взял бы ее ныне.
Она была нужна ему. Он понял это еще прошлым вечером, сидя на подоконнике и наблюдая, как она сражается с шипом в его ладони, тихонько дуя на рану, чтобы облегчить боль. Его милая и нежная Анни… Все-таки жаль, что она выбрала не первый путь. Но о том, что не остановила его прошлой ночью, как он ждал до последнего момента, сожалений не было.
Анна убедилась, что он скрылся в парке, только тогда открыла дверь, пуская в комнату встревоженную мадам Элизу.
— Я заспалась и не слыхала стука, простите, — коротко ответила она на вопросительный взгляд мадам. А потом вдруг почувствовала себя такой усталой и разбитой, что захотелось упасть в постель и проспать до самых сумерек, спрятаться в сновидениях от всего, что случилось за последние дни. Что не думать, не вспоминать, не мечтать…
— Я следующего утра поеду в церковь, — продолжила Анна, приказав Глаше принести воды подогретой в кувшине. — Не ныне. Мигрень жуткая, будто и не почивала вовсе.
Мадам Элиза обеспокоенно взглянула на нее, пощупала лоб, а потом прошла к комоду с бельем, намереваясь достать платок и смочить тот в уксусе. Всем известно, что при мигрени надо было виски протереть этой пахучей жидкостью. А потом мадам бросила взгляд на смятую постель, на съехавшие с перины простыни. Замерла на месте, повернулась к Анне, потрясенная увиденным. Тогда и Анна заметила кровь на простынях, сама побледнела от ужаса, вспоминая ту боль, что пронзила ее тело этой ночью. О, он определенно поранил ее! А вдруг она теперь умрет? О Господи!
— Qui est-ce? Quand? O mon Dieu, Annette! [244] — в голосе мадам Элизы звучал такой ужас, что Анна не выдержала и расплакалась. Тогда мадам Элиза быстро пересекла комнату и прижала воспитанницу к себе, борясь с желаниями залепить той пощечину и ласково вытереть слезы одновременно. Она полагала, что следует в оба глаза следить за Полин с ее горячей и неразумной головой и Петром Михайловичем, совершенно упустила из вида Анну. Это только ее вина, только ее!
— Я теперь умру, да? — спросила сквозь слезы Анна, и мадам нахмурилась, не сразу понимая, о чем она речь ведет. А потом тихонько рассмеялась, поцеловала Анну в лоб.
— Нет, ma chere, от этого определенно не умирают. Но последствия за собой влечет. О, ma chere, я так расстроена твоим поступком, так растеряна! Кто? Это monsieur Olenin, vrai? — а потом сама же и кивнула себе в ответ — более никого в округе не было, кто способен был заставить ее девочку настолько потерять голову. — И что ныне? Он приедет к твоему papa нынче днем? Ведь надобно устранить возможные последствия! O mon Dieu, Annette!
— Ему нет нужды ехать к papa нынче, — ответила Анна и, прежде чем мадам Элиза открыла рот для возмущенной тирады, поспешила продолжить. — Мы уже с ним помолвлены. Вот уже несколько дней, как он сделал мне предложение, и я приняла его.
— Têtes fêlée [245]! Все порядочные люди сперва родителей ставят в известность!
— Так и есть, папеньку просил в тот же день, — и мадам Элиза поджала губы, явно недовольная, что от нее скрыли такое важное событие в жизни ее девочки. Она хотела спросить, кто еще ведал о сговоре том, но тут в спальню вошла Глаша с кувшином воды в руках, и мадам поспешила взять его из рук девушки, желая скрыть любые доказательства прошлой ночи от ненужных глаз.
— Ступай, Глаша, я сама за mademoiselle похожу.
Потом, когда Глаша ушла из спальни, мадам помогла Анне привести себя в порядок, одновременно рассказывая ей о том, что должна была поведать ранее, как Полин. Она не видела в Анне той страсти, того пыла, которые замечала в собственной дочери. Успокоилась, когда та стала держать своих поклонников на таком длинном поводке, забавляясь ими, но не увлекаясь, не отдавая свое сердце взамен. А этот кавалергард все же сумел пробиться через все преграды, которые возвела ее девочка. Вот только на благо то или на худо?
— Хорошо, что крови недавно были, — проговорила мадам Элиза, полагая, что последствий той ночи не будет. Старая травница, жившая в горах неподалеку от замка, где выросла Элиза, когда-то открыла ей, как связано с луной не только самочувствие, но и зачатие новой жизни. Жаль только, что Элиза не знала тогда о болезни, которая настигнет ее здесь, в этой стране, ставшей ее новым домом. Доктор Мантель, местный эскулап, ничем не мог помочь ей в приступах хвори и исцеление принести не мог. Она знала, что каждый из них отнимает медленно по кусочку ее жизни.
В церковь не поехали в то утро и к завтраку не спустились, остались в спальне Анны, сославшись на приступ мигрени барышни. Долго сидели, разговаривая о женских обязанностях, о брачном союзе, о мужчине и о той стороне жизни супругов, с которой познакомилась Анна, еще не ступив под венец.
К полудню в Милорадово приехал казачок из соседнего имения графини — Андрей прислал записку и корзину оранжерейных цветов барышне, чем привел ту в восторг помимо ее воли — первое подношение жениха. Все, таиться более не было нужды. И после обеда она уже просила отца о возможности переговорить с ним наедине в тишине кабинета.
Служба подошла к концу. Анна даже губу прикусила от волнения, когда хор пропел многолетие императору Александру Павловичу и царствующей семье, знаменуя окончание литургии. Иерей приступил к оглашению имен тех, кто намеревался в будущем ступить под своды храма и соединить руки. Анна не могла удержаться, чтобы не взглянуть в сторону Андрея, но через фигуры прихожан, что разделяли домашних графини и Шепелевых, его не смогла разглядеть. Только алые перья на шляпке Марии заметила, ее косой взгляд в свою сторону. Но Анну более не волновала та неприязнь, которую подопечная графини питала к ней.
