— Не думаю, что он сделает то, так сильно любя свою дочь. Ее выбор станет и его выбором, уверен в том. А что касается ее решения, то она его уже сделала.

— Думаешь, вскружил ей голову уже? Ну что ж! Что ж! — графиня недовольно отодвинула от себя и тарелку с кашей, и пару с кофе, который так любила пить по утрам, расплескав при том напиток на скатерть. — Отменное утро, отменное! Эй, там! Заложите скорее Андрею Павловичу коляску! Он же так спешит положить свою голову в удавку, что тянет себе сам на шею!

— Excusez-moi! [206] — Андрей поднялся на ноги, вышел вон из-за стола, зная, что вспыльчивая натура тетушки уже берет над благоразумностью верх, что скоро будет сказано то, что он с трудом сможет впоследствии ей простить и за что ей самой будет впоследствии стыдно и горько. Да и требовалось почистить мундир и запылившиеся сапоги для визита в соседнее Милорадово, привести себя в порядок. Но то настроение, с которым он возвращался в усадьбу нынче поутру, уже ушло. Снова ступила в душу прежняя тоска, словно словесная пощечина тетки привела его в чувство, вернуло столь привычное ему хладнокровие и некую отстраненность. То только к лучшему было — не стоило ехать к Шепелевым с эмоциями свойственными лишь глупой влюбленности.

А Марья Афанасьевна уже выплескивала свой гнев на окружающих, как обычно: разбранила лакеев, что по ее мнению, не слишком спешно прибирали безобразие на столе, помедлили заменить ей кофе, упустили одну из болонок в глубину парка, засмотревшись на господскую ссору на террасе.

— Нет, тот ему откажет, — бубнила она себе под нос, зачем-то мешая ложечкой горячий кофе, совсем забыв про стакан холодной воды, что стоял рядом [207]. — Он ему откажет, ведь он понимает, что этот марьяж [208] … этот марьяж из ряда вон!

А потом вдруг затихла, задумалась. Неужто и правда откажет Андрею Шепелев? Неужто и вправду отвернет от дома ни с чем? Это ее-то Андрея? Пусть он не так красив, как могут быть красивы мужчины, вон как тот же братец Аннет, но зато вполне пригож и лицом, и статью, и вид его не так холоден и заносчив, как бывает у красавцев. Ведь недаром столько девиц вздыхало и вздыхает (да и к чему таить-то — будет вздыхать еще долго) по нему. Недаром вскружил голову этой красавице уезда, держащих своих воздыхателей на долгом поводке.

И пусть Андрей не богат, как этот князь Чаговский-Вольный, что мрачной тенью кружил над mademoiselle Шепелевой нынешней зимой. Но зато уж выкупил из двойного заклада одно имение и, Бог даст, выцарапает из опекунского совета второе. А там уж и ее к себе Господь приберет, тогда вовсе Андрей станет побогаче самого Шепелева. Пусть подумает Михаил Львович о том, пусть подумает!

Ох, и отчего только этот князь предложение не сделал зимой?! Да только вряд ли приняла бы его Анна Михайловна — Марья Афанасьевна давно заметила, как у той глаза горят, как сразу она находит взглядом Андрея… Ох, и дурно то, дурно! Рано еще, ой, как рано…!

— Я прошу вас! — вдруг тихо прошелестел шелк подле графини, и той пришлось очнуться от своих раздумий, взглянуть на Марию, которая бросилась на колени перед Марьей Афанасьевной, сжала ее руки с силой, аж поморщилась графиня. — Я прошу вас!

Слезы стояли в горле комком, душили ее ныне. Как ей пережить, если Андрей женится на этой холодной и высокомерной соседке графини? Пусть та забирает себе кого угодно в свои ручки, только не его! Она не стоит даже мизинца Андрея, только вывернет его душу, никогда не станет той женой, которую Маша желала бы ему. Эта мерзавка никогда не станет ею, Машей! Никогда не полюбит его, как любит она! Она пережила бы, если бы Андрей Павлович женился на невесте из Москвы или губернии, но только не она, не Аннет! Кто угодно!

— Я прошу вас, прошу вас, Марья Афанасьевна, — Маша горячо шептала, сбивалась в словах, пытаясь донести до графини причины, отчего ей стоит встать против этого брака. — Прошу вас — остановите его! Он не понимает… не понимает!

— Vous auriez avantage à vous taire [209], - холодно произнесла графиня, взирая с высоты на слезы своей подопечной, на ее вмиг опухшие глаза. Не стоит женщине использовать слезы, как оружие, коли становится так дурна!

— Вы не понимаете! — плакала Мария, сжимая ее ладони. Графиня высвободила из ее хватки руку, достала из рукава тонкий платок и подала ей со вздохом.

— Это вы не понимаете, мое дитя, — устало проговорила она. — Что толку лить слезы нынче, когда еще ничего не решено. Кто ведает, быть может, Михаил Львович и откажет Андрею Павловичу в его намерениях?

— Вы же знаете… знаете, что Андрей прав. Что monsieur Шепелев поступит согласно воле своей дочери, а она уже пожелала… она желает видеть его подле себя… у ног своих и только! — Мария не смогла договорить, захлебнулась слезами, пряча лицо в подоле платья графини, ища ту поддержку, что получила бы от матери. Будь ей графиня матерью, разве погладила бы она только просто и ласково по аккуратно уложенным локонам, разве только проговорила бы мягко то, что сказала графиня?

— Моя душенька, мой тебе совет — забудь о том, что шепчет неразумное сердце, что оно требует. Я ныне ясно вижу, что совершила ошибку, позволив тебе остаться в деревне, поддавшись твоим уговорам не ехать с мужем. Не со мной ты желала остаться подле, его ты желала увидеть, Андрея Павловича, n'est-ce pas? Бедное мое дитя! Я думала, что ты только влюблена в него, а ты… Он не ответит на твои чувства, душа моя. Никогда! Оленины, коли любят, то сразу, будто в омут с головой. Уж поверь мне! Раз в душу не попала Андрею Павловичу тут же, то и ждать не стоит. Оттого и развести я пыталась вас, как могла. От греха подальше. Потому, если что и будет, то никак не любовь с его стороны, — графиня покачала головой, прикусывая нижнюю губу, снова погладила плачущую Машу по каштановым кудрям. — Да, падают-то Оленины в любовь быстро, а вот выпутываются из нее долго и мучительно…

— Но ведь все-таки забывают…? — подняла Мария взгляд, полный надежды, на графиню. Та только головой покачала — это ж надо, а ведь действительно любит…! А потом до них донеслись через распахнутые настежь окна едва слышные голоса из передней дома, и Маша вдруг одним рывком вскочила на ноги, бросилась прочь с террасы, сама не понимая, зачем бежит туда. Только одна мысль билась в ее голове: «Остановить! Остановить, пока не поздно!».

Она опоздала, запутавшись в длинном подоле платья, едва не порвав шелк. Едва она выбежала в переднюю, увидела, как затворяет двери швейцар графини, расслышала шум колес по гравию, которым была посыпана подъездная дорога. Опоздала! Мария медленно развернулась от удивленного швейцара и пошла через анфиладу комнат, не видя и не слыша ничего кругом. А потом тихо опустилась на пол в одной из них, разрыдалась, прижимая ладонь ко рту, закричала в голос, выпуская в этом крике ту боль, что рвала ей сердце ныне. Он все-таки уехал! Он все-таки сделает то, о чем говорил! Ну, отчего именно она?!

А Андрей даже не догадывался о той драме, что разыгралась по его вине в Святогорском. Нельзя было сказать, что он не замечал чувств Марии, но, как и его тетка, полагал, что это просто наивная девичья влюбленность, которая свойственна всем девицам в ее возрасте. Ее легкий флирт, ее игривость он пытался свести на более безопасную почву, чувствуя некоторую неловкость, что это происходит на глазах тетки. Нет, конечно, Мария была привлекательной юной особой, а замужество только разбудило в ней чувственность, позволило ей открыть те грани своей красоты, что были скрыты за девичьими нарядами и поведением. И будь они не в Святогорском, кто знает… кто знает…

Андрей ехал вдоль широкого луга с выглядывающими из зелени травы разноцветными головками полевых цветов и вспоминал, как несколько лет назад шел через схожий по краскам лета луг в соседнее имение с той же самой целью, с которой ехал ныне в Милорадово. До безумия, до дрожи в коленях влюбленный восемнадцатилетний юноша, едва-едва начавший брить лицо. Он шел к соседям просить руки их дочери Наденьки, в которую был влюблен вот уже год на тот день, шел и чувствовал, как сладко замирает сердце в предвкушении, как потеют от волнения ладони, как дрожат пальцы мелкой дрожью. Этого волнения, что тревожило его почти десять лет назад, ныне совсем не было. Словно с обычным визитом едет, отметил с удивлением Андрей, когда замелькали по обе стороны подъездной аллеи усадьбы темные стволы деревьев на фоне летней зелени.