Дорога вдоль вереницы фортов заняла у меня больше двух недель. Всю дорогу я старался держаться подальше от людей. Общаться ни с кем не хотелось, душа желала лишь уединения. Вынужденные ночёвки рядом с фортами приходилось обставлять так, чтобы избежать настойчивого внимания патрулей. Конечно, подобное поведение требовало «дозорного» образа жизни, то есть такого, какой вели гвардейцы в дальних дозорах. Питание подножным кормом или дичью, сон на голой земле, установка простейших «сигналок», постоянное полубодрствование. Но всё это было привычно, всё это не требовало особого запредельного напряжения. Еды вокруг хватало, а сам по себе сон на земле был для меня привычен. При желании я мог обходиться вообще без подстилки, хотя этого по понятным причинам и не любил: хорошая подстилка дарит поистине королевский комфорт, выигрывая даже у казарменной кровати.

Всю дорогу я не спешил расслабляться: отпуск отпуском, однако орки и прочие неприятности не будут разбираться, на службе я или нет. Уверен, даже найденная в кармане остывающего трупа подорожная не вызовет у этих существ и тени сожаления об убийстве находящегося не при исполнении гвардейца. И вот теперь, рядом с вожделенным лесом, я наконец-то мог немного расслабиться!

Окинув своё состояние внутренним взором, я не заметил в нём существенных изменений. Никаким чувством покоя и не пахло. Но, что куда хуже, не было даже намёка на расслабленность. Возможно, умиротворение придёт позже, когда я убью первого лесного обитателя. Или ещё позже, когда, усевшись у костра, буду жадно вгрызаться в ломоть свежего мяса, запивая его восхитительным вином из фляги. Тогда меня обязательно накроет это чувство доверия окружающему лесу, его благожелательности, готовности принять тебя без остатка, не требуя ничего взамен… Очень хотелось в этой верить.

Но на грани сознания сновала предательская мысль, что я банально не способен полностью расслабиться – просто в силу многолетней дрессировки сначала опытными наставниками, а последние годы – реальной опасностью. Нет, ощущение себя натянутой жилой уже давно стало составной частью души, и мне вовсе не улыбалось отрывать от себя эту часть самого себя. Проблема была в другом: в самых потаённых глубинах души мне всегда хотелось попробовать пожить, как нормальные люди. Те, у кого нет гипертрофированного чувства долга, кто не привык постоянно быть настороже и убивать, как дышать. Так жило большинство, ради которого я, собственно, и жил, ради которого терпел лишения, рисковал, убивал. Моя задача была – уберечь моих соотечественников от любого проявления врага, но в чём была задача этих самых соотечественников, я просто не знал. Вернее, не так. Теоретически, по рассказам обывателей и сослуживцев, я имел некоторую картину жизни в Империи, знал мотивы различных категорий людей, слышал о семейном счастье, радости отцовства и материнства, радости заниматься любимым делом, создавать шедевры; строить дома и возводить города. При этом я не был и наивным юнцом, зная о подлости и коварстве людей, о том, что они стараются улучшить своё положение за счёт соотечественников. Знал о грызне за власть влиятельнейших родов Империи, о преступности в больших городах. Но обо всём об этом я только знал. Жизненный опыт ясно говорил: только знать мало, нужно ещё и прочувствовать, познать на своей собственной шкуре – чтобы понимать. Так, рядовому обывателю сложно оценить образ жизни пограничника и воина вообще, даже если он смутно знает кое-что о нём.

Я был от природы человеком чрезвычайно любознательным и сообразительным, поэтому меня буквально тянуло к новому, хотелось что-то сделать в жизни кроме профессионального убийства врагов империи. Я также не брезговал брать на себя ответственность в критических ситуациях, находя в решении нестандартных вопросов подлинное душевное удовлетворение. Но единственное, в чём мне реально удавалось постоянно совершенствоваться и полностью проявлять себя, был мечный бой. И я с подлинным упоением погружался в него с головой, отдавал ему всё свободное время, буквально выматывал инструкторов, не говоря уже о боевых товарищах.

Я мог работать с любым количеством противников, с любыми мечами, причём как в паре, так и единичными; имел навыки работы другими видами оружия, но изучал их исключительно с точки зрения противодействия им своим любимым мечом. Поэтому слыл среди своих подлинным мастером боя, даже инструкторы часто расписывались в полной беспомощности противостоять мне. Но мечный бой – не единственное, к чему я испытывал тягу в жизни; мне ещё предстояло многое понять, прочувствовать и усвоить. И этот дарованный Императором отпуск я намеревался провести в глубоких медитациях, обдумывая прожитую жизнь и строя реальный план своего будущего. Именно это было реальной целью моего отпуска и моего уединения, охота и одиночество были лишь одними из условий эффективного самопознания. Я искренне надеялся, что в этом спокойном созерцании найду смысл жизни, ту вожделенную отдушину, которой мне так не хватало для душевного равновесия. Служение Императору, долг и честь – это хорошо, но душа требовала чего-то… чего-то эдакого, могущего заполнить образовавшуюся с некоторых пор пустоту внутри. Сосущую, выматывающую пустоту. Даже офицерские попойки после рейдов не очень помогали. Да, они позволяли на некоторое время притупить ощущения, но стоило алкоголю покинуть организм, и его место вновь оказывалось тягуче пустым. Пустым и ноющим. После нескольких месяцев безуспешной борьбы с внутренней пустотой, я понял, наконец, почему некоторые офицеры спиваются: они просто не могут найти замены алкоголю, не могут справиться с этим зачерствением души, не могут найти ответ на вопрос: «Для чего?» – Для чего жить, рисковать, пахать как проклятый, выматываться душой и телом, унижать и унижаться?

Но все эти душевные мытарства не могли сбить меня с насущной проблемы, с того реального, на что можно опереться на сложном пути к самому себе. Мне требовалось подумать над некоторыми приёмами мечного боя, возможно, разработать новые связки, опробовать особенно заковыристые из моих собственных наработок. Меня ждали целые дни спокойных вдумчивых тренировок, без постоянной готовности сорваться с места и пойти убивать или умирать. В этом спокойном и размеренном деле, я очень надеялся, смысл жизни выкристаллизуется сам собой. Моя деятельная натура просто не принимала глупого разлёживания на траве, «чтобы лучше думалось». Только в действии может родиться что-то по-настоящему важное.

Чувство умиротворённого спокойствия пришло ко мне лишь по истечении недели глубоких медитаций, вдумчивых тренировок и охоты. Оно посетило меня не возле костра, как я думал изначально, а наступило вместе с пониманием того, что именно я здесь, в этой части леса, являюсь самым сильным хищником. Аккурат после того, как мои мечи пронзили попытавшегося напасть на меня медведя. Вроде бы ничего в этом не было особенного, даже следовало бы не успокаиваться, а, напротив, насторожиться. Ведь вокруг полно диких хищников. Да, не спорю, просветление наступило там, где его не ждал, но ведь оно произошло! – Ударило по голове с неотвратимостью выпущенного из арбалета болта. Мне оставалось только со спокойствием фаталиста принять его результат: невероятное чувство лёгкости. Я снимал медвежью шкуру, и вместе с ней снимал шкуру с собственной одеревеневшей души. Что-то в голове перевернулось и встало на место. Теперь я знал, что не буду диким зверем вскакивать от малейшего шороха; теперь я подорвусь, только если опасность будет достаточно сильной.

Весь следующий день я посвятил тренировкам, отдаваясь им без остатка. Только сейчас я понял, насколько был до этого напряжён, насколько сильно проникся постоянным давлением окружающей жизни, превратившись в тугую вечно натянутую жилу. И вот теперь впервые работал с мечами в полную силу, впервые творил бой, а не просто тренировался или сражался. Моё сознание и тело стали единым целым, слились с мечами, и теперь танцевали на кончиках клинков.