Оружие. С моими мечами вопросов не возникло, зато с её опасными игрушками получился некоторый конфуз. На земле, где женщина выронила своё оружие, вместо пары мечей-близнецов обнаружился средний клинок и бим. Она просто держала его очень близко к лезвию, так что я, занятый совсем другими мыслями, принял его за второй парный меч. Но где тогда её второй клинок? Короткий осмотр поля битвы не дал никаких результатов: меч словно сквозь землю провалился. Больше терять время я не мог, жизнь воительницы была куда ценнее самого совершенного орудия убийства. Надеюсь, она будет того же мнения, когда очнётся: для некоторых потеря оружия в бою хуже смерти. А то вместо благодарности получу второй клинок в сердце – за бесчестье. Весело будет. Сослуживцы скажут: «Какой у тебя, Вереск, изощрённый способ бесчестить дам. Научишь?» Придётся учить. На дуэли.
Всё время, что ушло у меня на дорогу к лагерю, на стремительные сборы и даже на закрепление в седле бесчувственного тела, женщина проспала без задних ног. Она мило посапывала, и когда мы ехали по лесу, и когда спустя несколько часов конной прогулки я разбил лагерь. Вообще, её состояние не сильно походило на обморок, скорее это был здоровый, умиротворённый сон. По дороге я время от времени останавливался, чтобы не упустить возможного ухудшения её состояния, но всё было в порядке.
Во временном лагере я специально соорудил для неё некое подобие палатки, использовав свой плащ и свежесрубленные ветви деревьев. Теперь я решился на более серьёзный осмотр тела воительницы; снял куртку, кольчугу, подкольчужник из неизвестной мне ткани, и только здесь обнаружились следы от ударов: переливающиеся синевой синяки, впрочем, не слишком объёмные. Только от того достопамятного удара синяк расползся по всему боку. На ощупь все рёбра были целы, и хотя трещин костей подобным осмотром не выявишь, было очевидно, что жизни и здоровью моей спутницы ничто не угрожает.
Закончив осмотр и уложив женщину мирно досыпать уже на нормальной подстилке, я с величайшим благоговением поднял кольчугу. Передо мной было подлинное произведение искусства. А чем ещё это могло быть, если легко выдерживало чудовищные удары орков?! Тем более удивительным было отсутствие в ней каких-то необычных деталей – если не считать фактуры металла. Хотя… При ближайшем её рассмотрении взгляд всё же уловил нестыковки. Так, колечки были поразительно тонкими, буквально полупрозрачными, и совершенно непонятно было, как они выдерживают удар. По всему же выходило, они не только его выдерживали, но и гасили силу удара. Иначе как можно объяснить отсутствие переломанных костей?! Тонкость звеньев кольчуги превосходила всё виденное мною и слабо вписывалась в мои собственные познания в области кузнечного дела. Ни один известный лично мне кузнец просто не смог бы сделать настолько тонких металлических колечек, да ещё и скрепить их в кольчужную сеть. Поражала и необычная тяжесть кольчуги для такого тонкого произведения искусства, – будь она сделана из обычной стали, весила бы как минимум вполовину меньше.
Несмотря на внешнюю простоту, отсутствие вопящих украшений, кольчуга была по-своему красива: лучи света переливались на её колечках не просто так, а создавая более яркие или, напротив, тёмные области, в результате чего на поверхности проступал необычный узор. Приглядевшись, я угадал в нём образ свернувшегося на груди носителя кольчуги дракона – дракон был в великолепном расположении духа и буквально лучился жизнью и энергией. Расставаться с такой красотой совершенно не хотелось, но я, скрепя сердце, свернул её рядом с женщиной.
Стремясь окончательно сбросить напряжение прошедшего дня, я погрузился в медитацию. Но она помогала слабо, пришлось прибегнуть к клинкам. Простая игра с клинками быстро перешла в нечто ритуальное – мечи требовали порции благодарности, преклонения за хороший бой. Сегодня они не подвели меня ни разу, выдержали одно из сложнейших испытаний в своей нелёгкой жизни. Для меня, как и для любого веронского гвардейца, клинки обладали собственной душой. Мы любили своих верных боевых товарищей всем сердцем. Они отвечали нам взаимным уважением и любовью, в ответственный момент сглаживая фатальные ошибки хозяев. И если кто-то когда-то скажет мне, что это не так – я восприму это, как оскорбление своего верного друга. И позволю ему хлебнуть крови обидчика. Посмотрим, что он скажет после «близкого» знакомства с его смертоносным лезвием!
Стоит ли говорить, что тренировкой я увлёкся далеко за полночь. В свете луны клинки отбрасывали причудливые холодные блики, играющие наперегонки с алыми отблесками пламени костра. Сегодня не было никаких запредельных перемещений, не было прыжков и отступлений, только танец клинков, мягкие связки и спокойные перекаты.
– Как красиво играют блики на твоих клинках, – услышал я мягкий бархатистый голос со стороны палатки.
У меня буквально дух захватило от этого голоса! Я так и замер на середине движения, пытаясь взять себя в руки. Это удалось далеко не сразу, но когда удалось, сердце опять ушло в пятки – теперь уже от взгляда выразительных, сияющих в свете костра, глаз воительницы. Женщина не спешила вылезать из палатки, и теперь лежала, уперев локти в землю и положив на них свой подбородок. Она пристально смотрела в мои глаза, и в её взгляде мне опять почудилась светлая радость, точно окутывающая всё моё естество своим мягким сиянием. Чтобы не показаться совсем уж невежей, я поспешил свернуть тренировку и вложил мечи в спинные ножны.
Женщина не спешила менять позу, не спешила продолжать разговор. Я тоже не спешил заговаривать, чувствуя, что любые слова сейчас будут лишними. Просто подошёл и протянул ей руку. Красавица одним неуловимым движением оказалась на ногах и, взяв мою ладонь в свою, прижала её к своей щеке; стала тереться об неё, словно большая кошка. Моё сердце пронзил укол невыразимой нежности, замешанной на радости и надежде. В следующее мгновение женщина прижалась ко мне уже всем телом, и я услышал у самого уха её похожий на кошачье мурлыканье голосок, шепчущий что-то нежное, обнадёживающее и, в то же время, совершенно бессмысленное. Заключая её упругое тело в свои объятия, я отвечал ей такими же нежными и бессмысленными комплиментами.
Странно, но мне совершенно не хотелось форсировать события, хотя веди себя вот так любая другая известная мне женщина, я бы давно уже тащил её в постель. Хотелось просто стоять, забыв обо всём, говорить ей глупости и слышать глупости в ответ, – и ни о чём не думать, ничего не делать. Так мы простояли не меньше часа, и за всё время даже ни разу не поцеловались, не говоря уже о чём-то более конкретном. Уже одна только близость этого потрясающего создания доставляла мне невыразимое наслаждение.
Спустя какое-то время, показавшееся мне кратким мигом – или вечностью? – мы отлепились друг от друга и, не сговариваясь, отправились вглубь леса. Ладонь в ладонь, словно дети, просто шли и любовались первозданными красотами дикой природы. В голове возникали странные образы: то пернатый ночной хищник, пикирующий на жертву, то притаившийся в кустах мелкий зверёк, то просто какая-то ложбинка с блестящей в лунных лучах водой. Чёткость образов поражала и превосходила мои собственные способности видеть в темноте – да что там, даже на свету я смог бы различить такие детали лишь при пристальном осмотре самих сцен природы. А сейчас картина возникала сразу во всех подробностях. Я шёл, совершенно поглощённый и немного раздавленный этим странным калейдоскопом ночных пейзажей. Стоило мне заинтересоваться какой-то картиной ночного леса, которую я сам видел перед собой лишь приблизительно, контурно, как внутренний взор услужливо наполнял её объёмом и чёткостью, вплоть до игры лунных блик и теней в капельках росы. В то же время я ясно осознавал, что обязан такой чёткости восприятия идущей рядом женщине. Это знание пришло ко мне, как нечто само собой разумеющееся, и отпала всякая необходимость разговаривать. Опять мы довольствовались лишь чувственными образами, впечатлениями, напрочь игнорируя возможность выразить то же самое в слове. То же самое? Нет, ЭТО выразить словами было невозможно. Только многомерные образы, отражающие одновременно и картинки, и звук, и обоняние с осязанием, и даже эмоции. Разговор был бы не отражением, а карикатурой ЭТОГО подлинного многообразия мира.
