Я плачу, натыкаясь на очередное доказательство Беатиной нищеты. Мой собственный дом, который я приобрела недавно, просторный и теплый, шкафы ломятся от одежды, в буфетах полным-полно. А как жила сестра! Беата, которая так любила красивые вещи, которая в пятидесятые годы копила деньги, чтобы купить духи, пышную юбку из тафты и маленькие золотые часики на тоненьком черном бархатном ремешке.
Каждый вечер после шестнадцатичасового рабочего дня она поднималась по лестнице домой; работа чиновницы кормила и ее, и Улдиса, но жили они ниже уровня нищеты; потом, поздним вечером, она шла в библиотеку, где готовилась к экзаменам на степень по библиотековедению, чтобы иметь возможность занять административную должность в университете. Беата была измотана и, вероятно, переживала, что не хватает средств завершить докторскую по политологии. Но она поднималась по ступенькам и твердила себе, что настойчивость и труд преодолеют все. Какая же нужна отвага, чтобы ежевечерне подниматься по этим ступенькам.
Но однажды Беата открыла дверь в эту нищету и разруху. Возможно, Улдис лежал на диване отключившись, единственный источник света — голая лампочка над обеденным столом. Или, наоборот, он в сознании, угрюмый, соображает плохо. «Кто бы не спился, живя с тобой? — возможно, сказал он. — Ты ненормальная, я ни капли в рот не брал. Всюду тебе мерещится пьянка, как и твоей сестре. У вас у обеих тьма проблем».
Но так бы сказал Джо, Улдис всегда был вежлив.
На зеленом ковре, который Беата утром почистила, валялись бы газеты и пепел от сигарет. Чемодан, который она ему запаковала в последний раз, все еще стоял бы у дверей.
— Он вернулся, — сказала бы мне Беата по телефону.
— Ну, так скажи, чтобы ушел.
— Я не могу. Что с ним будет?
— Ему придется самому о себе заботиться.
— Поздно, — ответила бы Беата, вздыхая.
Я дочищаю еще одну кастрюлю и вытираю слезы. Я не стану, я ни за что не стану оплакивать Улдиса, я буду оплакивать только свою сестру.
— Сестричка, если бы я знала, как тебе трудно, в какой нищете ты живешь. Я должна была знать. Я знаю, что такое вернуться домой к пьянице, но что так тяжело и в остальном… У тебя же вообще не было радостей. Ты, наверно, даже не ела как следует.
— Да нет, почему. Мы ели рис, и только однажды легли спать голодными. Все не так уж и страшно.
— Надо было мне присылать тебе деньги. Ну почему ты мне ни о чем не рассказывала?
— Не хотела, чтобы кто-то знал обо мне. Хотела и тебя уберечь, хоть немного. Мне вообще хотелось опекать тебя больше. Ты не забыла, ведь ты младшая? — смеется Беата.
— Право, было неплохо, — продолжает она. — На самом деле это была славная квартира. Я содержала ее в порядке. Когда солнце заглядывало через балконную дверь, цветы просто блестели.
Беата указала на единственный в комнате стул.
— Тут я обычно сидела, когда с тобой разговаривала. Я по воскресеньям всегда с тобой разговаривала; с каким нетерпением я ждала этого звонка. И Улдис не всегда бывал пьяным. Иногда целую неделю держался. По воскресеньям магазин напитков закрыт, так что он не ходил в «Big Red's». Мы спали до девяти, потом сидели в постели и разговаривали. Если были деньги, покупали воскресную газету, читали. Если не было, шли гулять, за жилые дома, собирали нарциссы. Улдис все надеялся увидеть зайца, и однажды мы действительно его видели. Если у меня была дополнительная работа, ходили иногда на дневные концерты или в «Hooks» выпить по чашке кофе. На мой день рождения или на Валентинов день, когда ты мне присылала деньги, мы шли в магазин, и я покупала лак для ногтей Estee Lauder Champagne Pearl; Улдис настаивал, чтобы я его купила; это была единственная роскошь, которую я себе позволяла. Потом мы шли домой, и я красила ногти. А вечером шла в библиотеку. По воскресеньям нам всегда бывало хорошо.
Я беру фотографию Улдиса, сделанную пару лет назад в доме его матери на Рождество. На нем выходной костюм, белая рубашка и черный галстук, темные волосы легкими завитками падают на лоб. Выглядит он трезвым, настроение приподнятое. Всего этого Беате на краткий миг удалось добиться. Она его начистила, навела на него лоск, постаралась придать ему приличный вид, чтобы можно было вывести в люди. На лицах обоих счастливая улыбка, словно только что произошло чудо.
— А это нам, пожалуй, не мешает отнести в «Big Red’s», — говорю я, сдерживая злость. — Показать им. Они наверняка его помнят, сколько денег на их водку просадил, один из лучших покупателей. Им следовало возместить тебе часть расходов на похороны, это их профессиональный долг.
— Слишком поздно. Бедный Улдис.
Я перебираю бумаги, лежащие в ящике из-под водки «Dark Eye», Беата попросила меня об этом.
На самом верху десятка два-три писем от матери Улдиса. Понимая свою бестактность, я все же читаю два последних. Мать посылала ему деньги, по двадцать долларов, хотя сама живет на жалкую пенсию по старости, на дешевом сыре и муке, которые выдают ей в рамках программы продовольственной помощи, и на пособие на отопление для людей с низкими доходами. Она возобновила рецепты от «Valium» и отправляла ему — «от нервов». Водка в смеси с «Valium» особенно дурманит голову.
Мать Улдиса никогда не верила, что ее сын алкоголик.
«Не слушай Беату, — писала она. — Каждый мужчина иногда выпивает, это естественно. Не была бы Беата такой эгоисткой, не пошла бы работать в университет в Техасе, у тебя сейчас была бы неплохая работа. Она должна была подыскать себе другую работу и тебя поддерживать, а не добиваться библиотекарской степени».
Под письмами старые почтовые открытки и поздравления с днем рождения. Большинство рисунков из них вырезано. Два кролика и розы наклеены на листок четыре на шесть. «Моей любимой жене в день рождения» — написано в центре печатными буквами. У него не было денег даже на то, чтобы купить Беате поздравительную открытку. Нет, он просто не хотел тратить свои деньги на это, говорю я себе жестко. Но чувствую, как лед в моей душе начинает таять; я не хочу, чтобы это произошло, хотя знаю — так случится.
Остальное в ящике — письма с отказами из университетов и колледжей, их сотни.
Самые старые письма с обратным адресом известных факультетов, последние — из малоизвестных колледжей в Северной Дакоте, Миссисипи, Джорджии. Последние два года ему отказывали и от места продавца, чиновника, он получал только отказы.
«Тщательно взвесив ваши профессиональные возможности, мы пришли к выводу, что на сей раз ваши услуги нам не требуются». Безнадежно.
Я представила себе, как Улдис поднимается по лестнице, волнуясь, вскрывает каждый конверт, хотя знает, что если бы ему предложили работу, позвонили бы. Прочтет письмо, аккуратно вложит его обратно в конверт, потом бросит в коробку, повернется и снова спустится вниз по лестнице, на сей раз, чтобы зайти в «Big Red’s». Так ли все происходило? Может быть, картина, нарисованная мной, слишком упрошенная? Может быть, бутылка была у него с собой, открывал он ее после того, как прочитывал письмо. Отказ мог быть лишь поводом для первой рюмки и всех последующих; бутылку он открыл бы и в том случае, если бы улыбнулась удача.
Я держу коробку и плачу, плачу над его страданиями, над безысходностью его жизни. Как все началось? Во что он превратился? Я помню — Улдис в автобусе, приподнимает шляпу, здоровается с Беатой, счастлив, что может сесть рядом с нею. Как и полагается, когда я оказалась без партнера, приглашает меня танцевать в гостях, где собрались латыши. Улдис улыбается, получив А+ за эссе. Улдис с моей мамой обсуждают «Моби Дика». Оба читали этот роман, когда учились на вечернем отделении филиала Индианского университета, и оба придерживаются мнения, что это лучший американский роман. Мама считала, что Улдиса ждет блестящее будущее; она была счастлива, когда Беата вышла за него замуж.
Почему Беата так и не смогла уйти от Улдиса, как ушла в конце концов от Джо я? Беата его любила, конечно, и даже в последние, такие мучительные годы Улдис никогда ее не унижал. А может быть, она щадила его потому, что как никто понимала его прошлое? У них была общая история; только страдания Улдиса проявлялись иначе. Его упорное стремление к самоуничтожению было обратной, темной стороной зеркала, отражением изнурительного труда латышей, их неизменно хорошего настроения и стремления к успеху, только со знаком минус.
