Миссис Чигане снова беседует с библиотекаршей.

— Ууу! Ауу! — говорит она и машет руками.

Библиотекарша смотрит на нее, широко раскрыв глаза. Миссис Чигане складывает руки у рта и дует.

— А-а, да, да, — говорит библиотекарша и, стуча каблучками, уходит по белому мраморному полу. Возвращается со стопкой книг. На самом верху «Унесенные ветром».

Миссис Чигане мне переводит. Я чувствую, как расплываюсь в счастливой улыбке, и тогда библиотекарша вспоминает, почему она стала библиотекаршей, и тоже улыбается мне. Она ставит на книгах штамп и протягивает их мне. Рот у меня пересох, руки дрожат, я хочу как можно быстрее оказаться дома.

«Унесенные ветром» на латышском языке в лагерях были изданы четырьмя тонкими брошюрками. У мамы есть только первая часть, которую я перечитала уже трижды. Удастся ли Скарлетт О'Хара завоевать любовь Эшли Уилкса? Полюбит ли она Ретта Батлера? Уедет ли из Тары? Что с ней случится во время войны? Она останется жива? Вернется ли когда-нибудь в свой дом? Меня сжигало любопытство.

Как только я вернулась в дом пастора Маккормика, я сразу же отыскала англо-латышский словарь, который мои родители, люди некурящие, выменяли на выдававшиеся им сигареты. В конце лестницы, ведущей на чердак, есть маленькая дверца, открывающаяся на балкон, куда обычно никто не заходит. Решетки покривились, балкончик такой маленький, что места на нем хватает только для одного человека. Идеальное место — светло, тихо и большую часть дня здесь тень. Никто тут никогда не сидит.

В лагере я немного учила английский язык. «This is a pen, this is a pencil», это ручка, это карандаш, — повторяли дети наизусть. Как-то летом нас отправили в полуразрушенный дом на берегу канала, администраторы лагеря пытались таким способом возродить запомнившийся им на всю жизнь отдых в деревне во время летних каникул. Мы научились петь «My Bonnie Lies Over the Ocean» и «Oh, My Darling Clementine», о девочке, которая вместо туфелек надевала на ноги ящики из-под селедки. Однажды мы пели «У моей шляпы три угла», и англичанка-офицер со смехом нам подпевала. Но я знала, что мне придется выучить гораздо больше.

Я принялась сравнивать слова латышского перевода с первой страницей английского текста. Отыскивала в словаре те, которые не понимала. Некоторые из них имели массу смущавших меня вариантов, были просто похожие на них, других не было вообще. Но большинство слов я находила. Я упорно продвигалась от строчки к строчке, сквозь предложения, сквозь абзацы к такому знакомому по латышскому переводу содержанию. Меня интересовало то место, где Скарлетт перестает владеть собой, я его нашла. Когда слово или предложение не поддавались, я переходила к следующему, досадуя, что никогда не пойму всего. Но я продолжаю.

Через час книга случайно открылась в середине. «Я никогда больше не буду голодать», — обещает себе Скарлетт. Эту часть на латышском я не читала. Я отыскиваю каждое незнакомое слово, держу пальцы в разных местах словаря, читаю еще раз все предложение. Меня наполняет неизъяснимое, внезапное озарение, словно свет. Я поняла, я поняла. «Я никогда больше не буду голодать». Я поняла, что сумею пробраться сквозь незнакомые еще мне страницы, я сама выучу английский язык. Я ликовала. Казалось, закатное солнце, озарявшее верхушки кленов, ликует вместе со мной.

Каждый свободный час я провожу на балконе. Меня тревожит, как быть с двумя другими выданными мне книгами — об изучении воздушных потоков и климата, но миссис Чигане меня успокаивает, что библиотекарша не станет спрашивать, прочитала я их или нет. Оставаясь одна, я переживаю минуты глубокого отчаяния и неописуемого восторга. Только миссис Чигане время от времени интересуется, как мои дела.

— Вот видишь, — говорит она. — К школе ты уже будешь говорить по-английски. Ты умная, как я. Я выучила меньше чем за год, но у меня, конечно, была ежедневная практика, в офисе лагеря было полным-полно молодых американцев.

Подобная перспектива меня пугает, потому что до школы осталось несколько недель.

Но миссис Чигане снова меня подбадривает:

— Ты уже знаешь, как отыскивать незнакомые словечки, и поняла, как связать их друг с другом. Это самое трудное. Через гриву перескочила — и через хвост перескочишь.

Лето позади. И случилось чудо из чудес — я умею читать по-английски. Хотя многие слова мне по-прежнему надо отыскивать, но зато, когда я их нахожу, предложение сразу становится понятным. Я ужасно горжусь, когда кто-нибудь из взрослых просит меня перевести какие-то слова из анкеты для поступления на работу, на этикетке хлопьев для завтрака или из газеты.

Из дома пастора Маккормика мы выехали. На углу 24-й улицы и Парк-авеню, в трех построенных в двадцатые годы в северной части города доходных домах из четырех квартир полным-полно латышей. В каждой квартире ютятся по нескольку семей. Наша семья живет в выходящем на улицу, когда-то добротном, а теперь совершенно обветшавшем доме. Мы занимаем веранду, комнату без окон, зато с камином из искусственного мрамора, и столовую с застекленными дверьми. Большая часть помещений загромождена кроватями, ящиками, холодильником и столом, на котором стоит электрическая плитка. Во второй половине квартиры, в двух спальнях и в кухне, обитает семья из горных районов Кентукки. Ванная комната всегда или занята, или грязная. Вторая семья никогда там не убирает, ждет, пока кто-нибудь из нас — я или Беата — это сделает, и тут же начинается бесконечное мытье, и снова они оставляют за собой грязь, срамные волосы и грязные пеленки. Мама считает, что папе следует с ними поговорить, но он отмалчивается.

В других квартирах живут вместе семьи латышей. Жилье не рассчитано на такое количество народа; звуки разносятся по лестнице и коридорам. Мы привыкли к тому, что побыть в одиночестве не удается, но больше никто не хочет жить тихо. Разве ж мы не в Америке? Появился алкоголь, которого в лагерях достать было почти невозможно. Молодые мужчины, которые не выпивали чуть ли не с начала войны, сидят допоздна, спорят о политике и поют военные песни. Машин еще ни у кого нет. Примерно через год трое из этих молодых мужчин погибнут в автокатастрофах. Потом уже, в воспоминаниях, эти годы покажутся безмятежными и невинными.

Кое-кто из мужчин постарше тоже заново открыл для себя алкоголь. В квартире под нами живут мистер и миссис Мелдерисы. Оба небольшого роста, сложены безупречно, идеально подходят друг другу, миниатюрны, но не совсем карлики. Нас с Беатой они ужасно интересуют. Как они встретились и поженились? Как он, такой маленький, нашел жену еще меньше себя?

Мама напоминает, что неприлично обсуждать чужую внешность. Рост не имеет значения, говорит она. Она указывает на высокую светловолосую миссис Лиепу, которая на голову выше своего низкорослого мужа. Эта знаменитая красавица вышла в Латвии замуж за сына миллионера только ради денег. Теперь им никуда друг от друга не деться, оба нищие, как и все остальные.

Каждую пятницу после работы на Воннегутском металлургическом заводе — он принадлежит семье, чей младший сын вскоре напишет книгу о войне в Германии и бомбардировке Дрездена, — мистер Мелдерис и мистер Лиепа встречаются на лестнице. Оба в темных костюмах, при галстуках, туфли начищены до блеска, волосы гладко зачесаны. Прогулочным шагом они направляются в сторону Центральной авеню. Обычно господа возвращаются далеко заполночь, слегка взлохмаченные, распевая песни или шумно беседуя. Расставаясь, они чинно говорят друг другу: «Спокойной ночи, инспектор Мелдерис» и «Спокойной ночи, заводчик Лиепа».

В их отсутствие миссис Мелдере из своей комнаты не выходит, готовит, убирает. А если и выходит посидеть на крылечке, берет с собой вязанье или что-нибудь чинит. Всплакнет, когда другие женщины останавливаются поговорить.

Миссис Лиепа примерно через час после ухода мужа покидает Парк-авеню. Перед выходом она ярко красится, рисует на щеке родинку. На голове завивка, вокруг облако духов «Вечер в Париже». Всем, кто готов ее выслушать, миссис Лиепа сообщает, что направляется на Центральную авеню и уже оттуда автобусом поедет в кино. И уходит. За углом она садится в машину мистера Круминьша. Ему принадлежит машина и дом, доставшийся от отца, который переселился в Америку в 1905 году. Из оказавшихся в нашем поле зрения он ближе всех к статусу американского миллионера.