Попробую хотя бы пока относиться к нему хорошо, не огорчать, не сердить его. Я могу быть очень тихой. Может быть, он все-таки уйдет. Мне остается только ждать. Я приклеиваю на лицо улыбку.

Холодное дождливое утро после Дня благодарения, я лежу, не хочу вставать, я страшусь мгновения, когда мама наконец встретится с Джо. Накануне вечером — она уже ушла на работу — он явился без предупреждения и потребовал, чтобы я их в конце концов познакомила, потому что я все оттягивала и оттягивала этот момент. Он провел ночь на диване в столовой.

Беата входит на цыпочках и протягивает мне чашку чая.

— Джо вне себя, — шепчет она, — грозится разбудить маму и наконец поговорить.

— О чем?

— Ну, поговорить, сказать, что думает, сказать, что ты выходишь за него замуж, еще что-то. По-моему, он чем-то взбудоражен. Я убедила его ничего не предпринимать, пока он не поговорит с тобой.

Джо уже одет, ходит по комнате из угла в угол, стряхивает пепел рядом с переполненной пепельницей.

— Придется мне с ней поговорить, — начинает он, как только я вхожу. — Что она, черт побери, о себе вообразила, кто она такая? Если думает, что меня можно запугать, то скоро перестанет так думать.

— Тише, Джо. Она устала. Она вчера очень поздно пришла с работы.

— Мне что за дело! Я сам скажу ей о нас, если ты этого не делаешь. Пусть не изображает тут заморскую мадам!

— О чем ты говоришь? Вы ведь даже не знакомы.

— Не знакомы? Нет уж, спасибо, я вовсе не собираюсь с ней знакомиться, чертова перечница она, а не человек. Я поставлю ее на место.

Но обойти меня Джо не пытается.

— Слушай, пиво у вас есть? — спрашивает он.

— Пиво? Нет.

— Иисус Мария, пива нет? Нет индейки в День благодарения, нет пива. Из-за этой твари я стану пьяницей.

— Пожалуйста, Джо, не называй маму так. Скажи, что случилось.

— Ну, ладно, — вздыхает он. — Это таки был номер. Она сбрендила, если хочешь знать. Я в чужие дела не вмешиваюсь, сплю себе, и вдруг что-то шуршит. Я сел, посидел, ну и дела, думаю, чертовщина какая-то! Было, черт побери, четыре часа утра. Я видел часы, луна светила. Она стоит как призрак, как фурия, в общем что-то в этом роде. В длинной белой рубашке, волосы распущены, сбрендила, не иначе. Стоит у дверей, вот как ты сейчас, и смотрит на меня.

— Ты уверен? А тебе не приснилось?

— Уверен? Римский папа, что, тоже, по-твоему, не католик? Еще как уверен.

— И она с тобой говорила? Что она сказала?

«Привет, — это я говорю, — рад познакомиться». Руку протягиваю, сама вежливость. А она молчит. Она и не шевельнулась, стояла и таращилась на меня.

— Она обязательно бы…

— Что, снова ее защищаешь? Ну, это твоя проблема. Дай досказать. В общем, она знай себе смотрит. «Привет, — опять говорю я, вежливо так. — Вы, наверное, такая-то и такая», а она только усмехается. «Рад с вами познакомиться», — повторяю. Собрался встать, а как тут встанешь, если одежда на стуле. Святая Мария, Иисус и Иаков, умеет она людей унижать, она точно знала, что на мне нет ни ниточки. Стерва.

— Джо.

— Ну, а кто? Отвернулась бы ради приличия, так нет. Стоит, а я, дьявольщина, сижу с голой задницей, об этом она очень даже хорошо знала. И так продолжалось чуть не час.

— Она вообще ничего не сказала?

— Сказала, уже под конец. Простояла там вечность и один день, подошла ближе, наклонилась, она и не думала соблюдать приличия. Я-то предполагал, что она знает, как себя вести, да куда там. Я-то думал, она хоть извинится.

— Что она сказала?

— Она сказала: «Убирайся! Я этого не допущу, тебе моя дочь не достанется!» Вот так. И повторила еще раз, словно я в первый раз не услышал. «Убирайся! Тебе моя дочь не достанется, я этого не допущу, она моя дочь!» И с такой злобой на меня смотрит. Такого удара мне еще никто и никогда не наносил.

— Джо, прости… — я краснею, мне стыдно за маму, но во мне шевельнулось еще какое-то чувство, похожее на ликование, только слишком глубоко, чтобы Джо мог его заметить, слишком глубоко, чтобы я сама себе в нем призналась. Мама не хочет отдавать меня Джо. Может быть, мама меня все-таки любит. Мама меня спасет, убережет от Джо, и мне не придется его огорчать.

— Ну, я ей покажу, — говорит Джо, но остается сидеть. — Или я ухожу. Я не могу здесь оставаться и делать вид, что ничего не произошло. После того, как меня здесь облили дерьмом.

— Да, будет действительно лучше, если ты уйдешь.

— А чего еще ждать от стада инородцев? — Джо хохочет, а я ему подхихикиваю. — Так я пошел собирать вещички.

С облегчением я бросаюсь ему помогать. Подаю ковбойские сапоги и принимаюсь складывать измятые простыни.

— Взорвать надо эту развалюху. Где твое пальто?

— Но…

— Послушай, когда ты наконец повзрослеешь, ну, точно капризная девчонка. Ты никогда не попадала в настоящий переплет, вот в чем твоя проблема. Если бы тебе пришлось в таком дерьме оказаться, ты бы хоть что-то соображала. Нельзя все иметь. Или я, или она.

— Но куда я пойду, я даже не одета.

— Ну так шевели задом, иди одевайся. Я должен выпить.

— Нет.

— Я всю жизнь ждать тебя не собираюсь. Или ты пойдешь за мужчиной, который тебя любит, или оставайся здесь, с этой стервой. Не воображай, что кто-нибудь смирится с этим дерьмом. У меня хватает женщин, которые ради меня готовы хоть левую грудь отрезать, не то что ты.

— Я не могу вот так уйти и бросить ее.

— К черту, я знал, что так и будет! Я знал, что ты поступишь именно так. И это после всего, что я для тебя сделал! Она когда-нибудь что-нибудь сделала для тебя? Не воображай, что ты для нее что-то значишь, ни черта ты не значишь.

— Значу, — говорю я, хотя не очень в этом уверена. — Тебе просто не понять, почему она…

— Да, да, не начинай только снова талдычить о том, что она пережила, меня уже тошнит. Назови, у кого было счастливое детство? У меня точно нет. О Господи, мои родители только и знали, что собачиться между собой. Моей старухе на меня наплевать было, она все ныла да ныла, какая у нее жизнь ужасная, стоило только папане к пивку приложиться. Я, честно, все отдал бы за такое детство, как у тебя было. По сравнению с другими тебе здорово повезло. Но ты никогда не умела это ценить. Ну, последний раз спрашиваю — пойдешь со мной или нет?

Мне пришлось напрячь все свои силы, чтобы ответить:

— Нет.

Он не веря смотрит на меня, и я добавляю:

— Прости, Джо.

— Да, тебе следует просить у меня прошения за то, что столько времени водила меня за нос. Я из шкуры лез, старался тебе угодить…

Как ни боюсь я его гнева, я должна это выдержать, и я выдержу.

Но внезапно Джо словно оставляют силы, глаза покрываются пеленой, кажется, он вот-вот заплачет.

— Вот тебе и весь сказ о моей растоптанной жизни. Никто и никогда не относился ко мне, как к человеку, что бы я ни делал. Мне казалось, что ты не такая, как все, правда-правда. Мама дождаться не могла, когда я пойду наконец в школу. «Мне надо от тебя отдохнуть», говорила она и выставляла меня на улицу играть, как бы ни было холодно. А эта Элин, эта сволочь, она вышла за меня замуж ради того только, чтобы я ее всю жизнь содержал. Стоило мне повысить голос, как она бежала к своей мамочке, разве это не унизительно? А с тобой я, честное слово, старался. Честное слово. Не понимаю, что я сделал такого, что и ты ко мне относишься, как к последнему отребью.

Я видела фотографию, на которой Джо шесть лет, серьезный такой мальчик, стоит на лесенке перед ветхим домишкой, вцепился в перила. Я представила, как он героически спускается вниз, где его ждут тычки да зуботычины от старших мальчишек.

Джо вытирает глаза, смотрит на меня, выпрямляется. Сердце мое от боли сжалось. Ему наверняка так же больно и страшно, как папе, когда русские солдаты вошли в Лобеталь. Я не должна причинять ему боль.

— Ты ведь знаешь, что я не могу без тебя жить, и ты меня прогоняешь. Я не знаю, как я буду жить без тебя, — шепчет Джо. — Я из-за тебя голову потерял.