Из шкафчика в ванной вывалилась куча грязного белья. У Беаты перехватило дыхание.

— Улдис, как ты мог? — спросила она у пустой комнаты. — Как ты мог так опуститься?

Она присела на корточки и принялась отмывать унитаз и пол вокруг него. С ожесточением бросилась чистить раковину. Плети давно умершего плюща висят на покрытом каплями влаги окне с плохой теплоизоляцией. Они печально скребутся и мешают ей работать.

— Он был такой чистюля. Был. Каждый вечер принимал душ, как бы ни был пьян. Всегда переодевался в чистое белье. Улдис бесконечно повторял, что мы, даже при нашей бедности, чистыми быть должны. Как мы тут вообще все уберем?

— Нам и не надо этого делать. Только собрать твои вещи, и можем идти.

Я чувствую ее сопротивление и поэтому добавляю:

— А потом, если успеем, уберем, сколько сможем. Управляющий сказал, что тут, если постараться, дня за четыре можно навести порядок.

Мы принялись сортировать разбросанные бумаги и ключи в надежде найти хоть сколько-то денег, но за исключением мелочи в вещах, которые мы выкладывали на гладильную доску, ничего не нашлось. Отыскался кошелек Улдиса, на месте кредитки кожа порвана, но кредиток, конечно, не оказалось. Пластмасса кармашка для водительского удостоверения выцветшая, мутная. Виден только абрис лица, сами черты неразличимы. Кошелек пуст; исчезла даже неприкосновенная банкнота в двадцать долларов, которую он держал на непредвиденный случай.

Нашли чеки банкоматов, на восемьсот долларов, но это наверняка не все. Беата перед отъездом в Луизиану, где ей предложили должность администратора библиотеки, оформила на него дополнительную кредитную карту, которой он мог воспользоваться в критической ситуации, несчастный случай, например. Восемьсот долларов — это были все ее накопления. Теперь их нет, а предстоит оплатить долг за место в латышском секторе кладбища в Индианаполисе и за похороны, что-то около пяти тысяч долларов.

Среди чеков нашлись и ломбардные квитанции.

— Ой, он заложил мой браслет и свои часы, — произносит Беата.

— Заложил твой браслет? Как он посмел?

— В общем-то это моя вина. Это он от меня научился. Когда мы переехали сюда из Техаса, сразу же после того, как мама заболела и я осталась без работы, я все время так делала, чтобы купить бензин и приехать к ней. Я его этому научила.

— Что же он не заложил свой пистолет? Как посмел он посягнуть на твои вещи!

— Ладно, ладно. Пистолет он бы никогда не заложил. Улдис всегда говорил, что… если не выдержит… ну, в общем, он всегда сможет застрелиться. Вот поэтому он его заложить и не мог. Он для него был как страховой полис.

— Застраховал смерть.

Однако под подушкой на голом матрасе действительно нашли заряженный пистолет, и полицейский, который дозвонился до Беаты, когда она была на конференции, сказал, что происшедшее ему представляется самоубийством. Подлинную причину смерти можно будет назвать только после секции. Раньше, стоило кому-нибудь обмолвиться, что живется Беате нелегко, я полушутя грозила Улдису собственноручно застрелить его. Но сейчас я поняла, что мне известна только крохотная часть выпавших на долю сестры страданий.

— Ну, он хоть не застрелился, — говорит Беата, — спасибо и на том.

— Я рада, что он не убил тебя, как Ивар Анну. Это главное. Я так рада, что ты жива. Только это и стоит благодарности.

— О, — говорит Беата, — было не так уж плохо. Другим было еще хуже. Бедный Улдис, жизнь могла быть к нему добрее. А вот мне в жизни повезло.

— Повезло? — переспросила я. — Тогда, будь добра, объясни мне, что в твоем понимании значит везение.

Седые волосы Беаты зачесаны и сколоты сзади, пальто коротковато, обтрепанные обшлага не прикрывают рук, глаза красные от слез, плечи сутулятся.

— Ну, у меня есть ты. И Борис. И пока со всем справились: и с похоронами, и с поминками.

— Да, это верно. А у меня есть ты.

— Ну, сестричка, — Беата шаловливо улыбается, как улыбалась, когда была маленькой жизнерадостной девочкой. Она берет меня за руку:

— Надо успеть в ломбард, пока не закрылся.

Взявшись за руки, поддерживая друг друга, мы переступаем через замерзшие лужи и направляемся к моей машине.

— Ну, Улдис, ну, подонок, — шепчу я. У меня в руках две коробочки с драгоценностями, которые мы только что выкупили за сто семьдесят пять долларов. В одной золотой браслет и обручальное кольцо Беаты. Во второй — серебряное колечко с янтарем, которое досталось Беате от мамы.

— Подонок, да как он посмел!

— Ладно, ладно. Кольца все равно были мне малы. В последние годы у меня начали распухать руки, я их почти не носила.

— Какой подонок, это твое обручальное кольцо. И единственное, что у тебя осталось от мамы.

— Ну, он ведь знал, что я все это смогу выкупить.

— Твое обручальное кольцо. Понятно теперь, что для него было важнее. Пойдем, сестричка.

Я веду Беату мимо грязных стеклянных витрин с украшениями и предметами из серебра, мимо длинных рядов разного рода оружия, прислоненного к обшарпанным стенам.

— Что же случилось с Улдисом? — спрашивает владелец, толстый молодой мужчина с черными жирными волосами.

— Напился в стельку и умер, — бросаю я. — Чего вы еще ждали?

— Приношу свои сожаления, — кажется, глаза его затуманились, он вытаскивает носовой платок из кармана засаленного кожаного жилета и сморкается.

— Он был очень хороший человек. Я любил с ним разговаривать. Он так знал историю, верно ведь? Вместе с ним мы живали в разные времена. Жалко, что он умер, теперь-то в Балтии дела налаживаются.

Усталое печальное лицо Беаты освещается улыбкой.

— Да, историю Улдис знал. Спасибо, что вы это подметили.

Она распрямляет плечи.

— Маленькие беззащитные оккупированные страны — Латвия, Эстония, Литва, я учил про них в школе, — с гордостью говорит мужчина.

Мне становится стыдно самой себя. Печаль, которая царит в помещении, омывает и меня; страдания сестры грозят затопить меня.

Но, похоже, встреча с владельцем ломбарда Беату приободрила.

— Вот видишь, Агаточка, — говорит она, — на самом-то деле Улдису было не все равно, что со мной случится. Он всегда говорил мне, чтобы я училась, чтобы доставляла себе удовольствие. В Луизиане, когда мы виделись в последний раз, он, когда стоял возле своей машины, сказал: «Скоро я опять к тебе приеду. Береги себя. Не забывай, я тебя люблю». Он купил мне цепочку на дверь, тщательно все измерил, стоял и смотрел, как техник ее прилаживает. Улдис как чувствовал, что жить ему осталось недолго. Ему было не все равно, что со мной происходит. Правда.

Не мог сам приладить цепочку, думаю я, бестолочь и дрянь. Но сама его попытка меня растрогала. Надо помочь сестре что-нибудь спасти.

— Да, — говорю я, — он думал о твоей безопасности.

— Как ни плохо ему было, а эти две бутылки с вишневым ликером он не тронул.

— Да.

— Я знала, что ты поймешь меня, сестренка.

Возвратившись в квартиру, мы беремся за спасательные работы. Протираем и пакуем книги, кидаем в пустую коробочку из-под маргарина по найденной монетке, сортируем и складываем одежду Беаты. Да сколько там ее, большинство вещей я когда-то ей подарила. Выбрасываем мертвые цветы в пластмассовый мешок и ставим его рядом с горой отходов, которые предстоит спустить вниз.

Я домываю кухонный стол и принимаюсь за посуду. Блюдца из крышек от маргариновых коробочек, пластмассовые ложки и вилки из ресторанов быстрого обслуживания, использованные не один раз, несколько стаканов с изображением кролика, которые когда-то дарили покупателям в «Burger King». Единственная картина в квартире — плакат с кроликом, играющим на виолончели.

Обеденный сервиз состоит из трех простых белых фарфоровых тарелок, две из них с трещинами, четыре разнокалиберные чашки, старые ножи и вилки из нержавеющей стали. Полупустые пачки с супами, рисом и вермишелью тщательно закрыты. В одном ящике аккуратно разглаженная и сложенная разноцветная бумага, в которую когда-то были упакованы подарки, для вторичного использования. Во втором ящике ленточки и красивые салфетки с мелкими розочками, которые мама позволила себе купить в фешенебельном магазине «L. S. Ayres». Наполовину использованная и вновь старательно упакованная пачка красок для пасхальных яиц.