– Боюсь, что и нам не придется здесь задержаться, – сказал Джехансуз и помолчал, занятый своими мыслями. – Я первый раз в Москве, и мне хотелось бы побыть здесь подольше. К тому же мы так заняты, что у нас не остается времени для осмотра самого города. – Его явно огорчало это.

– Вы здесь с какой-нибудь экономической миссией? – как бы между прочим спросил Эссекс. – По поводу пшеницы, леса или еще чего-нибудь?

– Нет, нет. Мы приехали побеседовать по вопросам просвещения.

– Просвещения?

Джехансуз ответил не сразу.

– Вас это удивляет? – сказал он, приподняв седые брови с таким видом, словно совсем позабыл о присутствии Эссекса.

– Не понимаю, почему для беседы о просвещении вам понадобилось приезжать сюда?

– Больше некуда, – сказал Джехансуз.

– Вот как? – Эссекс взглянул на него с интересом.

– Конечно. Наши русские друзья – единственные люди, которые много и успешно работали над облегчением преподавания азербайджанского языка. Ведь у них, как вы знаете, есть свой Азербайджан. Сначала они пытались латинизировать алфавит; в сущности, именно у них заимствовали эту идею турки. Но в Азербайджане это не привилось. Зато они сумели сделать другое: сократить и упростить алфавит. Для нас это тоже очень важно, потому что в нашей стране образование – больной вопрос. Я посвятил этому делу всю свою жизнь, – сказал он так, как будто ему очень-очень часто приходилось произносить эти слова. – Много лет назад я продал свое родовое имение и стал основывать школы, но наши иранские правители тормозили дело, потому что все они взяточники и воры. Деньги, ассигнованные властями на школы, чиновники клали себе в карман, и мы только зря платили налоги. У нас в Азербайджане школ так мало, что даже на тысячную часть всех детей нехватает. Кроме того, нам силой навязывают персидский язык, что тоже очень плохо; он нам совершенно чужд, и людям трудно учиться на одном языке, а говорить на другом. Поэтому нам необходимо вести обучение на своем родном, азербайджанском языке.

– Вы что же, всем вашим крестьянам предполагаете дать образование? – сухо спросил Эссекс.

Джехансуз утвердительно кивнул головой.

– А вы не боитесь, что им это будет трудно?

– Не трудней, чем другим. Стоит только начать.

– Скажите, пожалуйста, где вы изучили английский язык? – Эссекс поднял свой бокал в ответ на провозглашенный Молотовым тост за всех учителей мира.

– В детстве у меня была воспитательница-англичанка, а потом я учился в Оксфорде.

– В Оксфорде? – переспросил Эссекс, хотя в этом не было для него ничего удивительного. – Мы всегда рады видеть там вашу молодежь, – прибавил он таким тоном, словно перед ним был двадцатилетний студент-индиец. – Как же вы думаете осуществить вашу мечту об образовании для крестьян? Путем революции?

– Революции? – Старик отнесся к этому слову совершенно спокойно. – Нет, нам нужна не только революция, – сказал он. – Сначала мы должны покончить со взяточничеством и воровством, затем с иностранным влиянием, которое нас губит. А потом уже можно будет думать и о революции.

– Иностранное влияние? – процедил Эссекс. – Вы имеете в виду русское влияние?

На миг Джехансуз перестал быть стариком. Он глянул на Эссекса, потом, скрестив худые руки, склонил голову и тут же снова ее поднял. Он улыбался.

– Быть может, русское влияние не самое дурное, – сказал он. – Но мы не будем пристрастны. Пусть не остается никакого иностранного влияния. – Он оперся пальцами о стол. – Есть у нас поэт, – сказал он. – Великий мирза Гассан…

– Вот этот молодой курд?

– Нет, нет. Того уже нет в живых, и весь Иран чтит его имя. Он писал так: «Сердце трепещет и грудь сжимается болью. Взгляни! Богатства мира превратились в гниющую падаль. Наши везиры подкуплены чужестранцами. Не льстись же на пышные одежды, которые так недолговечны». – Джехансуз на мгновение потерял нить своих рассуждений и остановился, чтобы вновь поймать ее. – Может быть, сбросить иностранные одежды поможет нам образование, а может быть – революция. Не все ли равно что? Была бы достигнута цель.

Он снова позабыл про Эссекса и умолк, точно и в самом деле был уже слишком стар, чтобы вкладывать душу в эту борьбу за просвещение и суверенитет.

Молотов подошел к ним и поднял бокал, обращаясь ко всем.

– Вот двое людей, которые, видно, хорошо понимают друг друга, судя по тому, как они увлечены беседой, – сказал он. – Выпьем же за то, чтобы это взаимопонимание было прочным. – Зазвенели бокалы, Молотову пододвинули стул, и Троев встал рядом, готовый переводить. Джехансуз улыбнулся, кивая головой, и отеческим жестом положил Молотову руку на плечо. Эссекс понял, что долгожданный момент наступил.

– Взаимопонимание лучше всего достигается в мирной беседе, – сказал он Молотову. – Как просто решались бы все проблемы, если бы дипломатические переговоры происходили за обеденным столом.

– Это было бы очень вредно для нашего пищеварения, – сказал Молотов, с шутливым испугом кладя руку на живот.

Эссекс полез в карман за трубкой.

– Может быть, результаты стоили бы того, чтобы рискнуть своим пищеварением, – сказал он многозначительно и, глядя на Молотова, стал развязывать кожаный кисет. – Так часто переговоры срываются из-за недостатка взаимопонимания, – продолжал он, – а где лучше поймешь ближнего, чем за обеденным столом.

– В этом есть доля правды, – сказал Молотов; его немножко раздражала эта английская велеречивость. Он звонко чокнулся с Эссексом, и они выпили еще.

Эссекс нимало не смутился, напротив, он был доволен, что Молотов облегчил ему задачу.

– Все дело в том, мистер Молотов, – сказал он, – что мы-то с вами понимаем друг друга в любых условиях – и за обеденным столом, и за столом конференции, и за рюмкой водки. – Они чокнулись снова. – С вами я могу разговаривать, и для разговора с вами я, собственно, приехал в Москву. Думаю, что нам вдвоем удалось бы в значительной мере разрешить ту маленькую проблему, о которой мы уже беседовали. Я не теряю надежды, что вы дадите мне возможность побеседовать с вами еще раз, чтобы навсегда уладить это совершенно ненужное разногласие между Россией и Англией.

Молотов оглянулся на Сушкова. Молодой дипломат стоял в другом конце комнаты и разговаривал с Мак-Грегором.

– Вот, пожалуй, еще двое, которые понимают друг друга, – сказал Молотов.

Эссекс последовал за его взглядом и увидел Мак-Грегора. Молотов улыбался Эссексу так, будто сказал ему что-то приятное.

– Только понимать недостаточно, – быстро подхватил Эссекс. – Нужно еще и решать, а это, пожалуй, мы с вами должны взять на себя.

Молотов встал. – Какое бы решение мы ни приняли, все равно дело перейдет к этим молодым людям. Так стоит ли нам терять время?

– Может быть, эти молодые люди лучше сумеют ответить на ваш вопрос, – сказал Эссекс. – Вот спросите их, считают ли они целесообразным, чтобы их начальники продолжали переговоры.

Эссекс сознательно бросил этот вызов, решив, что пришел момент сделать ставку на Мак-Грегора. Эссекс знал, что Мак-Грегор против прекращения переговоров. И если он в этом смысле выскажется в присутствии Молотова, это может оказать свое действие.

Но Молотов уклончиво улыбнулся и заговорил с молодым курдом.

Комната между тем наполнилась иностранными дипломатами помельче. Они вертелись у главного стола, подхватывали все тосты, смеялись всем шуткам и всячески старались доказать свою причастность к избранному кругу. Но они все же оставались за его пределами и потому чувствовали себя неловко и глупо. Однако необходимость делать вид, будто они и в самом деле значительные особы, вынуждала их терпеть это глупое положение. Эссексу вчуже было за них неловко, и он обрадовался, когда Молотов встал и отошел от стола, все еще с бокалом в руке. Молотов направился к выходу в сопровождении своей свиты, чокаясь по дороге с русскими и иностранными дипломатами. У самых дверей, где стояли Сушков и Мак-Грегор, он остановился.

– Мистер Мак-Грегор, – сказал Молотов. – Я надеюсь, вы познакомились с нашими азербайджанскими гостями.