– Повидимому, Молотов не вызовет нас сегодня, – сказал Эссекс.

– Вероятно,- ответил Мак-Грегор.- Что же вы тогда предпримете?

– А вот подумаю.

– Разве непременно с Молотовым нужно говорить?

– Лучше всего с Молотовым,- сказал Эссекс.

– Повсюду так трудно добиться приема?

– Да нет. В Вашингтоне, например, любой из представителей нашего посольства может зайти к государственному секретарю, и, смею вас уверить, дело решается тут же на месте.

– Да, но с американцами мы много не спорим, – сказал Мак-Грегор.

– Правильно, – подтвердил Эссекс, – мы естественные союзники. И это большое счастье, ибо только наши объединенные силы могут остановить русских. В настоящее время одна Америка достаточно сильна, чтобы противостоять русским, и мы главным образом должны опираться на нее в нашей политике в Европе и на Среднем Востоке. Разумеется, Мак-Грегор, даром янки не станут помогать нам; мы уже имели случай убедиться в этом на Среднем Востоке. Они только что получили монопольную нефтяную концессию в Саудовской Аравии; теперь у американцев на Среднем Востоке больше нефтяных ресурсов, чем у нас. Поэтому Иран для нас вдвойне важен, ибо американцы будут пытаться вытеснить нас на Среднем Востоке повсюду, где наше влияние ослабеет. Но в наших общих интересах не пускать туда русских. И в этом отношении мы всегда можем рассчитывать на поддержку Америки. – Эссекс тихонько рассмеялся. – Надо сказать, что американцы еще больше против русских, чем мы, потому что им нужно оттеснить сначала их, а потом нас. Но я люблю американцев. С ними я умею и поговорить и посмеяться, я понимаю их и знаю, как с ними обращаться. А вот русские слишком непокладисты, и к ним очень трудно подступиться, в особенности когда они у себя дома. Как они показались вам в Иране, Мак-Грегор? Такие же крутые люди? Такие же неприступные?

– Я что-то не помню, чтобы я видел советских людей в Иране, – ответил Мак-Грегор. – Там было много белоэмигрантов. На родину они не хотели возвращаться, но и в Иране им не нравилось. Впрочем, во время войны многие из них вернулись домой. Это были главным образом уроженцы Кавказа и Советской Армении. Мне кажется, они раскаивались, что покинули родину, каково бы ни было их отношение к русскому правительству.

– Человек никогда не должен покидать свою родину, – сказал Эссекс, – что бы ни случилось. Если ему не нравится то, что там происходит, он все равно должен остаться и как-нибудь бороться против этого, а не удирать в Америку и Англию, как это делали многие европейцы во время войны. Слава богу, английских беженцев в эту войну не было.

– А разве мы не эвакуировали людей в Америку и Канаду? – спросил Мак-Грегор.

– Только одних детей. Но я был против этого. Ко мне пришла моя родственница, благородная женщина из обедневшей семьи, любящая мать, и попросила меня отправить трех ее мальчиков в Канаду до того, как начнутся бомбежки. Я сказал ей, что в моих глазах даже первые английские переселенцы в Америку и те были трусы, и послал ее к чорту. Недавно я слышал, что ее дети в Канаде и не хотят возвращаться в Англию. Теперь из них не выйдет ни хороших канадцев, ни хороших англичан, а быть и тем и другим нельзя, правда?

– Да, – сказал Мак-Грегор. – Быть и тем и другим очень трудно.

Мак-Грегор хорошо знал это. Он не бывал в Англии до семнадцати лет и не получил английского воспитания; отец его не общался со своими соотечественниками в Иране, так как большинство из них были кичившиеся своей английской национальностью чиновники, прикомандированные к Иранской армии или к старому шаху. Эти люди смотрели на Мак-Грегоров, как на странную, обособленную от них, непонятную семью: какой-то старый ученый шотландец с очень молодой и кроткой женой и молчаливый, замкнутый подросток, который учился не в английской, а в местной школе. Когда, наконец, Мак-Грегор поехал в Лондон и поступил в Ройял-колледж, он оказался там иностранцем и оставался им все пять лет учения. Не лучше было и в Иране, куда он потом вернулся, потому что нефтяные промыслы Англо-Иранской компании отличались от английской провинции только тем, что их окружала знойная, гористая пустыня. Жизнь там была даже более английской, чем в самой Англии, и Мак-Грегор никогда не участвовал в ней.

Дверь отворилась, вошла мисс Уильямс и включила свет. Прорезанный рубиновыми бликами мрак мгновенно рассеялся, и Мак-Грегор с Эссексом очутились друг против друга в несколько развязных позах: ступни Эссекса все еще покоились на решетке камина, а правая нога Мак-Грегора попрежнему была перекинута через валик дивана. Мак-Грегор опустил ногу, выпрямился и пригладил волосы, а Эссекс с досадой откинул голову и спросил мисс Уильямс, что ей нужно.

– Простите, – сказала она, – я не знала, что вы здесь. Я принесла вечерний бюллетень Би-би-си и письма, которые вы мне продиктовали.

Мак-Грегор встал и взял у нее из рук бумаги, стараясь проявить как можно больше дружелюбия, потому что мисс Уильямс покраснела и от смущения даже уронила один листок. Он поднял его и отворил ей дверь, затем вернулся к Эссексу и вручил ему письма и один экземпляр бюллетеня. Взяв себе второй экземпляр, он чинно уселся за свой стол и начал читать, все еще находясь под обаянием непринужденной беседы с Эссексом.

– Ах, чорт! – сказал Эссекс. – Вы читаете заявление иранского посла?

– Да. – Мак-Грегор прочел бюллетень Би-би-си до конца. – Откуда он знает, что русские стягивают войска к северной границе с целью вторгнуться в Иран? К нам таких сообщений не поступало, а мне известно, что почти всю информацию о действиях русских иранцы получают от нас. У нас не было таких донесений.

– Посол просто немножко переигрывает, – сказал Эссекс и засмеялся.

– Но он же сделал официальное заявление, – возразил Мак-Грегор.

– Дурак, – проворчал Эссекс. – Бывают случаи, когда такой нажим нужен, но не сейчас. Лучше бы они не путались это дело и предоставили все мне. Вот к чему приводит участие американцев. Они всегда переигрывают.

– С какой стати русским стягивать войска к северной границе, когда они могут ввести сколько угодно войск в оккупированный ими Северный Иран? И при чем тут американцы?

– Американцы любят устраивать панику. Это очень грубый дипломатический прием. Должно быть, этот несчастный перс в Лондоне, или Париже, или Вашингтоне, или еще где-то попался на удочку. Чорт с ним, не стоит из-за этого волноваться, Мак-Грегор.

Мак-Грегор так разозлился, что ему не сиделось на месте, и он решил прогуляться.

– Я вам больше не нужен? – спросил он Эссекса.

– Нет. Я, пожалуй, свяжусь с американцами и потолкую с ними. Загляните попозже, хорошо?

Мак-Грегор кивнул.

– Вероятно, ночью будет фейерверк по случаю Нового года, – сказал Эссекс. – Здесь, видно, любят фейерверк, салюты и все такое. Мне всегда хотелось посмотреть на их салюты. Сегодня, может быть, увидим. Вы куда-нибудь пойдете?

– Я что-то устал, – сказал Мак-Грегор. – Пожалуй, лягу пораньше спать.

– Я тоже. Хотя мне, вероятно, придется пойти к американцам. Будьте добры, Мак, скажите мисс Уильямс, что она может уходить, и по дороге потушите свет.

Мак-Грегор повернул выключатель и оставил Эссекса в потемках.

Мисс Уильямс перестала стучать на машинке и, подняв глаза на Мак-Грегора, позавидовала его нежной коже и строгим чертам. Ей нравилось умное лицо Мак-Грегора, и она подумала, что именно такое лицо и должно быть у мужчины: спокойное, несколько замкнутое и в то же время уверенное.

– Надеюсь, я не помешала вам, когда вошла. – сказала она.

– Нет, – ответил он. – Мы просто сидели у камина.

– Мне показалось, что лорд Эссекс был недоволен моим приходом.

– Он просто спать хочет, – сказал Мак-Грегор, удивляясь, чего это она так краснеет. – Вы можете уходить. Очевидно, Молотов уже не вызовет нас сегодня.

Она с радостью подумала, что он мог бы и не говорить ей этого. – Сейчас, только кончу печатать это письмо. Я не спешу. Вы будете встречать Новый год, мистер Мак-Грегор?