– Тут я с вами не согласен, – сказал Мак-Грегор.

– Вы за мир любой ценой?

– Нет, – сказал Мак-Грегор, – за это я никогда не стоял, и я рад, что мы воевали. Но мне кажется, что задача дипломатии – особенно сейчас – добиваться согласия и сотрудничества, чтобы покончить с войнами.

– Почему именно сейчас? Что, по-вашему, изменилось?

– Еще одна война – и мы все погибнем, все, как есть.

– И вы про этот атомный вздор! – с досадой воскликнул Эссекс.

– Об этом не мешает подумать.

– Как мне надоело слушать про это, – вздохнул Эссекс. – Атомная бомба – хорошее дипломатическое оружие, но из-за нее не стоит взывать о мире. Орудия войны всегда были смертоубийственными.

– Не так, как это.

– Возможно, но чем же мы виноваты, Мак-Грегор? Каждый из нас хочет наилучшей защиты наших национальных интересов, и если для этого необходимы атомные бомбы, – что ж, нужно смотреть фактам в лицо. Государства не могут существовать иначе, как на эгоистической основе, и никакое международное объединение не заставит их пожертвовать своими интересами во имя общего блага. Наши друзья в Организации Объединенных наций хлопочут об этом, но вряд ли у них что-нибудь выйдет.

– Там как будто дело идет неплохо, – возразил Мак-Грегор.

Эссекс улыбнулся. – Перед самым отъездом из Лондона я обедал с одним из членов американской делегации, очень остроумным малым. Он так перефразировал знаменитое изречение Клаузевица: «Дипломатия – это продолжение войны, только другими средствами». Вот вам ваши Объединенные нации, милейший!

– Может быть, в настоящее время это и так, – сказал Мак-Грегор, глядя на рубиновые звезды на башнях Кремля, – но рано или поздно придется создать какую-нибудь организацию, которая помешает нам воевать. Конечно, это трудно, но все-таки возможно.

– Это будет зависеть от таких людей, как вы, – Эссекс знал когда нужно перестать спорить и затронуть личную струну в человеке. – Ни одна организация ничего не изменит, пока за дело не возьмутся такие люди, как вы, – молодые, беспристрастные. Пора вам, образованной молодежи, принять участие в разрешении всех этих проблем – вот хотя бы иранской проблемы. Ваше дело позаботиться о том, чтобы она была улажена надлежащим образом. Разве вы не чувствуете, что это ваш долг, Мак-Грегор?

– Как будто нет, – сказал Мак-Грегор.

– Но разве вы не видите, что этот спор об Иране жизненно важен для нас?

– Нет, не вижу.

Эссекс пошевелил над тлеющими углями пальцами в шелковых носках и, вооружившись терпением, снова принялся за Мак-Грегора.

– В таком случае, что же вы видите, Мак-Грегор? – сказал он. – Не бойтесь высказывать свое мнение. Мне в самом деле очень интересно услышать ваши соображения, ибо с их помощью я, быть может, лучше пойму нашу роль. Думается мне, что вы вообще не одобряете нашего намерения вести переговоры с русскими относительно Ирана.

– Я считаю, что мы должны оставить Иран в покое, пусть иранцы сами устраивают свои дела, – сказал Мак-Грегор. – Я не знаю, хорошо или плохо они их устроят, но надо всем уйти оттуда, чтобы им не мешать. Какой смысл убеждать русских, чтобы они ушли из Ирана, если мы останемся? Мы просто заменили бы влияние русских на севере своим влиянием, а что в этом хорошего? Должен сказать, что я не понимаю, по какому праву мы вообще обсуждаем иранский вопрос с кем бы то ни было.

– По праву оккупации, – терпеливо ответил Эссекс.

По тому же праву, по какому мы действуем в оккупированной Германии, в Италии и Японии. Мы должны установить закон и порядок и дружественную нам власть, чтобы чувствовать себя в безопасности.

– Тогда почему мы в Иране имеем дело именно с такими людьми, которые боролись против нас и во время войны были на стороне немцев?

– Ни один из этих людей не входит в правительство.

– Пока нет, но мы стараемся ввести их в правительство и посылаем их в Азербайджан. Шестеро из губернаторов и генералов, которых русские выкинули из северных провинций, придерживались германской ориентации, а теперь мы требуем, чтобы русские взяли четверых из них обратно.

– Они есть в нашем списке?

– Да.

– Так вычеркните их. Нам такие люди не нужны.

– Вся беда в том, что у нас очень много таких людей, и не только в Азербайджане. Например, мы только что выдали одному субъекту в Тегеране разрешение на покупку газетной бумаги. Всем известно, что он получал от немцев деньги за прогерманскую пропаганду и газету он собирается издавать на средства, полученные от немцев во время войны.

– Вы это точно знаете?

– Конечно.

– А вы говорили об этом кому-нибудь в департаменте по делам Индии?

– Говорил, и не раз.

– И там ничего не сделали?

– Ничего решительно. – Мак-Грегор слез со стола. – Но это только один малозначащий пример, – продолжал он. – Мы во всей стране делаем такие вещи. Мало-помалу худшие люди Ирана становятся нашими лучшими друзьями, потому что мы одержимы мыслью любым способом отделаться от русских.

– А о чем же нам еще думать, как не о том, чтобы отделаться от них? – спросил Эссекс.

– Не знаю, – сказал Мак-Грегор, – но лучше, чтобы там были русские, чем кое-кто из тех людей, с которыми мы имеем дело.

– А вам не кажется, что вы судите обо всем этом с точки зрения интересов Ирана и забываете о том значении, какое Иран имеет для интересов и безопасности Британской империи? – Эссекс стал раскуривать трубку, и пламя спички на миг осветило комнату.

– Может быть, – сказал Мак-Грегор.

– Вы находите, что это правильно? – Спичка погасла.

Мак-Грегору вопрос не понравился, но так как в темноте он не видел лица Эссекса, то не так уж важно было, что ответить. – Я знаю, что нужно сохранить империю, – сказал он, но не теми методами, какие мы применяем в Иране. – Он улыбнулся. – Должно быть, я так говорю потому, что когда я в Иране, то я больше иранец, нежели англичанин.

Эссекс остался доволен ответом. – Я вас понимаю, – сказал он вкрадчиво. – К сожалению, я всегда был и всегда буду англичанином, и мне трудно сочувствовать какой-нибудь стране, кроме моей собственной. Я бы хотел, чтобы вы мне побольше рассказали об Иране, Мак-Грегор. Я вижу, что вы любите эту страну, и я всегда охотно прислушиваюсь к суждениям любого честного человека. Иран – для меня чужая страна, я никогда там не бывал, ничего о ней не знаю, поэтому я всецело полагаюсь на вас: вы можете научить меня по-настоящему понимать ее. Всегда откровенно делитесь со мной своими мыслями, потому что я хочу знать, как вам рисуется наша миссия здесь, в Москве. – Эссекс чувствовал, что нашел способ воздействовать на Мак-Грегора. – И, конечно, – добавил он весело, дружелюбным тоном, – я хочу, чтобы вы приняли самое непосредственное участие в наших переговорах. Если нам придется иметь дело с Сушковым, то основная работа будет поручена вам.

– А в чем будет состоять эта работа?

Мак-Грегор сидел у камина напротив Эссекса, закинув ногу на низкий валик дивана.

– Ну, будете вести переговоры или уточнять подробности общих соглашений, к которым мы можем прийти с Молотовым.

– И я должен буду принимать решения?

– Иногда, – сказал Эссекс.

Мак-Грегор прищурил один глаз и потянул себя за ухо.

– Вряд ли я на это гожусь, – сказал он. – Я мало что знаю о наших политических требованиях.

– Тут ничего сложного нет, – возразил Эссекс, – Когда вы поймете суть нашей миссии, вы очень быстро войдете в свою роль.

Мак-Грегору вовсе не улыбалось входить в такую роль, но даже здесь, в уюте темной комнаты, он предпочел оставить эту мысль при себе. Впрочем, ему отчасти понравилось предложение Эссекса. Поговорить с Сушковым об Иране было бы даже приятно, каковы бы ни были намерения Эссекса. А может быть, удастся повлиять на Эссекса, и тогда их миссия обернется совсем по-другому. Во всяком случае, попытаться стоит. Мак-Грегор решил при каждом удобном случае указывать Эссексу на его ошибки.

В темной комнате воцарилась вечерняя тишина; отблески кремлевских звезд алели на покрытой лаком пыльной поверхности старой картины, висевшей над камином. А ведь Эссекс хорошо придумал – посидеть в темноте, у погасшего камина. Тихо, уютно, и благодаря непринужденности Эссекса это вовсе не кажется странным.