– Все, как обычно, – продолжал Эссекс, – Побеседовали с несколькими политическими деятелями, кое с кем из наших людей, которые там находятся. Кормили нас пропагандой, но мы сумели и сами разобраться во многом.
– А Пишевари, главу так называемого правительства, видели?
– Да, конечно. – Эссекс присвистнул. – Неглупый малый. Образование, видимо, получил в России. Пытался уверить нас, что все у них идет, как надо; усиленно тащил меня на какие-то местные выборы, но у меня не нашлось на это времени. Мак-Грегор и Кэти ездили с ним. Они настоящие туристы, а я нет.
– Ас американским поверенным в Тавризе вы разговаривали?
– Разумеется.
– Что же он вам сказал?
– Ну, вы уж слишком много хотите, Эл, – улыбнулся Эссекс. – Лучше я вам скажу, кого мы там еще встретили. Помните того старикана, что приезжал в Москву, как его, Мак-Грегор?
– Джехансуз.
– Вот, вот. Так он теперь тоже в Тавризе. Помешан на просвещении кочевых племен. Безнадежное дело, говорю это на основании своего кратковременного знакомства с кочевниками. Это замечательный народ, но им гораздо лучше оставаться тем, что они есть, – превосходными воинами и свободными людьми. У них много общего с шотландскими горцами, правда, Мак-Грегор?
– Кое-что есть.
Расспросы о Тавризе и азербайджанцах продолжались, но Мак-Грегору уже стало казаться, что Эссекс так и не выскажет об Азербайджане ничего существенного, никаких политических суждений, никаких оценок. Даже говоря об Амир-заде и Гордиане, он изобразил столкновение между ними как обыкновенную борьбу за власть у постели смертельно больного вождя. Но корреспонденты старались вызвать Эссекса на более откровенные высказывания об Азербайджане. Они снова вспомнили о Джавате.
– Вы так и не узнали дальнейшую судьбу Джавата Гочали? – Вопрос задал корреспондент, который до сих пор молчал: вежливый, слегка заикающийся англичанин в золотых очках, представитель лондонской «Таймс».
– Как же, мы его разыскали, – ответил Эссекс. Даже этот вопрос не заставил его отступить от своей уклончивой позиции, потому что весь эпизод с губернатором он ухитрился изложить в самых нейтральных тонах. Он рассказал это именно как эпизод, ни словом не обмолвившись о том участии, которое они сами в нем принимали. Он даже нарисовал очень симпатичный образ Джавата, хотя и осажденный губернатор в его изображении получился не менее симпатичной личностью. Виновником всей истории оказался у него офицер в начищенных сапогах, но он не упомянул о роли Мак-Грегора в задержании этого офицера и в расправе с ним. – Да, – сказал он, – Мак-Грегор разыскал Джавата в одной больнице в Тавризе. Он уже поправляется. Кажется, это русская больница, а, Мак-Грегор?
Мак-Грегор утвердительно кивнул.
– А губернатор? – спросил корреспондент «Таймс». – Его тоже повесили?
– Нет. Он сел в бест в зенджанской мечети.
– А что это значит «сел в бест», Гарри?
– Есть такой ставший законом обычай в Иране, – стал объяснять Эссекс. – Человек может искать убежища в мечети или в шахском дворце, и если он укрылся там, никто его не смеет тронуть. Губернатор после небольшой стычки лишился своих владений, но ему удалось добраться до зенджанской мечети. Мы его видели на обратном пути в Тегеран. Он просил захватить его с собой, но мы не хотели вмешиваться в эту историю. Ему уже ничто не угрожало, а если бы мы его взяли, это поставило бы нас в очень неловкое положение; так считал Мак-Грегор.
– Все это очень занятно, – нетерпеливо вмешался Хэмбер, – но какие выводы вы из всего этого сделали? Вы очень ловко увертываетесь от каких-либо политических суждений, Гарри. А нас интересует конкретный результат вашей миссии.
– Результат очень плодотворный, – сказал Эссекс.
– Ведь вы поехали затем, чтобы удостовериться в факте русского вмешательства – вот и скажите нам официально, установили вы такой факт или нет. Весь мир ждет ответа на этот вопрос.
Мак-Грегор поставил свой стакан на стол. На этот вопрос Эссекс мог дать только один ответ.
Но Эссекс от ответа уклонился. – Вам придется довольствоваться собственными выводами. – Он улыбнулся Мак-Грегору снисходительной улыбкой, от которой Мак-Грегору захотелось ударить его по физиономии. – Официально, конечно, я могу ответить иначе. Вам ведь известно, что азербайджанский вопрос поставлен перед Объединенными нациями?
– Старые новости.
– Так вот, повидимому, именно там английскому правительству и потребуется моя информация. Сожалею, друзья, но больше ничего на тему о русском вмешательстве я вам сейчас сообщить не могу.
Мак-Грегор не верил своим ушам: неужели он этим ограничится?
– Но что же все-таки вы вынесли из всех своих скитаний? – настаивал Хэмбер.
– Если уж это вам так интересно, Эл, могу сказать одно. Я пришел к заключению, что азербайджанская проблема здесь не единственная. – Он сделал паузу. – Отнюдь не единственная.
– Ну, а дальше что? – сказал Хэмбер. – Продолжайте же, чорт побери!
– Минуточку, – прервал Стайл. – На вас можно ссылаться в печати?
– Сколько угодно, – сказал Эссекс.
– Прекрасно. Так о чем речь?
– Речь, главным образом, о курдах, – сказал Эссекс и покосился на Мак-Грегора.
Мак-Грегор напряженно думал: вот оно. Он не хочет ничего говорить об Азербайджане, но зато выскажется против независимости курдов.
– Видите ли, – начал Эссекс, переплетая пальцы. – Необходимым условием для поддержания мира и добрососедских отношений на всем Среднем Востоке является независимость курдов.
Мак-Грегора словно оглушило.
– Независимость курдов? – удивленно переспросил корреспондент «Таймс». – Но почему?
– Потому что курдам грозит гибель, – сказал Эссекс. – Они находятся в гораздо худшем положении, чем азербайджанцы. Во всей этой неразберихе, которая здесь творится, курды очень легко могут угодить кому-нибудь в пасть. Мы должны признать совершенно законной и необходимой их борьбу за независимость и самоопределение, и я лично считаю, что им нужно оказать поддержку и удовлетворить их требования.
Мак-Грегор пытался найти объяснение этой неожиданной перемене фронта, но он был так потрясен, что утратил способность рассуждать. Что, что могло побудить Эссекса вдруг сделать поворот на сто восемьдесят градусов? В Тахт-и-Сулеймане он слышать не хотел о независимости курдов, а тут вдруг во всеуслышание требует ее. Это трюк… это, конечно, политический трюк, но в чем его смысл?
– Вы имеете в виду и тех курдов, которые живут в Ираке под английским управлением? – спросил корреспондент «Таймс».
– Конечно.
– И иранских и турецких?
– Да.
– Можно написать, что ваше заявление адресовано правительствам этих стран?
– Написать вы можете, – сказал Эссекс. – Но я этого не говорил.
– Вот еще! – сказал Стайл. – Кого вы собираетесь провести?
– Ваше заявление отражает официальную точку зрения английского правительства?
– Нет, – веско произнес Эссекс, – но я предполагаю рекомендовать правительству рассматривать независимость курдов как существенную опору для равновесия на Среднем Востоке. Только независимость может спасти курдов от вымирания. Долг дружественных западных держав позаботиться, чтобы все курды получили самоуправление и суверенитет.
– Вы уже говорили об этом представителям правительства?
– Я еще никому не говорил и надеюсь не раскаяться в том, что сказал вам. Взгляните на моего помощника мистера Мак-Грегора, и вы увидите, что даже он поражен. Могу, кстати, добавить, что мистер Мак-Грегор тоже является горячим сторонником независимости курдов.
Мак-Грегор, шут гороховый, который снежками подгонял осла… Что он мог сказать, Мак-Грегор? Где приготовленная им речь? Что сталось с великим спором о независимости азербайджанцев и курдов? Кому теперь нужны его возражения? Мак-Грегор отыскал взглядом Кэтрин. Дым, висевший в комнате, застилал глаза, но никогда еще Кэтрин не казалась ему так элегантно одетой, так безукоризненно причесанной, так неприступно красивой. Мак-Грегор остался в одиночестве. Эссекс снова сумел изолировать его со всех сторон. Этот мир – не его мир! Он весь принадлежит Эссексу, и он включает в себя и Кэтрин, и этих корреспондентов, которых Мак-Грегору никогда не понять. Он смотрел на их бесстрастные лица и спрашивал себя, что он теперь может им сказать. Ничего. Он чужой им, и как человек, и как соотечественник. Они принадлежат Эссексу.
