Воду парикмахер держал в глиняном сосуде, вделанном в земляной пол. Он поставил подле воды четвертый стул и предложил Эссексу, как самому старшему, первым занять его.

Эссекс расстегнул воротничок, сел на стул, и через несколько минут все лицо его было обложено горячими влажными полотенцами.

– Вы путешествующие англичане? – спросил парикмахер, кончив накладывать полотенца.

– Да, – ответил Мак-Грегор.

– Вы приехали к Малул-хану?

– Нет. У нас сломалась машина, – сказал Мак-Грегор. – А кто это – Малул-хан?

– Малул-хан, – ответил парикмахер, – господин над Хаджиабадом. Деревня и вся окрестная земля принадлежат ему. Сам он живет в Тегеране, а сюда присылает своих племянников управлять округом.

– Здесь вся земля под маком?

– До последнего клочка, – ответил парикмахер, обматывая полотенцем шею Эссекса. – Оттого наш хан богат, как сам шах. Говорят, его дворец в Тегеране может поспорить с дворцом шаха.

– А земля все еще принадлежит хану?

– Покамест, да. Быть может, завтра или послезавтра он потеряет ее. – Парикмахер приложил полотенце к темени Эссекса.

– А новое азербайджанское правительство, демократическая партия? Уже приезжал от них кто-нибудь? – спросил Мак-Грегор.

– Два раза. – Парикмахер поднял два желтых от хны пальца. – В первый раз приехал маленький ученый и послал в дом Малула письмо, что он здесь для того, чтобы разрешить земельный вопрос, и хотел бы поговорить с ханом или с его доверенными лицами. Племянник хана, который называет себя Али Бег, пришел к ученому с двадцатью телохранителями. Ученый сказал Али Бегу, что тот должен сеять пшеницу и ячмень вместо мака, а также снизить налоги, меньше брать с крестьян за аренду земли, увеличить их долю в урожае и распустить свою личную охрану. Все это случилось перед самой моей дверью среди бела дня.

– Что же именно случилось?

– Охранники схватили ученого, а Али Бег вошел сюда, взял мою самую большую и острую бритву и своими руками отрезал ученому уши, язык, нос и губы, а потом отдал бритву охранникам, и они вырезали ему половые органы. Али Бег велел привязать ученого к своей лошади и поскакал, а потом труп его бросили в бетонный колодец, который строит Али Бег.

Мак-Грегор молчал, думая о том, что, видимо, ему никуда не уйти от насилия и зверств.

– Недели через две приехал второй, – как ни в чем не бывало продолжал парикмахер. – Этот был храбрый, как лев. Он не стал писать письмо Али Бегу. Он был высокий, с большими усами. Такие писем не пишут. Он не стал дожидаться Али Бега. Он сам пошел к нему, один, прямо к его двери. Такого человека у нас не было с того самого дня, как Саттар-хан защищал Тавриз. Я не видел смерти этого второго тавризца, но, кажется, его разорвали на части, привязав не то к деревьям, не то к лошадям, или затравили собаками. Знаю только, что перед смертью он призывал крестьян восстать против Али Бега и, если нужно, силой взять землю и провести реформы, которых все так давно ждут. Не было у нас такого человека со времен Саттар-хана, – повторил парикмахер, прикладывая последнее полотенце к ушам Эссекса.

– Мак-Грегор! – раздался из-под полотенец приглушенный голос Эссекса. – Долго я буду это терпеть? Скажите ему, чтобы он поторапливался.

– Беспокоит его? – осведомился парикмахер.

– Он хочет, чтобы ты поторопился.

Парикмахер снял полотенце с головы Эссекса, обложил его лицо новыми примочками и потом принялся массировать ему темя так искусно и нежно, что он перестал выражать нетерпенье и даже вздохнул от удовольствия.

– Не понимаю я этих людей из Тавриза, – сказал парикмахер. – Почему они приходят сюда без войска? Какой смысл идти одному, с голыми руками, в стан врагов? Что же это за люди? – Парикмахер покачал головой. – Я верю, что они честные люди. Но разве одной честности довольно? Нужна сила. Какой смысл обещать перемены, если не можешь ничего сделать? Что ты скажешь, англичанин?

– Мне не приходилось самому сталкиваться с таким вопросом, – ответил Мак-Грегор. – Я всегда думал, что применять силу дурно, но, должно быть, все дело в том, против кого направлена сила.

– Вот-вот! – Парикмахер быстро снял полотенца с лица Эссекса. – Вот это верно!

– В этом случае, может быть, и следовало применить силу.

– Сила всегда нужна, – сказал парикмахер.

Эссекс, отдуваясь, ощупывал свое багровое лицо. – Долго этот Фигаро будет возиться со мной? – спросил он Мак-Грегора. – Я, должно быть, красный, как свекла.

– Мы говорили о том, что произошло в их деревне. – Мак-Грегор передал свой разговор с парикмахером, пока тот доставал бритву из шкафчика, где, кроме бритв, лежали ножницы, гребенки, щипцы для удаления зубов, железки для прижигания ранок и прибор для обрезания. Парикмахер направил бритву о широкий ремень и, подойдя к Эссексу, отклонил его голову, собираясь приступить к бритью.

– Он же не намылил мне лицо, – сказал Эссекс, отталкивая парикмахера.

– Здесь этого не делают, – сказал Мак-Грегор. – Можешь брить, – обратился он к парикмахеру.

– Он хочет брить меня без мыла?

– Ничего, ничего, – сказал Мак-Грегор.

– Он же меня всего изрежет!

– Не изрежет, вот увидите.

Эссекс неохотно покорился и позволил недоумевающему парикмахеру приступить к делу. Тщательно натягивая пальцами кожу, парикмахер побрил Эссекса без мыла, только изредка окуная бритву в сосуд с водой.

– Беда в том, – сказал Эссекс, когда Мак-Грегор кончил рассказывать, – что все эти истории сильно преувеличены. Иранцы так всё преувеличивают, что уж ничему не веришь.

– Что же тут преувеличено? – спросил Мак-Грегор.

– Да этот вздор об отрезанных носах и губах.

– Это все правда, – сказал Мак-Грегор. – Можете не сомневаться.

– Просто не верится, что человек может дойти до такого зверства! – сказала Кэтрин.

– Так вы же сами видели, что творил губернатор.

– Есть все-таки разница… – начал Эссекс.

– Никакой, – резко прервал его Мак-Грегор. – Все они одинаковы. Не понимаю, почему из Тавриза не послали сюда войска.

– Вы за насилие, Мак-Грегор? – холодно спросил Эссекс.

– Если это необходимо.

– Всегда прискорбно слышать, когда англичанин отстаивает насилие, – меланхолически сказал Эссекс.

– Здесь, в Иране, англичане не гнушаются насилием, – возразил Мак-Грегор. – Они, не задумываясь, применяют его.

– Вот он опять читает нам мораль, – пожаловался Эссекс, обращаясь к Кэтрин. Но Кэтрин явно не хотела ввязываться в спор и даже сердилась на обоих за то, что они его затеяли. Эссекс решил, что на Кэтрин действует напряженная атмосфера, которая чувствовалась вокруг них. Он не ожидал этого, совсем на нее не похоже. Побаиваясь острого язычка Кэтрин, Эссекс отказался от попыток втянуть ее в разговор и, закрыв от удовольствия глаза, отдался в искусные руки парикмахера. – Отлично работает этот цырюльник, – сказал он, – просто не чувствуешь, как тебя бреют. Что это он напевает про себя?

– Я не слушал, – ответил Мак-Грегор.

– Он доволен? – спросил парикмахер.

– Да.

– Вы говорили о том, как я брею?

– Нет. Мы говорили о Хаджиабаде.

– Вы видели сеида, который на днях приехал сюда?

– Видели. Какое это религиозное празднество он устраивает?

– Он очень хитрый. Он объявил, что надо устраивать праздник тазии не только потому, что наступил траурный месяц мухаррам, а потому, что все слишком увлекаются политикой и пора правоверным шиитам вспомнить свою религию. Ведь мы, иранцы, очень любим политику. Вот, например, ты мне совсем чужой, а я с тобой уже говорю о политике, о религии. Мы все так. Этот сеид хочет повлиять на нас своим праздником. Мы не видели здесь тазии много лет, и он думает, что мы все сбежимся смотреть. Он собирает здесь свою партию, религиозную партию. За этим он и приехал сюда. И чтобы разжечь ненависть шиитов к курдам-суннитам. Если между нашей деревней и кочующими курдами возникнет вражда, курды поднимутся по всей границе, и начнется драка.