9 ноября 76 ЦЕНТР В этой ночи, цвета засохшей зеленки, сатанеют в Москве фонари, и гуляют девушки, как разряженные обезьянки, и блестят розовеющими губами, и видят сны наяву, вдыхая карамельный воздух, из склянок площадей — местный эфир, и сами пахнут эфиром — выдыхаются… Скучно Пушкину разглядывать аптеку, и он смотрит на свой ботинок, с укоризной: — Сто лет не чищен. Что, ныне дикий, тунгус — ский метеорит? Не махнуть ли в аглицкий клоб? А Гоголь носатой старушенкой согнулся между желтыми домиками, как заключенный, которого вывели погулять. Он зябко поводит плечами, вспоминая второй том: — Прочичиковался! Между ними — Великий Инквизитор, питомец иной эпохи — «Рыдай, природа», окруженный орудиями пыток, смотрит на желтое яблоко Никитских Ворот, которое можно грызть всю жизнь. Он и не подозревает, что сам стал прямою ножкой этого яблока, но и его коснулось скорбное озарение, и он — изваяние собственной печали и потуга к ее преодолению. О, роковая игра судеб! Тройка, семерка, туз из бронзовой колоды Моссовета. Ночь кристаллизуется в крупицы йода, жжет глаза и губы и трещит на моих пальцах, оставляя желтое пятно — смачный поцелуй сигареты. В воздухе вымирают стайки микробов. Он черен, чист, пахнет скипидарным мылом и щелоком. Москва вдыхает его траурным лицом, похожим на противогаз циклопа. Над Манежем летает дура-ворона, бой курантов слизывает ее, как соринку, с воспаленного глаза неба над площадью. В него лупят прожекторы, как настольные лампы на конвеерном допросе. Допрашиваемый упорствует, но его, конечно, расколят. Идут заводные люди сменить заводных людей, и они-то идеальные арийцы, их наконец-то вывели в Кремле. Но не лучше ли купить маленький арбуз с сахарными пузырьками внутри — миллиард воздушных шариков, и за спиной Долгорукого у фонтана и феодальным крупом его лошади — нарезать половины красных лун, отправиться в воздушное путешествие, засевая косточки вольным движением «за-пле-чо!» как гомеровы кораблики в зеленеющий эпос травы. Там же обычно пьют вино и прижимаются к девушке, в виду шестиглазого плаката, с монголеющими год от года теоретиками, оставив слева три площади, и все они — двухтумбовые. За ними восседает Дежурный Теоретик, перелистывая перекидной календарь черных буден и малиновых праздников. Кое-где на столах, над зернистым коленкором асфальта, припахивающего падалью, высятся бюстики. Ими можно колоть сладенькие грецкие орешки — хрупкие черепа людей. Я свидетельствую: мое дело — созерцание и скоропись, пока есть время и длится ночь семьдесят слепого года. 13 янв.77
x x x В узкие стекла трамвайных дверей смотрит на улицы старый еврей. В выцветших пейсах, с нищею спесью, смотрит старик в глаза фонарей. В белом снегу — в бороде патриарха — мягкие губы — розовый бархат. Вот она — Пасха! — встает из грязцы. Смотрит старик — все дома из мацы! Птицы на крышах и ветках намокли, видят сквозь капель кривые бинокли город вечерний, апрельский, пасхальный, трон в облаках появился хрустальный, с каждым мгновеньем светлей и синей… Знает старик, сядет в трон Моисей! Грянули двери трамвайной трещоткой, город как Красное море раскрыт… Самой лучшей, самой пасхальной походкой медленно к синагоге идет старик. Капли за шиворот к нему затекают, а там он приткнется у белых колонн. Ай, сколько ж ему медяков накидают в лодочкой сложенную ладонь! 4 апр. 77 СУББОТА Уходит жизнь туда, куда уходит дождь, куда уходит время, оно за мной в следах, не стронешь, не возьмешь, ни сам, ни с теми, кого оставил за собой и под землей, кого рукой и ртом в тоске касался, цветущая лоза, что кислый уксус твой, вином он был или вином казался? Причем тут виноград? Да это тот буфет, где грозди — барельефом деревянным, там ягоды висят сращением комет, слетающих к серебряным стаканам. Но где же старики, и где их домино на скатерти малиновой, и свечи субботние, и вьются мотыльки. Уже темно, я обнимаю плечи старухи и смотрю на парафин — он плачет, тает, каплет как в пещерах, там в тыщи лет, а тут за час один вершинки белых, маленьких руин, и только разница — в размерах… Субботняя истаяла свеча и часики французские стучат нигде уже, а кажется что рядом, и с неба смотрит желтая звезда похоже так, как смотрят в никуда — куда плывут под деревянным виноградом. |
