— Я маме скажу, — прошипела девчонка.

Силас презрительно усмехнулся:

— Ах, какая ты послушная. Рад за твою мамочку.

Он попытался вырвать у нее ручку ведра, но она держала ее двумя руками.

— Отпусти ведро, жадина, не бойся, я не все выпью.

— Девочка отчаянно сопротивлялась и не отдавала ведро, по-прежнему не поднимая головы, так что и лица ее было не видно.

— Мама разозлится, если я мало молока принесу, — хныкала она, — подумает, что я разлила его, и прибьет меня.

— А вот ты сейчас и разливаешь его, отпусти!

Молоко выплескивалось на руки Силаса и даже на траву.

— Вот мать и поколотит тебя.

Быстро, как зверек, она нагнулась и укусила его за руку. Силас взвыл, ухватил добрый пучок ее растрепанных волос и запрокинул ей голову назад.

— Чертова девка, грызет, как крыса.

Девочка тут же отпустила ручку и закрыла лицо обеими руками, ведро с молоком тяжело ударилось о ногу Силаса и чуть не опрокинулось, но он этого не заметил. Зато он успел разглядеть ее лицо и оцепенел от ужаса. У девчонки не было глаз. Совсем… Он стоял, словно окаменев, а она пустилась бежать, шатаясь и запинаясь, натыкаясь на кусты, падая на кочки.

Но ведь он не хотел ее обидеть…

Он стал пить молоко, все пил и пил, чтобы делать хоть что-нибудь, пил, покуда почти ничего не осталось. А эта сцена все не выходила у него из головы, странная и страшная. Лицо без глаз. Одни глазницы.

Ему казалось, что при мысли об этом его собственные глаза стали расти, росли все больше и больше, становились горячими, прямо-таки жгли веки. Ничего подобного он никогда раньше не испытывал и в страхе крепко прижал руки к глазам, чтобы они не вывалились или не лопнули. «Это все из-за того, что я думаю о ее страшном лице. Не хочу, не хочу!» — говорил он себе. Но не мог прогнать это ужасное видение — пустые глазницы под растрепанными волосами.

Не открывая глаз, он достал флейту из-под рубашки и начал играть, выдувая самые дикие и пронзительные звуки, похожие на завывание бури, забыв, где он и что с ним. Играл и играл, как вдруг чья-то сильная рука рывком схватила его за воротник и пригнула голову.

Он видел лишь пару разбитых деревянных башмаков с изношенными подошвами, толстые щиколотки, а над ними целую массу юбок. «Это ее мать,»— подумал Силас, вытянув шею и пытаясь вырваться. Но рука его не отпускала, тетка трясла его, как тряпичную куклу, и орала прямо в ухо:

— А, вот ты где, паскуда! Что ты сделал с Марией?

— С какой еще Марией? — спросил Силас, тщетно пытаясь сохранить свой обычный вежливый тон.

— Сам знаешь с какой!

Женщина еще сильнее сжала его шею железными пальцами, так что Силас охнул.

— Что ты сделал с ней?

— Ничего, — робко ответил Силас. Затылок у него ужасно болел.

— Почему же тогда она прибежала домой как сумасшедшая и не могла даже сказать, что с ней случилось?

Силас почувствовал, как в нем закипает злоба, ведь он в самом деле не сделал девчонке ничего плохого. Но его гнев перебивала адская боль в шее, которую, казалось, сейчас расплющат.

— Ну? — она со злобой тряхнула его несколько раз. — А молоко? пнула она ведро носком деревянного башмака. — Может, не ты его выпил? Может, и в этом ты не виноват?

Шея горела огнем, а женщина по-прежнему сжимала ее как клещами. Силас с ненавистью смотрел на ее лодыжки. Он мог бы достать до них рукой, но ущипнуть не смел.

— Отвечай! — продолжала женщина и совала ведро ему под нос. — А коли не хочешь отвечать, пойдешь со мной.

Она в самом деле потащила его, продолжая все так же крепко держать за шиворот, и Силасу пришлось прыгать, пригнувшись, рядом с ней. Всю дорогу к дому, стоявшему у реки, она тащила его столь позорным образом, даже у двери не дала ему опомниться, выпрямиться, а втолкнула вытянутой вперед рукой в пристройку, где пахло рыбой, потом в кухню. Двое маленьких мальчишек, сидевших на крышке большого дровяного ларя, удивленно и испуганно вытаращились на Силаса, когда мать тащила его мимо них.

Рядом с узеньким кухонным столом у окна спиной к ним стояла Мария. Она стояла не шелохнувшись и делал вид, что чистит картошку; Силасу показалось, что слепая как бы пронзительно разглядывает его всей обращенной к нему спиной, на которой как будто вырастали тысячи глаз.

Женщина протащила его, скрюченного, мимо грубо сколоченного стола, неуклюжих стульев и скамьи к низкой дверце в задней стене. Одной рукой она подняла крючок и открыла дверь, другой толкнула его в темноту и закрыла дверь на крюк. Силас никак не мог понять, где его заперли.

Он постоял и потер загривок, который распух и горел огнем. «Лисий капкан да и только, — подумал он, — могла бы держать и полегче, чуть не свернула мне шею».

Пошарив по стене возле двери, он обнаружил полки с кринками, недалеко от двери ударился пальцами босых ног о что-то длинное, деревянное с крышкой, похожее на лохань, в которой хранят мясо. Он сел на нее. Да, видно отсюда не выбраться.

Женщина ходила по кухне, стуча деревянными башмаками, гремя горшками и прочей утварью изо всех сил. «Верно, злится, что провозилась со мной столько времени, — подумал Силас, — не дай бог иметь такую мать».

Чуть погодя она велела позвать отца, и кто-то мигом скатился с дровяного ларя и исчез, чьи-то ноги промчались галопом по двору в сторону реки. Силасу оставалось лишь покориться.

Вскоре за стеной, у которой сидел Силас, послышались тяжелые шаги взрослого мужчины. Мальчик мысленно проследовал за ним вдоль дома, через пристройку, в кухню, к скамье у стола.

«Рыбак,»— подумал Силас и попытался представить себе, как он выглядит. При такой-то жене и дочери!

Они принялись за еду.

— Сегодня один напал на Марию, когда она доила козу, — вдруг резко бросила жена.

Рыбак закашлялся с набитым едой ртом.

— Она примчалась домой и сказала, что это человечек, из тех, что летом вылезают из деревьев.

— Вздор! — сказал рыбак. — Что он тебе сделал?

Молчание.

— Почему не отвечаешь?

Молчание.

Из кухни донесся звук, будто ложка упала на тарелку. Силас вскочил. Они били ее.

— Не ври, что он просто глядел на тебя, — грозно рычал рыбак, — чего ему на тебя глядеть! Отвечай! Что он тебе сделал?

— Ничего… Он только молока хотел… — неразборчиво промямлила девочка.

— Хм, — хмыкнула хозяйка. — Девка прискакала домой, будто черт гнался за ней по пятам, бросила молоко и все на свете…

Силас слышал, как они собрались вокруг слепой девочки и, похоже, попрекали ее тем, что она такая, безглазая. Чего доброго, опять начнут ее бить… Но чем он мог ей помочь? Кричать? Объяснить, что он хотел напиться молока? Или с грохотом побросать на пол все горшки с полок? Мысли у него в голове перебивали одна другую, надо было торопиться. А что, если… Силас зловеще усмехнулся и выдернул флейту из-под рубашки. Взять один тон, один-единственный. Он знал, каково это действовало, какое удовольствие он этим доставит. Уши пухнут, когда слышишь эти звуки, а если их слушать долго, голова начинает кружиться и к горлу подступает тошнота.

Горя желанием наказать рыбака, он приставил флейту к губам и подул изо всех сил.

В кухне вся семья разом охнула, а рыбак откинулся назад и грохнулся спиной о стену, так что горшки с вареньем задребезжали. Силас злорадно усмехнулся, он знал, что делает. Затем кухню заполнила гробовая тишина, и Силас ясно представил себе, как они ошалело разинули рты.

«Так им и надо», — подумал он.

— Что это такое, черт побери? — проревел во все горло рыбак, чтобы побороть свой страх.

— Ну да, — сказала жена, когда первый страх прошел, — это он.

— Кто такой «он»? — продолжал орать рыбак.

— Да тот, человечек из древесного ствола, — криво усмехнулась жена.

— А где он? — растерялся хозяин.

— Вон там сидит. Можешь сам отворить дверь.

Как только рыбак поднялся из-за стола, он перестал играть и быстро спрятал флейту. «Раз они хотят видеть маленького человечка, пусть увидят», — подумал он и оперся руками о пол. Потом осторожно поднял ноги к потолку и опустил так, что его босые ступни встали ему на голову. Так он и стоял, когда рыбак открыл дверь и в каморку проник свет.