Эрик высунул нос из-под одеяла.

— Как, по-твоему, что нам сделают? — полный ожидания, пробормотал он.

— Выгонят, наверно, из школы и определят в какое-нибудь исправительное заведение.

Мальчики согревались под одеялами и строили самые страшные догадки о своем будущем, смаковали самые жуткие подробности. Интересно, что сделает с ними бургомистр? А Зануда? Пойдут одни сплошные вопросы да ответы. Знаете ли, кто вы? Так вот, вы неблагодарные, скверные шалопаи! Знаете ли, чем кончают такие, как вы? Так вот, тюрьмой!

Георг просто мечтал услышать теткин голос, он даже нетерпеливо ударил кулаком по палубе.

— Черт возьми, хоть бы ветер подул, чтобы хоть когда-нибудь попасть домой!

Рейс был на этот раз печальным и долгим. Только к вечеру следующего дня они приплыли к родному заливу. Но войти в город, пока не стемнеет, не посмели и, бросив якорь, улеглись в ожидании на лесном пригорке под дубами.

Земля была покрыта толстым слоем опавшей листвы, а солнце светило, но не грело. Эрик, дрожа от холода, прижимался к Георгу. Его руки закоченели, он часто чихал и кашлял.

Настали сумерки, но мальчики все еще колебались. Несколько раз Георг залезал в шлюпку, но возвращался обратно. Засунув руки в карманы и вобрав голову в плечи, он нервно ходил между деревьями, не в силах принять решение.

Уже близилась ночь. Наконец луна зашла за тучи и стало совсем темно. Тогда мальчики сели на весла, чтобы при полном штиле ввести «Розу ветров» в гавань. Они гребли так медленно, что почти весь город уже спал, когда они добрались до берега.

«Роза ветров» медленно скользила мимо яхты художника «Эвелин»; ее начищенные до блеска перила сверкнули на миг при свете одинокого, унылого фонаря, что горел высоко на мельнице. На набережной не видно было ни души. Мальчики причалили у свайного моста. Бросив якорь с кормы, с помощью двух тросов Георг пришвартовал «Розу ветров», чтобы яхта не могла сдвинуться с места. Затем он аккуратно спустил паруса и долго укладывал все в трюм и убирал на борту. Такого порядка на яхте не было с тех пор, как на ней плавал торговец лососями.

Мальчики долго и молча стояли на причале, глядя вдаль залива, над которым лунные лучи в просветах меж тучами навесили новые широкие серебряные мосты. Георг думал о тех сотнях миль, которые они оставили позади, о тысячах сверкающих фарватеров и бесчисленных зеленых островах.

— А все-таки, Йеркер, это было чудесно, — взяв Эрика за руку, прошептал он.

Но Эрик промолчал.

Они скользнули в тень домов, на пустые, залитые лунным светом улицы. «Удивительно, до чего же маленьким стал город», — подумал Георг. Все было здесь таким же унылым, как старые надоевшие игрушки и костюмчики, из которых вырастаешь.

В темноте прямо перед ними зажегся огонек сигары. Мальчики тесно прижались к мокрому дощатому забору.

Это был Борелиус, старый учитель, совершавший, как всегда, долгую ночную прогулку. Он шел, зажав сигару в уголке рта, заложив руки за спину, молчаливый как сфинкс.

Мальчики прошмыгнули сквозь живую изгородь вязов, окружавшую школьный двор. Они шли вдоль дорожки, ведущей в туалет, где обычно доучивали тайком на переменках. Здесь еще красовался нарисованный мелом старичок, которого изобразил Эрик. Георг с грустью посмотрел на чопорное и мрачное здание.

— Третье окно справа — мой класс. Да туда уж, верно, больше не попасть.

Никогда прежде Георг не подумал бы, что будет страдать, если не сможет больше ходить в школу.

Они шли по маленькой, петляющей улочке. Уже выпали первые заморозки, и при лунном свете все серебрилось. Внезапно отворилось чье-то окно и кто-то в белом выплеснул на улицу таз. С рыночной площади донеслись какие-то неясные, напоминавшие песню звуки.

Посреди всей этой белизны стоял неисправимый Никандер и, обняв газовый фонарь, пел во все горло:

Волна радости и дружеского сочувствия к этому нарушителю порядка нахлынула на мальчиков. Они только было собрались выбежать из проулка и горячо приветствовать своего дорогого товарища по несчастью, как вдруг у дома аптекаря сверкнул при свете луны ряд блестящих пуговиц на мундире. То был полицейский Блум. Подскочив к Никандеру, он хрипло завопил:

— Опять ты здесь шумишь!

Никандер обвился вокруг фонарного столба.

— Да, это я. Но ми-ленький, до-бренький Блумчик, здесь ведь так тихо, что слышно, как трава растет.

— Изволь молчать, когда порядочные люди спят!

— Да, но ми-ленький, до-бренький Блумчик…

Блум был неумолим. Он схватил Никандера за воротник.

— Ну вот что, идем со мной!

Голоса их смолкли за углом ратуши. По-прежнему белая и безлюдная лежала площадь.

Мальчики смертельно устали, а Эрик — ведь он был совсем босой — вдобавок ужасно мерз. Теперь им уже во что бы то ни стало надо было отправляться домой. Георг взял Эрика за руку и повел за собой по Стургатан — они уже видели, как светится крытая листовым цинком башенка бургомистерского дома с зубчатым венцом. Мальчики прошли по проулку, мимо украшенного гирляндами и тронутого морозом майского шеста — он обвис и казался не таким высоким, как прежде. Георг взобрался было на белое кухонное крыльцо и хотел постучать в дверь, а Эрик уже начал нарочно рвать рубашку и брюки, чтобы придать себе как можно более жалкий вид… И тут Георг резко повернулся, сошел с крыльца и, увлекая за собой Эрика, потащился по всей Стургатан вниз в гавань, к свайному мосту. Он снова начал наводить порядок в шлюпке, переносить барахло и надежно укреплять «Розу ветров» на еще один швартовочный конец. Потом он снова долго молчал при свете месяца, глядя на шлюпку и то и дело проводя ладонью по лицу. Наконец он медленно повернулся и направился прямо домой. Несчастный Эрик как во сне плелся за ним. А когда Георг три раза громко ударил в дверь, Эрик, не выдержав, зарыдал. Георг же сел на крыльцо и стал ждать. Теперь, когда он пересилил себя и. постучал в дверь, он был совершенно спокоен. Настал конец их летним приключениям. Теперь, сняв шапку и пристыженно склонив голову, придется снова вернуться к людям. Что и говорить: поступили они нечестно и должны понести наказание. Но ничего подобного больше не повторится, а ведь впереди у него вся жизнь. Стало быть, хватит времени доказать, что он все-таки не вор. Тошно им будет переносить унижения, которые их ожидают. Ведь все, кто так беззаботно и властно храпят за шторами в эту морозную лунную ночь, — против них; они накинутся на них с Эриком, как злые собаки. Но Георг все же пообещал себе: все это время он будет исподтишка подсмеиваться над ними. Потому что за порогом той обыденной жизни, которую придумали для себя «порядочные» люди, всегда скрыты приключения — они ждут своего часа. Долго быть свободным от них — нельзя. Но когда на его долю выпадет настоящее большое приключение, а оно непременно придет к нему, — Георг это чувствовал, — он встретит его умудренный большим опытом, нежели другие. Он научился рисковать, и он наверняка найдет для себя настоящее дело, ради которого стоит дерзать.

Сидя на камне, Нильс разглядывал развалины старого монастыря и думал: отчего бывает так, что одно на свете — интересно, а многое другое ну ни капельки неинтересно. Ну что хорошего в этих развалинах? Развалины должны быть унылы и мрачны! А если они не унылы и мрачны, на что они тогда?! Но в этот ясный теплый летний день развалины казались всего-навсего камнями и ничем иным.

Сказать по правде, Нильс был чрезвычайно доволен самим собой и этим днем — двенадцатое августа. День принадлежал только ему; в этот день — двенадцать лет тому назад — он родился. А вообще-то какая радость, если день рождения приходится на время школьных каникул?! Но в нынешнем году это было даже приятно. По крайней мере — здорово! «Пока что», — осторожно подумал Нильс.