— Чепуха! — произнес Монсен, взглянув на Одина. Он совсем не хотел расторгать сделку, не хотел получать деньги обратно и терять Одина. Он любил Одина.

«Я хочу поговорить с Одином и прогуляться с ним, — подумал Монсен. — Ничего не значит, что он колченогий и у него мятый хвост. Поскольку никто во всей округе не прочитает такую книгу, это ровно ничего не значит. Это — мой Один. Я хочу иметь собеседника, который понимает меня. Когда я говорю: «Один, скоро подует западный ветер», он знает, что это так, он чувствует это на себе. А когда я говорю: «Нам, Один, пора гулять», — Один тоже заранее это знает».

— Сыграем партию в шахматы, — предложил Йоханнессен.

— Ну что, выиграем у него на этот раз, Один?! — спросил Монсен.

И не исключено, что Один кивнул ему, подмигнув одним глазом.

— Мы справились с этим, Один, — немного погодя сказал Монсен.

Рождество, вопреки всяким ожиданиям, было приятным. Мама, папа, малышка Йента и Нильс заранее договорились праздновать Рождество наверху, в Уре, где давным-давно прошло детство мамы и тети Бетти. Дом был старый, построенный в те времена, когда электричества не было, а люди верили в домовых и троллей[84].

И если остались на свете места, где и теперь еще можно было в них верить, то именно здесь. В нынешние времена домовой вообще-то не очень бы растолстел, рыская по округе и охраняя старые службы в Уре, потому что он, верно, не мог бы прокормиться машинным маслом. На старом гумне стояла маленькая, славная машинка тети Бетти, так что гумно было все равно что заполнено.

Тетя Бетти собиралась здесь даже пожить: свободная от уроков в школе, она хотела отдохнуть в горах.

Как будто тетя Бетти умела отдыхать! Она носилась по окрестностям в туфлях на толстой подошве, готовила угощение к Рождеству, накрывала на стол, убирала со стола, настраивала радио, заводила граммофон и слушала рождественские псалмы, искала справочник, чтобы показать Йенте портрет Вергеланна[85], который в давние времена был поэтом.

Йенте показалось, что нужно что-нибудь сказать, и она сказала:

— Он — в очках.

— Он писал стихи! — воздев глаза к потолку, сказала тетя и стала водить рукой, словно писала на бумаге:

— О, злато, прежде, чем ты утратило свой блеск!..

Само собой, швы под мышкой у тети разошлись, но не очень, совсем немного.

А Нильсу тетя Бетти подарила часы. Настоящие, хорошие часы, точь-в-точь такие, какие он хотел.

Нильс слышал, как тетя, тихонько напевая себе под нос, звенит посудой на кухне. Он вышел спросить, не может ли чем-то ей помочь.

В окно кухни светила луна. Она освещала отвесно поднимающиеся против самого кухонного окна крутые стены Вороньей горы, и ледяные наросты на ней сверкали, отливая зеленоватым сиянием.

— Как, по-твоему, можно взобраться на Воронью гору с этой стороны? — спросил Нильс.

Тетя Бетти, которая сбивала крем в стеклянном блюде, не нуждалась в особом импульсе; и она тут же взмыла ввысь, словно воздушный шар. Немедленно отставив блюдо, она воскликнула:

— Конечно, можно! Мужественные парни, настоящие скалолазы…

И вот уже тетя сидит у стола и болтает о Ромсдалехорне, и Тролльтинненах, и Хорнелене, и Тессингере, которые поднимались на mont[86] Эверест, и о многом другом.

— Чудесно, — сказал Нильс. — Зачем они это делают?

— Ты что, не понимаешь? — спросила тетя Бетти.

Она встала посреди кухни — в голубом кухонном переднике, в очках — и взмахнула деревянной ложкой, которой раскалывают лед.

— Неужели тебе не понятно это безумное желание? Неужели до тебя не доходит, что если ты вскарабкаешься согласно всем правилам по горному склону до самой вершины, ты победил! Мой дедушка как-то поднялся на вершину горы Нипо, чтобы спасти ягненка, попавшего в расселину, а там были места, где ему пришлось цепляться пальцами за скалы. Никто не сказал ему, что это был Спортивный рекорд. Но сам он знал это.

— Он поднялся, чтобы спасти ягненка? — спросил Нильс.

— Пойми, он радовался, что ему подвернулся случай, — сказала тетя. — Он был бедный человек, которому особо нечем было хвастаться в этой жизни, но он справился с этим.

— Справился с чем? — спросил Нильс, явно издеваясь над рассказом тети.

— Справился с этим! — ответила тетя веско, тетя, которая так ни разу в жизни не добралась и до середины флагштока.

— Я расскажу тебе вот что, Нильс, — начала тетя Бетти, опять присаживаясь рядом с Нильсом. — В Альпах есть гора, которая называется Эйгер. С одной стороны она круто, почти отвесно обрывается, и она выше Галхёпиггена. Это — северный склон Эйгера, и это и есть сам великий тролль. Есть у него и глаза — это туннель, который проходит в недрах горы, выбив два больших отверстия в склоне. Всякий раз, когда проходит поезд, тролль таращится злобными, черными провалами глаз, в которых мелькают искры.

И вот нашлись двое молодых людей, которые решили сунуть нос в гору Эйгер, даже если это будет стоить им жизни. Стали они подниматься ввысь. Люди, жившие вокруг в дорогих отелях, сидели в креслах и следили за ними в бинокли. Они видели, как две черные точки взобрались на бороду Эйгера к северу от каменистых осыпей и ледников, расположившихся на его подбородке. Но тут началось самое трудное, карабкаться приходилось с помощью лома. Смельчаки вбивали скобы и осторожно поднимались ввысь. Дело шло медленно, слишком медленно. Когда село вечернее солнце, наши парни едва прошли полпути до вершины Эйгера. Пора было располагаться на ночлег. Для этого пришлось молодым людям усесться на откосе, спустить ноги вниз, вбить скобы в скалу за своей спиной и крепко привязать себя канатом.

Утро было туманным, но когда белая пелена рассеялась, люди на другой стороне долины опять увидели две крошечные точки, ползущие вверх. Издалека казалось, что они не двигаются, с таким трудом доставался им каждый метр, и когда настал вечер, парни нашли себе еще один откос для ночлега. Тут Эйгер сердито надул свои щеки, сбросил вниз с вершины большие сугробы, и в следующую минуту все затмила снежная мгла: буря разыгралась не на шутку. Только через пять дней непогода кончилась. Но не было больше и двух крошечных точек, карабкавшихся на Эйгер.

Один из лучших летчиков мира поднялся в воздух и полетел, петляя, среди альпийских вершин. Искать пришлось долго. Наконец летчик увидел одного из юношей, тот стоял по колено в снегу, крепко привязанный — словно каменный. Под ним был тысячеметровый обрыв, над ним — небо.

— А другой? — затаив дыхание, спросил Нильс — рассказ тети очень увлек его.

— Его похитил Эйгер. В следующий раз дело обстояло не лучше. Самые выносливые, самые сильные пытались подняться на Эйгер — безуспешно. Но в конце концов однажды это удалось. Четверо молодых людей, попавшие в лавину на Эйгере, поползли на животе. Тот, кто полз первым, увидел перед собой несколько зеленоватых ледяных наростов и подумал, что они высоко-высоко над ним. Между молодым человеком и этими зелеными льдами завывал ветер, кружилась снежная метель, летели клочья тумана, и разглядеть что-нибудь было невозможно. Но вдруг догадка пронзила его: они не над ним, они на две тысячи метров под ним! Глубоко внизу, в долине! Он находился над вершиной Эйгера, он справился. И не остановись он вовремя, он бы рухнул вниз.

— И все же, — сказал Нильс, — и все же это просто глупо! Они ничего не выиграли, карабкаясь вверх, вместо того чтобы ехать поездом.

Тетя очистила дно креманки длинным указательным пальцем и, сунув палец в рот, немножко пососала его, прежде чем ответить:

— Один из них, тот, что поднялся на вершину, написал книгу об Эйгере. Это был молодой человек из Австрии, а может, из Германии. Он рассказывает, что наверху, на лбу Эйгера, лежит большой ледяной торос, который называется Паук. Паук выскреб там место для самого себя и длинных, тонких своих лап. Тот, кто хочет победить Эйгер, должен одолеть Паука. Он должен не запутаться в его паутине, преодолеть все опасности, смотреть им прямо в лицо, рассчитать все шансы и все свои силы и совершить нужные прыжки. Но тот, кто справился с Пауком, победил.