Ава и ее ученик начали окапывать границы сада, взяв за основу плана рисунок Жан-Поля. Они разметили колышками контуры будущей дорожки, придали ей форму извилистой речушки, достаточно широкой, чтобы по ней могли свободно пройти рядом двое. Они задумали проложить вдоль границы каменный бордюр, позволив растениям зеленой волной наплывать на камень. Гектор, как всегда угрюмо-молчаливый, помогал копать землю и укладывать камни. Йен Фицгерберт одолжил им свой маленький трактор с прицепом — вывозить лишнюю землю. Стоял ясный, солнечный день, на ярко-синем небе ни облачка. Ава работала в лиловых брюках и футболке, собранные в узел волосы были сколоты на затылке шариковой ручкой. Всю одежду Жан-Поля, несмотря на по-зимнему колкий мороз, составляли джинсы на бедрах и легкая рубашка. Садовники трудились весь день, смеясь и болтая, как старые друзья.

Когда пришло время обеда, они перекусили бутербродами, решив не прерывать работу надолго без необходимости. Гектор отправился в теплицу за своей коробкой для завтрака, а Жан-Поль с Авой устроились на коврике под деревьями. Неожиданно для себя самой Ава обнаружила, что ей приятно общество француза. Кто бы мог подумать, что такое возможно? Еще недавно присутствие чужака в саду возмущало и обижало ее, вдобавок внешность Жан-Поля казалась ей подозрительной, как будто красота делала его пустым и легковесным. Теперь Ава поняла, что ошибалась.

— Как может отец осуждать вас за занятия живописью? — спросила Ава, впиваясь зубами в бутерброд с индейкой.

Жан-Поль безразлично пожал плечами:

— Он хочет, чтобы я стал его отражением. Я его единственный сын. Единственный ребенок. Отец весьма властолюбив, привык держать всех в подчинении. Он мне никогда не нравился.

— Печально, когда не нравится собственный отец.

Француз снова пожал плечами:

— Я привык.

— Анри следует гордиться вами, вы прекрасный художник.

— Он не гордится. К тому же я не слишком хорошо рисую. — Жан-Поль покачал головой. — Я делаю это для себя. Мне никогда не стать профессиональным художником.

— Почему?

Жан-Поль улыбнулся своей чарующей улыбкой, в глазах его мелькнула нежность.

— Потому что я реалист, Ава, и не живу в мире грез. Я знаю, что мне недостает таланта. Папа тоже это понимает.

— Но деньги еще не все, и если вы не можете зарабатывать живописью, вовсе не значит, что вам нужно бросить это занятие.

— Я понимаю.

— Так чего же ожидает от вас отец?

— Что я стану заниматься виноградниками. Делать хорошее вино. Достойно продолжать семейные традиции. Что я унаследую замок, произведу на свет сына и передам ему фамильное достояние.

— А вы не можете просто сказать ему, чтобы оставил вас в покое? Вы ведь уже не ребенок.

Жан-Поль отложил бутерброд и помрачнел.

— Я не хочу ранить маму. Я все, что у нее осталось. — Он взволнованно посмотрел Аве в глаза. — Ее брак распался. У моего отца в Париже любовница. Мама живет в Бордо, Ле-Люсиоль слишком много для нее значит. Она не переживет, если отец лишит меня наследства.

— Я не понимаю. Вы подчиняетесь отцу из-за замка?

— Ле-Люсиоль не просто замок. Он единственный в своем роде. Возможно, когда-нибудь вы его увидите и поймете. Он так же дорог мне, как вам Хартингтон-Хаус. Для меня это волшебный мир, полный тайн.

— В таком случае в нем действительно есть нечто волшебное.

— Я согласился приехать сюда, потому что мама попросила меня об этом. Дело не в замке, а в матери; я не мог поступить иначе. Мама тоже любит свой дом, в нем частица ее души. Любовь, предназначенная моему отцу, досталась мне и Ле-Люсиолю.

— Иногда обстоятельства бывают сильнее нас, — согласилась Ава.

— Да.

— Некоторые люди слишком усложняют себе жизнь.

— Не думаю, что это делается намеренно.

— Может, и нет. Я благодарна судьбе за то, что моя жизнь проста. Возможно, ей не хватает остроты, зато в ней царят покой и безмятежность.

— Вам с Филиппом повезло. У вас счастливый брак.

— Да, я знаю. — Ава ласково улыбнулась. — Филипп молодец. Как у нас говорят, «отличное яйцо».

— «Отличное яйцо»? — недоверчиво рассмеялся Жан-Поль.

— Неужели вы никогда не слышали это выражение?

Француз покачал головой.

— Отличное яйцо, крепкая скорлупа, ведь яйца с трещиной вытекают и тухнут. Кому понравится вытекшее яйцо?

Оба весело расхохотались. Ава вдруг поняла, как глупо звучит эта фраза на слух иностранца.

Позднее вернулись из школы дети и выбежали в сад посмотреть, чем занимается мама. Филипп, в зеленой куртке барбур и в веллингтонах, вывел собак на прогулку. Берни с Тарквинием бросились на землю и принялись кататься по траве, заливаясь восторженным лаем.

— Не забудь, к нам на выходные приезжают твои родители, Кустик, — напомнил жене Филипп, направляясь в сторону голубятни.

— Филипп думает, что все мои мысли заняты растениями и я не в состоянии удержать в памяти простейшие вещи, — со смехом призналась Ава Жан-Полю. — Он говорит, что я существо из другого мира. С планеты Ава.

— Хотел бы я жить на планете Ава, — отозвался Жан-Поль, глотнув пива из банки.

— Не думаю, что вам там понравилось бы. Эта одинокая планета почти безлюдна.

— А я люблю одиночество.

— Это хорошо. Значит, вам уютно в домике, и мне можно за вас не волноваться. А я уж было собралась пригласить всех двоюродных сестер Тодди, чтобы они составили вам компанию.

— Уединение не то же самое, что одиночество, — улыбнулся Жан-Поль. — Мне нравится быть одному, но я против одиночества, так что если девушки хорошенькие, буду счастлив с ними познакомиться. — Он поднялся и, смеясь, протянул руку Аве.

— Ладно, мистер француз! — кивнула Ава. — Я позвоню Тодди. Но если ее сестрицы окажутся хрюшками, я тут ни при чем. Говорят, французы очень придирчивы в выборе женщин.

— Очень может быть. Но в англичанках есть кое-что, чего нет во француженках.

— Да? И что же это?

— Чувство юмора.

Ава рассмеялась:

— Я рада, что не маникюр и не шелковое белье.

— Но только представьте себе это умопомрачительное сочетание: шелковое белье и в придачу чувство юмора. Такая женщина способна свести с ума любого мужчину, не так ли?

— Не знаю, как-то не задумывалась. А теперь марш обратно в сад! Придержите свои сладострастные мысли, пока не вернетесь в домик.

Арчи, Ангус и Поппи помогали нагружать телегу дерном, который нарезали лопатами Ава с Жан-Полем. Ребята сворачивали дерн в рулоны, словно длинные ковровые дорожки. Потом игра им наскучила, и дети принялись выискивать в обнаженной земле насекомых, восторженно вереща всякий раз, когда удавалось обнаружить жирного червяка или сороконожку. Ава учила их любить все живое, объясняя, какую пользу приносят саду насекомые и как они живут, так что дети относились с уважением ко всем божьим тварям, не считая жучков и червячков игрушками и не истязая их.

— Мама! Смотри, какой мясистый! — крикнул Арчи, с гордостью протягивая матери червяка на листе.

— Он просто прелесть, — согласилась Ава, прервав работу, чтобы взглянуть на червяка. — А теперь, дорогой, найди для него подходящее место. Если повезет, его склюет какая-нибудь птица. Для голодного голубя это будет настоящее пиршество.

Показав листок брату и сестре, Арчи бережно положил червяка на землю. Ангус забрался в кабину трактора и, громко рыча, крутил руль, в то время как Поппи играла с рулонами дерна, воображая, будто это сладкие рулеты с вареньем, которые везут в кондитерскую. В саду звенел заразительный детский смех. Для обитателей Хартингтон-Хауса это был обычный день, но Жан-Поль неожиданно открыл для себя новый, восхитительный мир. Он никогда прежде не видел такой дружной, любящей семьи.

Вечером Ава пригласила Жан-Поля остаться на ужин. Вымывшись и сменив испачканную землей одежду, они устроились у камина в гостиной. Дети уже лежали в постелях, утомленные долгой игрой на свежем воздухе. Филипп прочитал им главу из «Плюшевого Кролика»[13], а затем, в смокинге и тапочках, спустился в гостиную и откупорил бутылку вина.