— Я-то не против, но тут вот какое дело. Вы же знаете, что нам еще не доделали оптический кабель?

— Знаю. Еще не заварили концы. Мне сегодня звонил менеджер из КОМКОРа и сказал, что бригаду перебросили на другой объект, и они только в среду могут быть у нас.

— Так, — гендиректор сделал многозначительную паузу, — и что вы предлагаете?

— Я? Ничего не предлагаю. Сережа меня заменит.

— Мы бы хотели, что б вы сами проследили за выполнением работ, — директор нервно крутил в руках дорогую подарочную авторучку, — сами, понимаете?

— Иными словами, вы хотите опять сдвинуть мой отпуск?

— Мы бы очень вас просили. За это получите отгулы. Хотя вы умудряетесь гулять не выходя из своего кабинета.

«Вот ведь зараза какая! Знает же, что я не смогу сослаться на трудовой кодекс и свое желание отдохнуть. Намекает мне на ту девицу и на мое нарушение трудовой дисциплины. Хоть бы он провалился со своей работой! Я уже устал, у меня разваливается личная жизнь, а этот старый пень сдвигает мой отпуск! Он же теперь с меня не слезет, сволочь такая! На него до конца его дней пахать буду. Хоть бы с ним чего случилось, хоть бы помер, что ли для разнообразия!»

— Я же билеты только завтра могу сдать. Деньги потеряю, со своей женой не встречусь. Она уже скоро будет там…

— Вы женаты?

— Почти. Можно сказать, что да.

— Мы премию дадим. И отгулы.

— Двойные?

— Ну… — директор глянул на календарь, — там у нас что, август… Хорошо.

— Я уж заявление напишу, на отгулы? А вы подпишите? А?

— Заявление… — Юрий Дмитрич слегка поморщился, — вы что, моему слову не верите?

— Верю, конечно. Но так, для порядка и для памяти. Так как? Я напишу?

— Хорошо, пишите. Завизирую…

Ну, слава создателю! Наконец-то можно идти домой.

Пока я был на работе, сумасшедший дед с девятого этажа вывалился из окна. Разбился насмерть, причем умер мгновенно. Лететь долго, а внизу асфальт все-таки.

…Все-таки я люблю краситься. Успокаивает. А вы любите делать макияж? Лично я обожаю такое занятие! Когда мне плохо — начинаю краситься. Сейчас я уже не скучаю, и меня уже не глючит в пустой квартире. Но опять что-то произошло. Я не знаю, что мне делать. Матери позвонить? Нет. Сама разберусь. Самое тяжелое в этой жизни — это взять ответственность на себя. Не за выполнение пятилетки, и не за тех, кого мы приручили, нет, а за собственную жизнь. Решать чужие проблемы мы умеем — благо, делаем это каждый день, а вот свои…Нужно просто начать. Проснуться однажды утром, или остановиться в переходе метро, или еще как, и просто понять: за все в своей жизни ты отвечаешь сам. И принять обратную сторону: за жизнь другого человека, пусть даже самого близкого, отвечает лишь он сам. Это бывает больно и страшно, но после этого легче жить.

Вчера позвонил наш главный, и велел быть сегодня с самого утра. Мои вялые попытки отбояриться сославшись на учебу и обязательное присутствие на семинаре по профильному предмету ни к чему не привели. И вот я еду час-пик в переполненной маршрутке. Пару раз попадали в пробки. Тащились медленно, мне уже отзвонили по мобильнику, спрашивая, скоро ли я изволю появиться на рабочем месте. Чтобы как-то отвлечься, я совершенно бессознательно прислушивалась к разговору какого-то представительного дядьки со своим, видимо, сыном лет трех.

— Пап, а пап! А что такое прозелитизм?

— Где ты слов-то таких нахватался? — явно думая о чем-то своем, рассеянно отозвался папаша. Мужик смотрелся в общественной маршрутке как-то инородно и чужеродно, видимо привык путешествовать на своем личном транспорте.

— А вчера к нам в садик пришел такой смешной дедушка с бородой и в длинном черном платье. Как у мамы, только с рукавами. И крест у него был большой и снаружи! А подол у него в глине измазался, когда он вышел из своей машины и мимо лужи шел!

— Да? — папаша слегка оживился, — и что он сказал?

— Он много сказал. А еще он сказал, что прозелитизм — это прерогатива нетрадиционных для России конфессий. А что такое — прерогатива нетрадиционных конфессий?

— Кошмар какой, до чего дошло… — пробормотал себе под нос представительный мужик.

— Ну, пап!

— Помнишь, мы сказку Пушкина читали? «Сказка о Попе и его работнике Балде»? Это дядя в платье называется священник, или поп. Священник работает в церкви, он там главный. Он знает очень много трудных и непонятных слов, и за это ему платят деньги.

— Он гендиректор церкви?

— Ну, почти гендиректор. Так вот, прозелитизм — это когда поп одной церкви выходит к людям другой церкви, начиная рекламировать свою и критиковать конкурентную.

— Как ваш директор по рекламе и связям с общественностью, да?

— Ну, да, можно и так сказать…

Все весело засмеялись, только не я. Я никак не могла забыть свалившуюся на меня информацию. Прочитать бабушкин код неожиданно помог Феликс — тот самый витруальный знакомый. Он оказался компьютерщиком, и когда я прислала ему один столбик чисел из бабушкиных записей, он предположил, что это — книжный код. Первые три цифры — номер страницы, потом — номер строки, потом — номер буквы в строке. Еще он посоветовал брать только те книги, где больше шестисот страниц, поскольку в коде присутствовало число, начинающееся с шестерки. Не имея шифровальной книги ничего прочитать невозможно — все буквы могут быть разными.

Я тогда логично предположила, что ключом будет одна из бабушкиных книг. Все ее книги остались у нас в гостиной, в большом стеллаже во всю стену. Методом перебора, (а на это ушло много времени) я нашла шифровальную книгу. Сначала ничего не могла понять. Прочитала первое слово — «запись» — а дальше шла какая-то полная ахинея. Я не сразу сообразила, что пробелы и знаки препинания тоже нужно учитывать. Тогда все стало на свои места.

Для шифровки бабушка использовала первый том «Войны и мира». Сколько же труда она потратила, чтобы скрыть от случайного свидетеля свои записи, я даже представить себе не могла. Интересно, а мама прочитала это, или нет? Наверное, все-таки прочитала. Ни за что не поверью, чтобы моя мать, с ее головой, оставила без внимания загадку лежащую у нее под самым носом, в ее письменном столе. Скорее всего, она давно уже перевела этот текст, убедилась, что у нее не получается исполнение, и уничтожила перевод. Может, напрямую спросить ее об этом? Нет, не буду. Это — ее тайна, и пусть таковой останется. А я теперь справилась сама и уже надолго запомню сегодняшний день.

Сегодняшний день начался с одного малоприятного события. Вхожу в метро и прикладываю, как водится, карточку к турникету. Загорается зеленый огонек, и преспокойно иду на автопилоте дальше, как меня прихлопывают ограничители, и играет известная всем музыка. В непонимании иду опять — ведь зеленый же был! И прохожу. Вдруг позади слышу жуткий мат. Поворачиваюсь и вижу злющее лицо какой-то тетки — прошел вместо нее. Но, несмотря на этот случай, на работу пришел все-таки раньше обычного.

Я не суеверен, но почему-то счел это дурным предзнаменованием.

У дверей Старого Дома, за турникетом, сидел наш новый охранник — Володя — слегка придурковатый парень, но вполне безобидный и даже, по сравнению со старым хрычом — отставником Гаврилычем, — в чем-то даже интеллигентный.

— Э, Феликс Михалыч, вас к генеральному просили, как придете, зайти.

«Вот оно! Начинается!» — с ненавистью подумал я.

— А зачем?

— Я-то почем знаю? Просили — передал.

— Спасибо Володя…

Выругавшись про себя, отправился в сторону приемной нашего гендиректора. Лилька сегодня почему-то отсутствовала. Без стука, отворив дверь шефского кабинета, я, на всякий случай, принял виноватый вид и поздоровался:

— Здравствуйте, Юрий Дмитрич.

— А, пришел? В Питер поедешь! — Вместо приветствия прям с порога, огорошил меня шеф, — вот деньги, бегом на вокзал, купишь на какой-нибудь сегодняшний поезд. Уж пара-то мест всегда должна быть. И — давай! Быстро! Одна нога здесь, а другая знаешь где?