Наш пароход стоял у причала в порту Находка.

Шёл по причалу матрос. Наклонился, видит — на него из-под воды два громадные глаза смотрят.

Испугался матрос, как закричит!

Прибежали другие матросы, боцман с нашего парохода, прибежал.

— В чём дело? — спрашивает.

Рассказал матрос. Посмотрели, и верно — глаза. Зелёные, с чёрными зрачками. Вверх из-под воды уставились, смотрят, не мигают. Вокруг глаз что-то серое шевелится.

Боцман говорит:

— Э-э, да это осьминог. Давайте его поймаем!

Притащили матросы багры, верёвки. Подцепили осьминога  и выволокли его на причал.

Лежит осьминог, будто бочку студня на доски выворотили. Рот клювастый, щупальца в пятачках-присосках. Шевелятся змеями, друг за дружку прячутся. Брр-р!

Ахают матросы. Спорят: что с осьминогом делать?

Был у нас на пароходе машинист Федчик. Ростом меньше всех, а самый шустрый. Кричит:

— Водолазов надо. Они заберут, заберут, вот увидите!

Кричал, кричал да и подошёл ближе всех к головоногому.

Тут одно щупальце из-за осьминога выпросталось, развернулось и цоп Федчика за штанину!

Побледнел матрос. Упёрся ногой в причал.

Осьминог к себе тянет, Федчик — к себе.

А за первым — ещё щупальца подбираются.

Не успели мы сообразить, что делать, слышим — лай. С парохода по трапу катится что-то жёлтое: Кранец, корабельный пёс, которого Федчик  на пароход зимой привёл, на помощь спешит. С трапа слетел, на причал выкатился — ррр-р-гав! — и к осьминогу. Тяп его!

Осьминог от неожиданности даже вздрогнул. Из серого стал сначала голубоватым, потом розовым и наконец весь покрылся малиновыми пятнами. Дрогнуло щупальце, выпустило штанину и поползло назад.

Кранец — хвост крючком, глаза налились кровью — рвётся в бой.

Схватил Федчик его поперёк  и от беды — в сторону.

В это время к причалу  подошёл вызванный капитаном водолазный катер. На катере, в носу, — специальный бак для морских диковинок.

Расстелили водолазы на причале брезент, полили его водой.

Осьминог попробовал щупальцем — мокро — и пополз с сухих досок на брезент. Водолазы — брезент за концы, на катер, и осьминога — в бак.

Завели мотор. Ушли. В город — сдавать добычу в музей.

Но самое интересное случилось неделей позже. Мы перешли во Владивосток, и Федчик, купаясь там, нашёл в морской траве у берега второго осьминога. Маленького осьминожка — с кулак.

Принёс его на пароход, положил в таз с водой.

Позвали Кранца. Сейчас, думаем, он и этому задаст!

Прибежал пёс. В чём дело?

Ткнул его Федчик носом в таз.

И тут Кранец как подпрыгнет! Как завизжит! Хвост поджал и драла.

Выплеснули мы осьминожка за борт. А часа через два в кубрик вернулся Кранец. Вошёл на цыпочках, пробрался в угол и лёг.

Однако над ним никто не смеялся: ведь когда надо было, он первый пришёл на помощь товарищу.

«А потом, — подумал я,— кто их знает, может, для собак осьминоги чем меньше — тем страшнее?»

Пирайя[1]

Один мой приятель — капитан теплохода — уходил в рейс в Бразилию.

— Что тебе привезти? — спросил он на прощание. — Хочешь, привезу чучело колибри? Птица, а вся, с хвостом, в спичечный коробок влезет. 

— Знаешь что, — ответил я, — привези мне пирайю. Только смотри, чтобы она тебя по пути не съела!

 Пошутили и расстались. Приятель ушёл в плавание, а я про свою просьбу забыл на другой же день. Ну кто, в самом деле, будет везти через полсвета маленькую речную рыбку! Даже если это пирайя.

 Кстати, вот что она такое.

 Пирайя — родич нашего карпа, живёт в реках Южной Америки. За хищный нрав её часто называют речным волком. Ходит она тоже стаями и, как наш серый разбойник, в стае нагла и беспощадна.

 Вот какие истории рассказывают о пирайях.

 Один путешественник катался по реке в лодке и веслом ранил себе палец. Чтобы умерить боль, он опустил руку в воду. Вокруг раненого пальца тотчас же закурилось розоватое кровяное облачко.

 В то же мгновение в руку впились десятки острых зубов. Путешественник закричал от боли и выдернул руку.

 Она была вся в крови, кусочки мяса из неё были выхвачены, как бритвой, а раненый палец изуродован окончательно.

Другой раз в реку, спасаясь от слепней, вошло стадо коров. Добродушные животные забрались по брюхо в воду и сгрудились голова к голове, отбиваясь хвостами от мух.

На коровью беду, неподалёку охотились  большой стаей пирайи. Учуяв коров, они построились полумесяцем и ринулись с трёх сторон на стадо в атаку. Не видя врага, не понимая, кто вгрызается под водой им в шкуры, коровы с рёвом заметались по отмели. Пирайи на бегу настигали их, перегрызали на ногах сухожилия, и животные  одно за другимвалились в воду.

Привлечённые запахом крови, к месту побоища мчались всё новые и новые  стаи рыб. Скоро всё было кончено. Только в жёлтой воде кое-где остались смутно белеть дочиста обглоданные коровьи кости…

 Прошло более месяца после ухода моего приятеля.

 Сижу как-то я днём дома. Звонок. Открываю дверь, вижу — стоит на лестнице мой капитан, весь коричневый от загара, и держит в руках банку, прикрытую марлей.

 — Держи! — говорит он. — Еле довёз: три раза из банки на пол выпрыгивала… Ну, прощай, я ещё дома не был!

 И ушёл.

 Взял я банку. В ней плавает небольшая, с нашего окунька, голубоватая рыба. Бока в красных пятнышках. Морда тупая, короткая. Ничего особенного, только, когда раскрывает рот, видны зубы.

 «Ого, если такими тяпнуть за палец!»

 Мне от такой мысли даже неприятно стало. Осторожно внёс пиранью в квартиру, перелил вместе с водой в пустой аквариум.

 — Ну, теперь живи! Только чем тебя кормить? Конечно, сырым мясом!

 Сбегал в магазин. Принёс. Бросил кусочек в аквариум.

 «Сейчас как цапнет! — думаю. — Брызги полетят!»

 Жду. Ничего. Отошла моя пирайя в сторону. Наверное, хитрит. Бросил я второй кусочек, а сам ушёл по делам.

Возвращаюсь — мясо не тронуто. Пиранья стоит над самым дном, шевелит плавниками, на мясо никакого внимания.

Тогда я набрался отчаянной смелости и, чтобы разбудить в рыбе хищника, сунул в аквариум палец.

Пирайя не шелохнулась…

 Не знаю, что она ела у моего приятеля на теплоходе, — может быть, у него была для неё какая-то особенная бразильская пища, — но у меня рыба заскучала.

В одном углу аквариума стёкла были с браком — жёлтые, мутные. Отойдёт, бывало, пиранья в этот угол, уставится в стекло и смотрит. Должно быть, стекло напоминало ей мутную воду родной Амазонки.

Всего три дня прожила у меня диковинная гостья.

Когда на четвёртый день я вошёл утром в комнату, рыба неподвижно лежала на песке. Жабры её не шевелились. Она лежала, обращённая головой в тот самый жёлтый угол аквариума, где простояла накануне целый вечер.

Про дальневосточных шофёров я слыхал давно:

— Не ездят, а летают. Дорога тяжёлая — змеёй, а он — ж-жик, ж-жик, с поворота на поворот, с поворота на поворот. Не машину ведёт, а в цирке выступает. Орлы!

…И вот я на Дальнем Востоке.

В машине.

В кузове — груз. Здоровенный бетонный куб.

В кабине — шофёр. И я.

Шофёр — лицо жёлтое, вроде бы пожилое.

Орёл! — сразу видно.

А я не орёл. Мне бы только доехать до берега, где новый порт строят. Наш пароход давно уже там.

Би-бип! — и мы поехали.