— Да, — пока Лея вспоминала, быстро ответил Вит — он уже понял, что здесь что-то не чисто, раз его друг так всполошился из-за обычной царапины.

— Нож. Огненный прут. Быстро! Лея, терпи! Будет больно!

Было больно. Лея держалась, как могла, но сдержать стон было выше ее сил. Когда кромсают твою руку, когда на твоих глазах лучший друг превращает плечо в кровавое месиво, выжигает тебя изнутри, когда делают глубокий разрез от плеча до локтя, и заливают кровь огнем… Когда тебе всего семь лет, ты хочешь жить, и совершенно не понимаешь, что происходит… Лея кричала. Крик сменился стоном. Стон — забытьем. Теперь уже все понимали, что произошло нечто очень нехорошее, ни одна рана не смогла бы вызвать такой спокойный, глубокий сон, такую умиротворенную улыбку, когда твое тело режут на куски. Нит старался. Он шел все дальше и дальше, огнем и сталью он пытался поймать нечто неуловимое, стеклянные глаза восьмилетнего мальчишки, который не готов, не может, не умеет, боится, но должен делать то, что делает. Убивать свою подругу, чтоб ее спасти — он уже рвал ножом грудь, вся рука, от плеча до кисти, была лишь одним куском горелого мяса, пока, наконец, не уцепился за нечто крошечное. Осторожно, как величайшую драгоценность, он извлек из тела две малюсенькие иголки — одна добралась до пальцев, вторая приближалась к сердцу, положил их на камень, и растоптал. Они кричали. Обычные иголки с обычного куста малины, только живые, со жгутиками — они верещали, извивались, когда массивный булыжник превращал их в прах, и Нит остановился только тогда, когда даже мокрого места на камне не осталось. Тяжело вздохнув, он прислонился к стволу уже забытого всеми дерева.

— Помогите ей. Может еще удастся что-то сделать…

В голосе была обреченность, но ослушаться никто не посмел. Вит, Гор, Кич, Дим, Шон, Чар — все они уже забыли свои споры, вместе укутывали девушку, вместе несли ее в город, где их уже ждали. Они все вместе стояли у ее постели до самого утра, наблюдая, как старый ведун пытается стянуть ее раны, и стояли следующую ночь, и еще одну, и на четвертый день вместе провожали Леню в голубой мир — огонь последнего земного костра освещал хмурые лица.

Их никто не винил. Такое иногда случается. Дети гибнут, это неизбежно — кто-то сразу после рождения, кто-то проживет год, кто-то два. Лее повезло прожить семь лет. А потом везение закончилось. "Муравьиная малина" — страшное, редкое растение, которое даже опытный охотник не всегда сможет распознать, похожее на обычную, но вместо иголок — муравьиные королевы. Они проникают в тело, и если не выдавить их в первую же минуту, огнем и сталью — заходят в сердце, размножаются в крови, и все это время человек живет, дышит, и даже не понимает, что он превратился в живое оружие. Которое может взорваться в любой момент. Человек живет, а внутри него копошится муравьиная колония — они заполняют все тело, а потом, в один прекрасный миг, вырываются наружу в поисках новых муравейников. А на месте тела остается куст той самой "муравьиной малины". Если бы Нит не выдавил вовремя королев, если бы не заметил — Лея пронесла бы их в город, а если не проявить вовремя меры, одна колония спокойно может убить и сотню человек… Получается, что Нит герой, который всех спас.

Всех, кроме Леи. Но ее он и не мог спасти, это тоже все понимали, единственный шанс — вытянуть королев-иголок в первые секунды, когда они еще только просыпаются в месте укуса и не успели пустить в тело яд, который должен превратить кровь в среду для их обитания. Но кто мог об этом знать? Дети? Просто чудо, что это знал Нит — поведал кто-то из старших охотников, а он запомнил. Винить его, что не успел вовремя? Да наоборот, все, и даже мать Леи, готовы были носить его на руках — подумаешь, ушла чуть раньше времени в голубой мир, зато ушла чистой, и, даже, в сознании — перед самой смертью ведуну удалось вернуть ей душу, и Лея успела со всеми проститься. Простилась они и с Нитом. Маленькая хрупкая девушка — ее раны были исцелены, но муравьиный яд проник слишком глубоко в кровь, и ведун ничего не смог с этим делать. Не смог договориться с кровью.

Лея ушла, Нит остался. Его никто не винил, никто не винил Гора, что затеял ту вылазку, никто не винил Вита, что не распознал куст-паразит. По меркам Верных Псов, все обошлось, но… Как Али-судья не наказывает, но выслушивает, заставляет человека вспомнить все, что он сотворил, так не наказали Нита, но мальчик-охотник в тот день умер во второй раз, и родился охотник-юноша. Который навсегда запомнил первый в своей жизни поцелуй, и первого человека, который умер только и исключительно по его вине.

А что касается Гора… В четырнадцать лет он получил имя, Гор Дрожь, а в шестнадцать ценой своей жизни спас четырех женщин — они успели убежать, пока одинокий охотник сражался с целой их стаей. Когда его предавали огню, Нит одел зеленые одежды — они не стали друзьями, но два охотника всегда уважали друг друга, и единственного сына Гора и Кии Нит всегда считал и своим сыном.

Маленькая Лея навсегда осталась в его сердце.

Нежные пальцы Элис играли на груди Эдварда мелодию любви. Тонкие, едва ощутимые прикосновения, точные, как выстрел снайпера, и дарящие тепло, как камин в зимнюю ночь. Пальцы сержанта дарили ласку, и так же ловко нажимали на спусковой крючок, гладили и умело подтягивались по канату. Она всегда и во всем была лучшей: в беге, стрельбе, тактических спаррингах, фехтовании и любви. Даже готовить Элис умела не хуже Нубила, а если надо — могла сама себе перешить форму или починить сломанное оружие. Ей восхищались, ее ядовитый язычок доводил многих до белого каления, ее боялись, слушались, уважали, а лорд Эдвард Гамильтон ее полюбил. Полюбил сразу, в первый же день, но понял это только через пол года, а признался и того позже, услышав "я тоже" в ответ. Тот ноябрьский день 1981 года стал самым счастливым днем его жизни, и вот уже почти год они вместе. Взрослые люди, которые прячутся, как подростки от родителей. Старший лейтенант и сержант, начальник и подчиненная — строгий устав британской армии "с целью недопущения" категорически запрещал подобные связи. Но кого это может волновать, если между двумя вспыхнуло настоящее Чувство с большой буквы?

Они встречались украдкой. Каждый, от старшего сержанта Гауди до последнего солдата, знал про отношения Эдварда и Элис, но все равно на людях они держали дистанцию, придерживались четкой субординации и всем своим видом старались показать, что всего лишь сослуживцы. Задание роте Элис давались точно такие же, как и остальным, она точно так же ходила на разведку, выполняла марш-броски, имела наряды в охранении. Все понимали, что за этим стоит, но никто ничего не говорил — в Эдинбург не ушел ни один донос, солдаты не завидовали Эдварду, а искренне радовались, что хоть кому-то в этом аду привалило счастье. Лейтенант, а вот уже пол года как старший лейтенант, быстро стал на базе Нью-Перт своим, он все еще не сложил руки, и каждый солдат знал — если их и заберут отсюда, то только усилиями Эдварда. Лорд Гамильтон с каждым транспортом отправлял кучу писем, своим родственникам, знакомым, просто в министерства — бомбардировал требованиями не тянуть с ротацией, а еще ни разу не попросил пополнения. Он не хотел, чтоб по его вине еще кто-то попал в этот ад, но центр как будто забыл про базу ВКС Нью-Перт, забыл о том, что здесь служат британские подданные… Эдварда уважали, и на его неуставные отношения смотрели с усмешкой — холодные днем, влюбленные страстно бросались друг другу в объятья ночью, и какое кому дело, что сержант Кроуфорд ночует в офицерском доме чаще, чем у себя в казарме…

И чаще, чем сам Эдвард. Комната старлея была украшена на женский вкус, теплые тона, цветы — не живые, живых тут не достать — в хрустальной вазе, картины и фотографии. Элис часто ночевала здесь одна, пока Эдвард до утра возился в рабочем кабинете, а иногда, как сегодня, они приходили, и просто заваливались спать — когда пробежишь двадцать миль с полной выкладкой, по пересеченной местности, с полным боекомплектом за спиной, да еще и уложившись в положенное по нормативу время — на никакую страсть уже не остается сил. Разве что легкие, игривые касания — игра пианиста, движения скульптора любви, который даже так может доставить дорогому человеку радость.