— Хорошо, ведун. Я сделаю это.

Верные Псы уважали своих ведунов. Они просили советы, задавали вопросы, обращались за помощью. Но никто и никогда не спорил с ведунами. Если старый мудрец говорил, что это не в его силах — значит ни спорами, ни уговорами, ни угрозами того не изменить. У ведунов были свои запреты, и только они сами знали грань допустимого.

— Тогда иди. Я позову тебя, когда твои друзья будут готовы слушать.

Нит ушел. У него еще было много дел. Конец весны — начало лета среди Верных Псов еще называлось "временем обновлений", потому что это было единственное время, когда было много свободных рук, чтоб строить, отстраивать, обустраивать город. Небольшое количество охотников могло добыть пропитание на весь город, а делать запасы еще не пришло время — листья, травы, плоды еще не набрали земных соков. Из женщин рожают только те, чьи дети поспешили обогнать свой срок, а значит в городе много свободных рук, которые должны заниматься полезным делам. Латать крыши, укреплять стены, углублять подвалы, замуровывать все щели, чтоб сквозь них во время дождей и снегопадов не пробилось ни капли ядовитой воды. Выжигать сорную траву, что всегда найдет себе лазейку, лечить благословенные березы, без которых Верным Псам не прожить. Дублить шкуры, шить одежду, выделывать бычьи пузыри. Укладывать дрова, точить оружие, натягивать луки, острить стрелы — когда пройдет лето, и начнется большая охота на тучного зверя, зайца, кабана да быка, не будет времени делать новые стрелы. Ковать плохое железо и хорошую сталь, ее немало осталось о предков и хватит на много поколений, плести тугие веревки, набивать мягкие тюфяки, вытачивать из дерева новые кадушки — каждому Верному Псу найдется дело по силам. Никто не останется обделенным. Есть работа для женщин, для детей, для старух, для воинов, что вернулись с охоты и отдыхают. Даже для ведунов — глаза мудрых стариков остры, и они тоже помогают в меру своих скромных сил.

Нит Сила нашел работу по своему таланту. Он с детства любил лазить по деревьям, прыгать с ветки на ветку, дар охотника подарил ему невиданную ловкость и балансировку, умение контролировать свое тело. Потому Нит ремонтировал крыши. Это была одна из самых сложных и самых важных задач: если в каком-то из домов крыша не выдержит, прохудится, особенно зимой, когда все покрывают метровые снега — у жителей дома нет шансов выжить. На покатые крыши нужны камни или сталь, их скрепляют кедровой смолой, прожигают огнем, чтоб заплавить даже мельчайшие щели. И обязательно обновляют, каждый год. Нит любил это дело. Он представлял трещины маленькими смертельными змейками, и, как на охоте, преследовал их, и уничтожал — это было интересно, увлекательно и совсем не опасно, змеи-трещены не кусались, а только ядовито посвистывали на ветру, не в силах убежать от человека. А еще только на крышах и на охоте он был один — Нит понимал, что по одиночке Верные Псы никогда бы не выжили, но ничего не мог с собой поделать. Он любил одиночество и всегда старался сторониться большой толпы.

Ведун позвал его только к вечеру.

— Я дал их разумам образы, которые растолкуют твои речи. Теперь ты можешь с ними говорить. Найди слова, исцели раны разума, верни души. А тела исцелят себя сами, огонь Али-обманщика потушен, им нужно лишь спокойствие и забота.

Старик ушел, а Нит стал на колени перед раненным воином и его другом. Он не знал, о чем говорить. Он мало говорил, с друзьями об охоте, с девушками о тех мелочах, что так радуют их прямые и незатейливые души. Он говорил на Большом Совете — деловито, уверенно, только по сути, к мнению одного из лучших охотников уже несколько лет прислушивались и старики, и дети. Он говорил сам с собой, со своими погибшими родителями, с дедом — говорил, даже зная, что никогда не услышит ответ. Но быть лекарем души… Особенно у чужаков, про которых ничего не знаешь… Откуда они пришли, что они забыли в этих землях, что гложет их души? Потеря братьев? Потеря дома? Как убедить жить человека, если не знаешь, от чего в этой жизни он бежит? Нит не знал. И поступил так, как подсказала ему интуиция: начал просто говорить. Рассказывать о своей жизни. Вспоминать детство, забавные моменты, которые бывают у каждого. Вспоминать первую любовь, первую охоту, первую встречу с ними, когда молодой двенадцатилетний мальчишка убил сразу двоих, вызвав общую зависть своих сверстников и поощрительные взгляды старших. Своих сыновей и дочерей, тех, кто выжил, и тех, кто ушел в голубой мир, так и не обретя имени. Двух симпатичных трехлетних девчонок, которые постоянно бегали за своим любимым папой, двухлетнего карапуза, который только-только учился говорить. Вспоминал, как он сам в таком же возрасте впервые осознавал мир, как слушал сказки деда, как упал с обрыва над рекой, в последний момент уцепившись за корень сосны. Как его проткнул рогами олень, лишь чудом не задев сердце, как он спас троих женщин, своим телом закрыв от озверевшего кабана. Как холодными зимами, когда снег долго не хотел таять, они придумывали забавные игры, стараясь не замечать, что запасы еды уже давно опустели. Рассказывал про ведунов, мудрых, но старых, истребителей, сильных, но медленных, охотников, быстрых и ловких, но слабых, следопытов, что видят все на многие полеты стрелы, но без помощи друзей обречены. Про женщин, про защитников, про город, про березы — священные деревья, что сам Али-владыка пометил белым.

Нит говорил о своей жизни, такой, как она есть, без прикрас. Местами веселой, чаще грустной. Но в каждой истории была жажда жить, потребность бороться, стремление достичь цели — Нит, даже в самые сложные минуты, никогда не мечтал умереть, стремился выжить, вопреки всему, и он старался просто передать это чувство. Как умел, может быть слишком прямо, может быть слишком наивно — ведун иногда слушал слова Нита, но никогда ничего не говорил. Он приходил к раненным по ночам, после работы, говорил, и шел спать. Охотник не пытался рассказать все и сразу, да и не уместить восемнадцать лет в несколько вечеров — когда иссякала мысль, он останавливался, и уходил, чтоб вернуться на следующий день. Женщины поили раненных, ведун следил, чтоб их раны не открылись, чтоб яд Али-травы вытекал плавно, а не одним, способным убить, рывком. И, через десять дней, воин Эдвард впервые открыл глаза. В них было не безумие, не страх, не боль, а та самая жажда жить, которую Нит старался передать своими речами.

— Ты справился, — голос седого ведуна никогда не выражал похвальбы, но Нит почему-то сразу понял, что старик доволен. — Запомни этот день, несложно латать тела, но редок дар возвращать ушедшие души. Твой жизненный путь тернист и извилист, но что бы ни случилось дальше — достойное жизни дело ты уже совершил, а значит она была не напрасной.

Нит не ответил. Он не чувствовал гордости, не упивался собой, а просто радовался, что до конца исполнил свой долг и вернул раненного чужака к жизни. Человек не может оставить в беде другого человека, потому что только в единстве сила и шанс людей.

— А как же ваш график, полковник? Где же ваш великий график?

— К дьяволу график! Капитан Гамильтон, мы идем вперед! Потому извольте заткнуться и подчиняться приказу!

— Полковник, вы сошли с ума! Посмотрите по сторонам! Неужели вы не видите…

Полковник не видел. Он уже давно ничего не видел, но глаза-огни как будто гипнотизировали остальных, и они шли за ниш, шли, и умирали. Только Эдвард пытался пробиться сквозь стену безумия, но даже он последние дни делал это скорее по привычке. Потому что они слишком далеко зашли. И их осталось слишком мало, чтоб вернуться. Живые мертвецы, как в детских сказках, которыми пугают непослушных детей, не желающих молиться перед сном Иисусу. А что касается графика… Эдвард уже месяц поминал его недобрым словом, но ничего не мог поделать.

Месяц, потому что ровно месяц назад, двадцать четвертого апреля, началось это коллективное самоубийство. Под красивым именем "военная операция Британской империи". Началось бы и раньше, да все тот же график не позволил. Идиотский график, которым полковник похвастался в первый же день. Как же давно это было… Два месяца и десять тысяч жизней назад…