— Значит, следует прежде всего просить его освежить вашу Мятущуюся душу, укрепить ее. Когда вы почувствуете эту крепость, остальное приложится. Пойдемте со мною в часовню. Попытаемся воззвать к Господу одним голосом.

Они долго оставались коленопреклоненными, рядом, под сводами часовни, в запахе ладана дышавшей почти ощутимым на ощупь покоем. По плиткам пола скользили черные силуэты, слышалось шуршание платьев и тихий перестук четок. При каждом движении молившихся, каждом стуке двери начинали трепетать огни восковых свечей перед изваяниями Богородицы и святых. На алтаре мерцал шитый золотом полог дарохранительницы…

Флори молилась, не переставая размышлять, и размышляла, не прерывая своей молитвы. Она видела, как ощутимо для сознания, но необъяснимо для разума молитва вселяет уверенность в духовной поддержке.

— Не бойтесь ни за Агнес, ни за себя, — сказала Кларанс позднее, когда провожала сестру в приемную. — Гийом никогда не причинит вам зла. Он слишком вас любит, чтобы дойти до этого!

— Вы, вероятно, правы, дорогая. Когда мысли мои сливались с вашими, мне показалось, что ко мне пришла такая же уверенность. Еще раз благодарю вас за помощь!

Ей нужно было кое-что купить в Туре. Она наскоро сделала это и успела вернуться домой до наступления сумерек.

Серое небо, берега набухшей от дождей реки навевали какую-то почти ощутимо влажную тоску, с которой она боролась, вспоминая слова Кларанс, благословенные минуты, проведенные в часовне.

Когда она ехала на своем муле вдоль стен замка, ее обогнал всадник, за которым следовали двое слуг. Свернув влево, они рысью поехали по дороге в Сен-Пьер-де-Кор. Она не успела разглядеть лицо незнакомца, но что-то ее при этом встревожило, хотя она и сама не знала почему. Всадник не мог быть Гийомом: ни его фигура, ни слуги не показались ей знакомыми. Чего же тревожиться, если все было незнакомо? Может быть, причиной было то, что ей показалось что-то знакомое в осанке этого дворянина на лошади. Что это был дворянин, она не сомневалась. Когда он ее обгонял, она заметила на ковровом покрытии седла и на ливреях лакеев красно-черный герб с горевшей золотом полоской. Однако эта геральдика ничего ей не говорила и ни о чем не напоминала. Она была уверена, что никогда раньше ее не видела. Ну да ладно, все это лишь ее фантазия!

Она чувствовала себя очень взволнованной, слишком нервничала. Надо попросить у гранмонского аптекаря успокоительного лекарства.

Дома все было спокойно. К ней подбежала Агнес с сообщением о том, что парижскую левретку Сендрину укусила сторожевая, которая ее невзлюбила и воевала с ней с самого начала.

— Вы перевязали ее?

— Сюзанна наложила ей повязку из настоя листьев лилии на водке.

— Это хорошо. Лучше не надо. Скоро твоя собачка поправится, дорогая моя. Но сторожевая становится для нее опасной. Их нужно держать подальше друг от друга, чтобы это не повторялось. К счастью, Финетт оказалась более гостеприимной, чем ее приятель!

Она поцеловала девочку, посмеялась вместе с нею, подобрала пряди светлых волос, окаймлявших покрасневшее от волнения лицо. Вот в чем была радость ее жизни…

Эти слова она повторяла про себя, снимая свой камзол из лилового сукна, подол которого был испачкан дорожной грязью.

Поселившись вновь в своей комнате в доме, Флори больше не возвращалась в башню. Она ее тщательно избегала.

После своего возвращения из Парижа ей с каждым днем было все труднее и труднее думать о прошлом, которое, как она надеялась раньше, можно перечеркнуть раз и навсегда, но забыть его оказалось не так-то просто.

Возвратившись в Вансэй в июне, она сначала думала, что Гийом уехал во Фландрию или же куда-нибудь еще, чтобы забыть или же, по крайней мере, усыпить свою боль, занявшись своими мехами, полностью посвятив себя делу, что ему всегда удавалось. Она быстро убедилась в том, что заблуждалась. Тайная, но постоянная слежка, о которой она сразу же догадалась, поначалу показалась ей проявлением заботы со стороны своего любовника. Но и от этих иллюзий ей пришлось отказаться. Вовсе не из скромности Гийом никогда не приближался слишком ни к ее дому, ни к ней самой, а наоборот, чтобы постоянно висеть над нею, не давать покоя. И это ему, увы, удалось! Летом она почувствовала, как постепенно ее покидает обретенное в Париже, среди родных, равновесие. Тревожное ощущение того, что за нею все время шпионят, неуверенность и неопределенность портили ей настроение и подрывали нервные силы. Она не могла больше выйти из дому, чтобы десять раз не обернуться назад в поисках какой-то тени. В своем собственном саду, на винограднике, играя ли с Агнес или же срывая первые созревшие гроздья винограда, она вздрагивала при малейшем необычном шуме. Ей казалось, что ее повсюду преследует чей-то взгляд, отмечает каждый ее жест. Она не могла больше отделаться от страха, превращавшегося в навязчивую идею.

В довершение всего ей стало известно о том, что в Вансэе и в окрестностях уже заговорили о действиях Гийома, которые не прошли незамеченными.

Насколько Гийом заботился о мерах предосторожности во время встреч с нею, чтобы о них никто не догадывался, настолько после их разрыва он стал пренебрегать ими в своих одиноких блужданиях вокруг нее. Что это — небрежность или вызов?

Остатки привязанности к тому, кто совершенно изменил ее жизнь, окончательно растворялись в этих слишком часто повторяющихся тревогах. Она была ни на что больше не способна.

В этот вечер, искупав и уложив в постель Агнес, она сказала себе, что должно произойти какое-то изменение, что придет какое-то решение, что у нее нет больше сил жить в этом ужасе.

Нужно было найти способ заставить его смириться и уехать из Турени без всякой мысли о возвращении.

Как его найти? Еще одно письмо ничего не даст. Может быть, объяснение с глазу на глаз…

Флори часто приходило на ум сравнение Гийома с ураганом… и вот она готова как ни в чем не бывало предстать перед ним, чтобы просить его окончательно отказаться от мысли о ней, понимая, что сама идея эта приводит его в ярость! Если она знала о силе своего влияния на этого человека, то понимала и ее границы. От него, разумеется, можно было ожидать еще многого. Добьется ли она когда-нибудь его согласия па полный разрыв этих связей, за которые он держится всем своим существом? Этот шаг, выходящий за мыслимые пределы здравого смысла, ей сделать придется.

Если у нее не хватало смелости сказать ему о своем намерении порвать с ним, когда она виделась с ним каждую ночь, когда они вместе наслаждались одними и теми же радостями, то где, после долгих месяцев разлуки, навязанной ею самой и которой он не мог противиться, — где набраться ей смелости встретиться с ним и поговорить? Она представляла себе бездны отчаяния, бешенства и горя, с которыми приходилось бороться Гийому, твердила себе, что отвергнутая страсть может замолчать, перейдя в некую влюбленную ненависть, и думала о том, что все это было очень опасно…

Шли дни… Флори никак не могла выбрать какую-то линию поведения, продолжала терзаться терниями, выраставшими на пути этого выбора, и оставалась бы, несомненно, еще долго в нерешительности, если бы не произошло событие, придавшее ей силы.

Уже месяц, как Агнес каждый день в сопровождении Сюзанны ходила в небольшую вансэйскую школу, где ее учили читать, писать и считать. Она училась хорошо и проявляла многообещающие способности.

Однажды утром простуженная Сюзанна осталась в постели, и девочку отвел в школу и отправился после занятий за нею верный слуга дома Шарль.

Вскоре после своего возвращения, играя с Сендриной и Финетт в зале, где Флори готовила для нее легкий завтрак, она непринужденно заявила:

— Взгляните, что мне дали, мамочка. Не правда ли, как красиво?

Она протянула ей руку, на запястье которой из-под рукава выглядывал небольшой серебряный браслет.

— Что это такое? Кто вам его дал?

— Один дядя с лошадью на дороге, который разговаривал с Шарлем.

— Вы с ним знакомы?