Кортеж встретила пышная процессия духовенства и все парижане, разодетые в свои самые лучшие одежды, то и дело возглашавшие: «Ноэль!»[4] «Сен-Дени!» «Да здравствует король!» Народ ликовал, радуясь возвращению монарха.
Всю последовавшую ночь люди смеялись, пили, танцевали на улицах, площадях, обильно украшенных цветами, драпированных коврами, гирляндами, в свете факелов и фейерверков, возникавших почти всюду.
В атмосфере этого всеобщего восторга семейство Брюнелей познакомилось с Джунией.
По мере приближения этой встречи, которой она страшилась, молодая женщина не переставала твердить мужу с акцентом, который Арно находил очаровательным: «Я не понравлюсь вашим родителям… я знаю, что не понравлюсь им!»
Она дрожала, как агнец, которого ведут на заклание, когда переступила порог дома, в котором ее ждали с волнением, не меньше ее собственного, о чем, впрочем, она не догадывалась.
Дверь дома была отперта, и они вошли. Матильда тут же вышла к ним навстречу. Бросив нежный взгляд на сына, она сначала направилась прямо к своей новой невестке, которая, словно парализованная, остановилась в нескольких шагах от порога.
— Добро пожаловать в этот дом, который теперь и ваш, — проговорила она, по-матерински обхватив мелко дрожавшие плечи, как дрожит под муаровой попоной остановленная на скаку породистая лошадь.
Она прижимала к груди плачущее создание, чьи длинные, как у Суламифь, волосы, красота, изящество и аромат цветка покорили ее мгновенно.
После обмена сбивчивыми словами, восклицаниями, поцелуями между молодоженами, их родителями, братьями и сестрами, пришедшими их встретить, любопытными слугами все оказались в большой зале.
Джуния тут же попросила распаковать роскошные подарки, привезенные ею от отца каждому члену семьи. Это были только украшения тонкой работы из золота или из чеканного серебра, тканные золотом шелка, флаконы неизвестных духов, нефритовые шкатулки, изделия из слоновой кости… Все наперебой высказывали благодарность, изумление и восхищение…
Больше, чем благородством манер и щедростью юной египтянки, Матильда была восхищена каждым ее жестом. Сравнения с образом, описанным автором псалмов, воплощались в ее представлении в живую реальность: гибкая, как ствол пальмы, талия, высокая грудь, как у голубки, густые, здоровые волосы, напоминавшие ночной лес, лицо цвета амбры, глаза газели… Породистая до кончиков пальцев, таких тонких, что они были похожи скорее на детские.
Под своей вуалью из газа, схваченной широким золотым обручем, в длинном муслиновом платье с расширяющимися рукавами, с трехрядным золотым колье на шее, с длинными жемчужинами необычной формы в ушах, многочисленными плетеными браслетами, украшенными жемчугом, перегородчатым золотом и драгоценными камнями, Джуния была сам соблазн, воплощенное сокровище, сама женственность.
— Ну, сын, — сказала Матильда Арно, — стоит лишь посмотреть на твою жену, чтобы понять твой выбор.
— Я счастлив, мама, что она сумела вам понравиться.
— Не одна я ею очарована: взгляни, как перед нею рассыпается твой отец!
За какие-то несколько мгновений своей неповторимой грацией эта новобрачная, прибывшая из такой дали, покорила родителей, всю семью, вплоть до маленьких детей, которых она засыпала подарками и брала на руки с уважением и нежностью.
— Вы, должно быть, устали от такого долгого путешествия, — проговорил Этьен. — Сейчас вас проводят в ваши апартаменты, где вы сможете немного отдохнуть.
Еще весной некоторые комнаты дома перепланировали и обустроили для того, чтобы в них могли удобно расположиться Арно и Джуния. Они должны были жить в родительском доме, пока не подыщут и оборудуют постоянное жилье — купят или же арендуют, как будет лучше.
Когда молодожены ушли, все единодушно одобрили выбор Арно, радуясь этому союзу, о котором уже столько говорили, а теперь получили возможность его оценить.
Впечатление от этой молодой женщины было настолько благоприятным даже у таких критически настроенных умов, как Жанна и Мари, очарованных ею не меньше других, что Бертран, смеясь, задался вопросом, какие недостатки могут быть у этой дочери людей, условия существования которых были, несомненно, далекими от совершенства, но которые, как казалось, каким-то чудесным образом избежали проклятия отсталости.
— Будущее, несомненно, нам их покажет, — заметила Лодина, у которой с возрастом появился здравый смысл. — Она сделана так же, как и мы все.
Все с этим согласились, казалось, не без некоторого сожаления. Матильда спрашивала себя, что сказала бы о юной супруге Арно Флори, если бы осталась до их приезда на улице Бурдоннэ. Она, несомненно, оценила бы топкость, изящество, мягкосердечие новой родственницы. Жена ювелира еще раз пожалела о том, что ее старшая дочь уже уехала…
После признаний, сделанных ею матери в марте, они вместе обсудили возможные действия для разрыва с Гийомом. Таких было немного. Зная характер Гийома, мать посоветовала ей послать ему письмо, в котором объяснить все, чего в разговоре с глазу на глаз Флори просто не сумела бы сделать. Отвергнутому любовнику не удастся из-за разделяющего их расстояния прибегнуть к крайностям, которых от него можно ожидать.
Предложение это было мудрым, но безжалостным по отношению к нему. Молодая женщина, в конце концов согласившаяся с этим, находясь в доме родителей, долго боролась с собой, чтобы наконец на это решиться. Под слоем пепла, снова покрывшим ее сердце, еще теплился огонек того, что осталось от ее былой пылкости к этому человеку.
Письмо было наконец отправлено. Желая лично убедиться в том, что с таким трудом достигнутое решение не будет изменено, Матильда просила Флори остаться в Париже дольше, чем та рассчитывала.
Побуждаемая к этому всеми обстоятельствами, Флори согласилась продлить пребывание на улице Бурдоннэ. Чтобы отвлечь ее от тяжелых мыслей, от подавленности, понять которую было совсем не трудно, и чтобы у нее не оставалось времени на то, чтобы передумать, Матильда окружила дочь самым пристальным вниманием. Этому помогали и встречи с былыми друзьями.
Почти каждый день приходила Алиса. Зачастила к Брюнелям и Шарлотта. Хотя они и не знали о возобновлении и последующем прекращении связи, которая, казалось им, порвалась уже пять лет назад, они инстинктивно проявляли солидарность с Флори, которую та воспринимала как дружественную поддержку.
Были также и встречи с давно потерянными из виду одноклассниками Флори. В предпринятой матерью спасительной операции приняли участие, сами того не понимая, Жанна и Мари.
Возвратившийся из Пуатье каноник одобрил такую тактику. В долгих беседах с кающейся грешницей он вдохновлял и поддерживал ее. Величие и одновременно некая хрупкость, исходившие от этого Божьего слуги, сжигаемого христианской любовью, оказывали большое влияние на мятущуюся душу Флори. Она подчинялась ему.
Прошли месяцы. В начале лета молодая женщина заметила, что Агнес, которую здесь очень хорошо приняли, тем не менее устала от перемены климата вдали от благотворного воздуха Турени. Да и всеобщее внимание, по правде говоря, начинало ее обременять. После той независимости, в обстановке которой она жила, а порой и подвергаясь упреками, часто казавшимся ей невыносимыми, она чувствовала огромную потребность в свободе.
Таким образом, они в конце июня возвратились в Турень.
От них приходили письма о том, что в Вансэе все хорошо. Агнес снова чувствовала себя превосходно. Они с Сюзанной и девочкой часто вспоминали радости и удовольствия пребывания в Париже. От Гийома не было ни слова. Многозначительно сообщалось о том, что вокруг, как и в доме, все спокойно.
Пожалуй, реже, чем обычно, но с постоянством, которое трогало мать, Арно, как и прежде, перед ужином, когда она возвращалась с улицы Кэнкампуа, заходил поболтать с нею в ее комнату. Он усаживался на постели, пока она готовилась к ужину, и говорил с нею о тысяче вещей. Слушая его, она отмечала, что в действительности он изменился меньше, чем можно было думать, судя по его виду. Семейная жизнь, любовь к жене, зрелость нравственная и физическая не отшибла у него вкус к интеллектуальным дискуссиям, он по-прежнему оставался во власти идей, переполнявших его ум.
