Она коротким жестом опорожнила кубок, полный соломенно-желтого вина.

— Ничего не скажешь, братство широко размахнулось с этим обедом, — заметил с довольным видом сосед Матильды слева, так же с улицы Кэнкампуа. — Перед нами здесь самые превосходные ювелирные изделия из лучших наших мастерских.

— Я узнаю среди них и несколько наших, сказала Матильда. — Думаю, что и вы видите здесь свои, как и каждый из нас.

Едва войдя в зал, она поразилась и восхитилась обилием отделанных глазурью серебряных блюд, сотейников, кувшинов, ложек из драгоценных металлов, в особенности ларцом, напоминавшим раку для мощей, стоявшим посредине самого высокого стола и сверкавшим своими замысловатыми узорами. Этот шедевр из чеканного золота, украшенный драгоценными камнями, изготовленный в одной из самых престижных мастерских Парижа, как и статуя святого покровителя, украшал ежегодное пиршество братства ювелиров. Это был символ самой профессии, представители которой считали ее самой утонченной, самой роскошной и пышной из всех.

В стенках ларца сверкали в свете множества свечей хрусталь, золото, серебро и вермель.

— Что ваш муж, доволен результатами года? — поинтересовался ювелир, для которого, по-видимому, не существовало ничего, кроме собственного ремесла.

— Болезнь не позволила ему этой осенью поехать, как обычно, на ярмарки в Шампань. Мы на этом потеряли. У нас очень много богатых клиентов в Провине и в Труа.

— То же самое случилось и со мной. Я страдаю болезнью суставов, которая ограничивает возможность поездок…

Хотя всем своим видом Матильда выказывала свое участие, она больше его не слушала.

Турень… Мысли о Флори превращались у нее в страдание и неуверенность. Ей казалось невыносимым, что ее столь любимая дочь снова, по своей воле, тайком отдалась своей страсти, от которой отказалась семь лет назад. Чувствуя, как в ней поднимается протест против этого, снова пятнавшего ее дитя, Матильда инстинктивно отвлекалась от мыслей об этой ране, обращаясь к чему угодно другому. Часто это ей удавалось. Однако не всегда. Сейчас ее охватила горечь, какое-то отравленное желчью чувство, нередко бравшее верх над ее нежностью к дочери. В этом смятении она уже не понимала, на кого сердится больше — на дочь или на себя. Ей стоило большого труда вновь обрести мужество. К чему, в самом деле, все эти муки? Почему она должна страдать из-за того, что Флори, с ее согласия или же без него, сознательно, что называется, с широко открытыми глазами опускается в черную трясину греха?

Из этих тяжелых раздумий Матильду неожиданно вывело непредусмотренное событие: в зал входили менестрели, приглашенные провозгласить хвалу и воспеть братство ювелиров, что являлось частью общего представления. Одним из них был Рютбёф! Стало быть, ее дочери никогда не перестанут создавать для нее все новые и новые заботы!

Этьен, как и она, узнал в рядах поэтов их знакомца. Он сделал ей знак со своего места, которое было довольно далеко от нее.

«Он явился сюда, этот… — в раздражении подумала она. — Лишь бы не остался на бал!»

Он там оказался. Банкет с его множеством перемен блюд сильно затянулся. Было самое время перейти в соседний зал, где музыканты уже брали первые аккорды. На своих инструментах, привлекая приглашенных с улицы.

Первой, кого увидела Матильда, входя в этот разукрашенный многоцветными занавесями зал, была Шарлотта, которую внесла сюда волна хлынувших снаружи парижан. Матильда подошла к ней с поцелуем.

— Несмотря на больных, вы, дорогая, все же нашли возможным присоединиться к нам, — сказала она ей. — Я вам так рада!

— Я зашла лишь на минутку и тут же вернусь в больницу, — сказала Шарлотта. — Я не могла отказать себе в удовольствии увидеть брата и племянника среди самых видных людей братства.

Матильда подумала, что ее золовка определенно заслуживала большего сожаления, чем она сама. После недостойного заявления Жирара как она могла оказаться такой эгоисткой, что даже не подумала о судьбе той, которая была ей так дорога? Если она считала себя отлученной от радостей любви, на которые, несмотря на свои обещания перед Богом, она все еще надеялась, то что могла бы сказать Шарлотта?

Матильда была готова здесь, сейчас же сжать золовку в объятиях, уверить ее в том, что все понимает, в своем участии и поддержке. Однако бальный зал не место для подобных демонстраций. Нужно подождать и сделать это в каком-нибудь более уединенном месте…

— А вот и наши дочки, — проговорил Этьен.

Первой шла Жанна в камзоле из белой шерсти, прошитой золотыми нитями, с волосами, покрытыми шелковой сеткой. Она шагала уверенно. За нею в расшитом цветами светло-голубом камзоле, опустив глаза, неловко шагала Мари.

— С каждым годом они становятся все более непохожими одна на другую, — заметила Шарлотта после того, как расцеловалась с племянницами. — И судьбы у них будут наверняка разными!

Открывая бал, музыканты яростно ударили по струнам, увлекая собравшихся в вихрь танца. Сразу же приглашенные, обе девушки тут же удалились.

— Вы не знаете, куда делся Бертран? — спросил жену Этьен. — Он ушел из-за стола перед последним блюдом.

— Наверное, ищет Лодину, которая побоялась холода и не пошла с процессией, но собиралась присоединиться к нам позднее.

— Вы не видели Жирара? — в свою очередь осведомилась Шарлотта.

— Он был на богослужении, и мне показалось, что я видел его издали в толпе, следовавшей за кортежем, — ответил Этьен. — Он собирался прийти сюда?

— Не знаю. С момента его возвращения он ведет себя очень странно и мало во что меня посвящает. Возможно, его долгое покаяние вдали от своих принесло такие горькие плоды.

— Зачем тогда было возвращаться? — спросил Этьен.

— Он мне признался, что боялся умереть в изгнании, вдали от семьи, от своей родины. Как он говорит, именно это было причиной его возвращения.

— Ну а сама вы, Шарлотта, привыкаете снова к супружеской жизни? — спросила Матильда, посчитавшая себя обязанной участвовать в разговоре, который ее сильно смущал.

— Довольно плохо, должна вам признаться, дорогая. Невозможно безнаказанно расстаться на долгие годы! Мы отвыкли друг от друга, у каждого появились новые привычки. То что было легко когда-то, теперь очень трудно.

— Чтобы понять его, следовало бы знать, что привело его к такому строгому обету, — проговорил Этьен.

— Да, конечно. Впрочем, об этом он остается нем как рыба. Боюсь, что я так и не услышу ни словечка об этой истории, которая, однако, больше всего касается именно меня!

— И главной жертвой которой являетесь тоже вы!

К большому облегчению Матильды, к ним подошли какие-то знакомые, прервавшие этот обмен мнениями. За ними последовали другие, и они сами переходили от одной группы к другой. Чуть позже появились и Бертран с Лодиной.

— Вы не танцуете, мама?

— Ваш отец не оказал милости меня пригласить!

— Верно, я не исполняю своего долга!

Зал вокруг них звенел смехом, повсюду бурлили разговоры, кипела жизнь…

— Пойду поговорю с несколькими вдовушками, прежде чем уйти, — сказала Шарлотта.

— Не могу ли я пригласить вас на танец, тетя?

— О, спасибо, племянник. Меня ждут больные. Да я и готова побиться об заклад, что вам куда приятнее встать в цепочку этой каролы с молодой женой, чем со старой родственницей!

Бертран запротестовал, но кончил тем, что увлек одетую во все зеленое Лодину в центр зала, где завязывались и развязывались причудливые фигуры танца.

За ними последовали и Этьен с Матильдой, предварительно убедившись в том, что их юные дочери не остались без внимания кавалеров.

Жанна, очень скоро заметившая Рютбёфа в углу зала, старалась как можно естественнее оказаться поблизости к нему. Отпустив руки обоих партнеров, она незаметно отошла от танцующих и подошла к поэту, стоявшему у задней стены со своей виелью под мышкой.

— Наконец-то я вижу вас снова! — воскликнула она, приближаясь к нему. — Чем объяснить такое долгое молчание и даже исчезновение?