— Пусть так. Но с метром Брюнелем дело обстоит совсем иначе.

— Он с подозрением относится к сочинителям стихов, это верно, но, возможно, у него есть для этого причины. Не следует также забывать, что он прежде всего торговец, обязанный уделять больше внимания материальным вопросам, нежели поэзии. Учитывая его положение, следует считать вполне нормальным его опасение, как бы его дочери не увлеклись занятиями, в которых он видит лишь соблазны и опасности. Я часто говорила об этом с мамой, и она мне кое-что объяснила. К тому же я очень люблю отца… во всяком случае, достаточно люблю, чтобы терпимо переживать наши расхождения.

— Тем лучше для вас, мадемуазель! Позвольте, однако, мне остаться при своем мнении… Но как же при таком предубеждении метр Брюнель относился к призванию вашей старшей сестры?

— Не знаю. Когда она ушла из дому, я была еще ребенком и подобные вещи меня не интересовали.

Рютбёф положил вьель на колени, как если бы в этом инструменте содержался ответ на его вопросы. Он отлично помнил свадьбу Флори, на которой присутствовал вместе с трио друзей, теперь разлетевшихся во все четыре стороны. Арнольд в святой земле, Гунвальд Олофссон вернулся в родную Норвегию, Артюс повешен. Увы! Что сталось с ними, с его товарищами по прежним дням? Один мертв, двое других исчезли из виду… А блестящая новобрачная, которой жизнь, казалось, дала все? И ей жизнь не принесла того, что было обещано блестящей перспективой. После того несчастья, которое как смерч обрушилось на короткий расцвет ее юности, в каком одиночестве влачит она свои лишенные надежды дни?

— Ну вот что. Я становлюсь скучным, — сказал он, встряхнувшись, — и рискую стать неприятным гостем. Пора мне восвояси со своими грустными мыслями, чтобы не омрачать этот дом.

Он завернулся в свой старый плащ, спрятал под полой вьель, поклонился Жанне, смотревшей на него и не добавившей больше ни слова, и наконец покинул эту комнату с ее уютом и теплом, растворившись в черном ноябрьском дожде.

В воротах он встретился с мужчиной его возраста, который наспех ответил на приветствие и нырнул во двор. Под капюшоном с завернутыми краями он узнал Бертрана Брюнеля.

«Вот человек, идущий по стопам своего отца, — подумал он. — Он сколачивает неплохое состояние, ведет торговлю, делает детей, обеспечивает им будущее. Каким нищим я себя чувствую рядом с ним, но свободным и способным на все!»

Бертран вошел в залу, где оставленная своим гостем Жанна по-прежнему сидела у камина.

— Да хранит вас Бог! Я пришел, чтобы обнять родителей, — сказал он, прислоняясь спиной к камину, по привычке расставив ноги. — Однако они, как я вижу, еще не прибыли.

— Мы их ждем. В последнем письме они писали, что приедут сегодня или завтра. Не хотите ли вы доесть эти каштаны вместе со мной?

— Почему бы и нет?

У него были длинные, ловкие пальцы, научившиеся в мастерской ювелира с успехом выполнять любые манипуляции.

— Как дети?

— С ними все в порядке, но Томас, как видно, задаст Лодине хлопот. Не ошибусь, если скажу, что это будет сильная личность в нашем семействе!

— Лишь бы он не был похож характером на нашу бабушку Марг!

Они одновременно рассмеялись, это опасение высказывалось их родней при рождении каждого ребенка.

— Можно иметь твердый характер, но чтобы он был не таким тираническим, — поддержал Бертран.

Смеясь, он по-прежнему далеко откидывал назад голову, и на горле у него при этом резко выделялся кадык. По-прежнему худощавый, благодаря своему сильному костистому каркасу, он создавал впечатление прочности, надежности, которое служило большим основанием для репутации серьезного человека. Не знавший колебаний, не испытавший поисков юности, уже не безрассудный жуир, как когда-то, став взрослым, он вел себя теперь как глава семьи, хороший коммерсант, компетентный и авторитетный.

С ее решительной самоуверенностью, свойственной возрасту, Жанна со своим максимализмом не всегда была покладистой и мягкой. Она судила своих старших, давала им свои оценки, ничего им не прощала. Если Арно и Кларанс, окруженные в ее представлении какой-то золотой легендой, пользовались не только ее расположением, но и восхищали своей самоотверженностью и своим выбором, если она очень любила Бертрана, то Флори она безапелляционно осуждала.

— Надеюсь, что родители приедут в добром здравии, — сказала она, развивая свою мысль. — Болезнь отца, очевидно, трудно досталась им обоим.

— Судя по письмам, он, по-видимому, совершенно поправился.

— Надеюсь на это! Но в Турени у них было много других забот и много возможностей попортить себе кровь! Вы знаете не хуже меня, как это бывает. После серьезных неполадок со здоровьем всякие заботы не доставляют большого удовольствия, и я буду совершенно удовлетворена не раньше, чем уверюсь в том, что они не прикрашивали действительность, чтобы нас не беспокоить.

Бертран молчал, он подумал о прошлом, которое было лишь смутным для Жанны, но таким близким для него самого. В противоположность своей юной сестре он не мог вспоминать о Флори без сожаления и печали. Он вновь видел ее накануне того фатального вечера, со свойственной ей грацией горностая словно летевшую над месивом грязного снега, покрывавшим Большой мост в котором увязали прохожие. Под капюшоном, подбитым серым мехом, ее светлое лицо с разрумянившимися щеками, поднятое к небу, ее взволнованные глаза, в которых он не уловил тогда грядущих бед, ее элегантный силуэт в бархатном одеянии, удалявшийся от него легкими шагами к несчастью. Почему на следующий же день, в последующие дни, охваченный ужасом, потрясенный, подавленный стыдом, всеобщим отступничеством, он не набрался смелости выступить против всеобщего ропота, защитить ту, которую все осуждали? Позднее он часто упрекал себя за это, но тем не менее ничего не предпринимал, не зная, как будет принят любой жест с его стороны. Впервые в жизни отступив перед ложным стыдом, позднее он не посчитал возможным, хотя и был далеко не убежден в его справедливости, возвысить свой голос против наказания, которое всем казалось справедливым. Ему не хватило смелости, нежности к сестре! Не сказано ли: «Судимы будете по любви»?

Жанна, следовавшая своей мысли, прервала размышления брата.

— Однако ошибки, которые нашим родителям приходилось прощать в прошлом, делают их более предубежденными по отношению ко мне и к Мари, чем в свое время к вам, — сказала она, покачивая головой. — В особенности отец следит за нами с такой строгостью, которая диктуется именно его прошлыми разочарованиями.

— Бедненькие жертвы! Действительно, вас стоит пожалеть, обеих!

— Вы все смеетесь! Вы больше здесь не живете и не имеете никакого представления о том, на какой привязи нас держат. Ведь даже моего бедного Рютбёфа с каждым разом, когда он осмеливается здесь появиться, принимают в этом доме все хуже и хуже.

— Я только что видел его выходящим отсюда! Впрочем, и в самом деле, с его манерами оборванца скорее хочется подать ему милостыню, нежели принять как достойного гостя!

— Вы рассуждаете точно как отец! Вы разочаровываете меня, Бертран! Я полагала, что вы способны проявить больший интерес к такому таланту, каким наделен он, и что вас не делает слепым простоватая внешность этого юноши.

— Я охотно соглашаюсь с тем, что он хороший поэт.

— Хороший поэт! Но это вдохновенный поэт, прошу вас, поверьте мне!

— Ладно, ладно, Жаночка, не сердитесь! Я допускаю, что у вашего воздыхателя славное будущее, но, чтобы быть в свою очередь честной, признайтесь, что в настоящее время вид оборванца не говорит в его пользу.

— Для того, кто судит по внешнему виду, он действительно непривлекателен, но в этом ли дело! Здесь важно мнение того, кто способен поставить богатство духа впереди толщины кошелька!

— Ладно, пусть будет так, будем считать, что вы из таких!

Бертран со смехом взял в руки косы сестры, поднял их над ее головой, украшенной обвивавшей лоб простой шелковой лентой, и уложил их на ней в виде короны.