Академики ушли. Молчание. Затем — рог и музыка.
Голос. Диане российской слава! Государыня трех лосей убила! Нарышкиной нумер промах.
Голоса. Виват! Диане российской виват!
Музыка. Рог.
Нарышкина (ошеломлена). Нумер Нарышкиной промах? (Ловчему.) Но все же видели, что я попала? Я убила! Какой промах?
Рог. Музыка. Крики «виват!» Возвращается Теплов.
Теплов. Поздравляю, господа! Их императорское величество изволили трех лосей уложить. Вам не повезло, Катерина Ивановна, — промах. Я уже поздравил их императорское величество с удачным полем! И от вас государыня ждут поздравления.
Разумовский. Государыня трех лосей! Не верю, ей-богу не верю такому счастию!
Теплов (тихо). Пока я жив, учись — как надо стрелять.
Разумовский. Виват!
За сценой: Виват!
Победа!! Виктория! Фейерверков сюда! Все вина и закуски в поле! Все — императрицу поздравлять! Виват! Бегу и я! (Уходит.)
Нарышкина (помолчав, Иконникову). Угодно вам, господин генерал, поздравить государыню и петицию свою вручить?
Иконников. Буду счастлив.
Нарышкина. Прошу и господина Ломоносова. Следуйте за мной, господа. (Уходит с Иконниковым.)
Теплов. А тебе туда, Михайло Васильевич, лучше не ходить! Государыня уже узнала о твоем шумстве подле своей охоты и брови изволили нахмурить. Говорил я тебе, Михайло Васильевич, не надо биться. У них ведь, иноземцев, свои обычаи, у нас свои. Прямо жалко смотреть, как ты себя губишь! (Уходит.)
За сценой: Виват!
Ломоносов. Ну, времечко, горькое семечко.
Ловчий (тихо и многозначительно). Случается…
Ломоносов (остро взглянув на ловчего). Случается?..
Ловчий. Случается. (Помолчав.) Все за счастьем кинулись, а вы тот случай упускаете, господин Ломоносов?
Ломоносов (улыбнувшись). Попридержали меня. Жду, вдруг Шувалов выйдет, проведет. А ты, ловчий, что ж не кинулся за счастьем?
Ловчий. Нам не полагается. Мы ихнее счастье караулить приставлены. (Еще помолчав.) Ниверситета-то в Москве вам, стало, и не выхлопотать?
Ломоносов. Ого! Ты и о хлопотах сих слышал?
Ловчий. Вроде бы и не дело? Простите, господин! Велено нам зверя слушать, а мы, дураки, людей…
Ломоносов (с силой). Нет, надо слушать! Добьемся и университета в Москве! Добьемся и вредных иноземных ученых посрамления! А русских, и в великом множестве, — появления! Добьемся просвещения, что счастье народа приближает! Добьемся…
Ловчий. Опять, никак, Теплов? (Снимает шапку, кланяется низко Ломоносову.) Добьемся!.. (И опять, безмолвный, вытянулся в струну на пне своем.)
Теплов (входит). Дворецкой!
Вбегает дворецкий.
Их императорское величество сюда не пожалуют. Отбывают. Карету!
Дворецкий убежал.
А радостей-то сколько сотворено! Како возблагодарю тебя, владыко?
Ломоносов. Кому и какие радости?
Теплов. Многие! Сначала государыня изволили возложить на графа Кирилла знаки ордена Белого Орла. Затем пожаловали ему города Батурин, Ямполь, Почеп с уездами, селами и всем населением! А после того дали ему звание гетмана Украины.
Ломоносов. Ого, граф Кирилл-то царем вроде стал?
Теплов. А наукам-то российским какое счастье!
Ломоносов. Наукам?
Теплов. Поздравь себя, Ломоносов, и осени себя крестным знамением. Граф Кирилл — президент Академии паук! Я вручил государыне петицию академиков! Ах! И сие солнце Разумовских будет светить на Академию с двух сторон.
Ломоносов. Солнце будет светить с двух сторон? Впервые о таком чуде слышу.
Теплов. А как же! Супруга-то президента тоже ведь будет освещать науки наши.
Ломоносов. Супруга президента? Граф Кирилл холост.
Теплов. Подконец их императорское величество высказали еще большую дивность: «Коли ты, Кирилл, президент и гетман, холостым быть тебе не гоже. Вот тебе невеста — внучатая сестра моя, Катенька Нарышкина».
Ломоносов. Катерине Ивановне приказано — за Разумовского?
Теплов. Приказано? Что ты? Любит! Рада!
Крики за сценой: Виват! Ура!
Что лоси-то сотворили!
Ломоносов. Зачем зверей обижать? Не лоси, — люди. Эх, люди!
Ломоносов ушел. Вбегает дворецкий. Затем, вся в слезах, Нарышкина и за ней — Разумовский.
Дворецкий. Государыня отбывают!
Теплов. Опять мужики? Кнутами их с дороги. Вот так, славно!.. Честь имею с помолвкой, Катерина Ивановна!..
Разумовский. Повелением императрицы руку, Катерина Ивановна. Нам должно показаться вместе.
Разумовский берет Нарышкину под руку и поднимается на крышу охотничьего домика. Отсветы фейерверка. Топот.
Пьяные голоса. Всеславной охотнице… Диане российской… виват!
Разумовский и Теплов низко кланяются. Нарышкина молча и обиженно приседает. Топот удаляется. По снежным ухабам скачет карета.
Второе действие
Обитый темным дубом кабинет Шумахера в его квартире при Академии наук. Шкафы с книгами под самый потолок. В углу — скульптурный бюст Петра Первого, сделанный по известной «восковой персоне». Стол приготовлен для заседания.
У камина — Шумахер, ноги которого прикрыты меховым одеялом, за столом, разбирая бумаги — архивариус Стефангаген. Слышна музыка.
Стефангаген. Господин адъюнкт Тауберт, будучи жестоко влюблен в жену свою, играет отменно, из чего следует…
Шумахер. А ты меня зятем моим не забавляй, Стефангаген. Зови-ка сюда Петера Алексеева!
Стефангаген. Он еще не пришел, господин советник.
Шумахер. Ну, кто там еще из студентов?
Стефангаген. Ермола Шелех!
Входит Ермола Шелех.
(Стефангаген быстро спрашивает его, заглядывая в бумаги.) Ермола Шелех? Какой провинции? Что у тебя тут написано: с реки Двины? Из свободных крестьян? Церковь исправно посещаешь? Исповедовался? Причащался?
Шелех не успевает и рта раскрыть, как следует другой вопрос.
Почему пошел в Академию и какие в ней успехи имеешь?
Шелех. Пошел потому, что имел пример Ломоносова; успехи имею изрядные.
Шумахер. Совсем не изрядные. Предпочитаешь практику теории.
Шелех. Понеже, господин советник, вижу теорию у преподавателей своих слабой, — к Ломоносову в ученики прошусь потому, что он теорию с практикой хорошо соединяет.
Шумахер. А еще какая причина, что к Ломоносову и росишься?
Шелех. А еще причина та, господин советник, что слышал я, будто Ломоносов сильно захворал и в хворости своей оказал так: «Если и приблизится день, в который я не буду уже господином моей жизни, то в день тот без досады скажу, что я зерна знаний своих для других посеял».
Шумахер. Да ты дерзкий, братец! Отец ради тебя на последние деньги из крестьян в купцы переписался, чтоб быть тебе в Академии, а ты?
Шелех. Ради благодарности к отцам нашим и прощусь, господин советник, к Ломоносову!
Шумахер. Кто там еще?
Стефангаген. Анкудин Баташ.
Шумахер. А, татарин! Зови. (Шелеху.) А ты иди, братец.
Шелех уходит. Входит Баташ. Встретившись с Шелехом, он подталкивает его и что-то шепчет на ухо. Шелех улыбается.
Чему смеешься, татарин?
Баташ. Рассказ смешной читал, ха-ха! Один славный питух никогда воды не пил. А перед смертью попросил большой стакан ее, говоря, что теперь должно проститься со своими врагами. Ха-ха!
Стефангаген. Почему в ученики Ломоносова просишься?
Баташ. Книжки трудные заставляют читать, ничего понять нельзя. Домой пойти нельзя. «Твои родные, говорят, идолопоклонники, и оттого черт имеет большой случай обольщать и вводить во всякие беззакония!» Мой родной — хороший человек, ему беззакония не надо! Я у хороший человек учиться хочу. Мне здесь говорят — «ходи в православной вера!» Зачем мне православной вера, мне и своя много!
