Елизавета Андреевна. Да никто не уйдет, Михаил!

Ломоносов. Тогда, чтоб больше мне не мешать! Григорий!

Уктусский. Смотрю в небо, Михайло Васильич.

Ломоносов. Что в небе?

Уктусский. Тучи сходятся…

Со двора, сквозь окна, доносится глухое пение хора. Пение это быстро растет.

Ломоносов (пишет). Это кто поет?

Поповский (глядя в окно). Монахи у монастыря. (Елизавете Андреевне). Монахи крестным ходом прямо к нам идут. Смотрите, через забор лезут…

Елизавета Андреевна. …с кольями, топорами! О-о!..

Звон разбитого стекла. Поповский отшатнулся от окна, схватившись за лицо.

Николай Никитич! Вас ранили?

Поповский. Щеку разрезало стеклом.

Ломоносов. Поповский, пиши.

Поповский садится за стол.

Что у тебя? Кровь?

Поповский. Пустяки. Оцарапался.

Пение монахов ближе. Звенят разбиваемые стекла лаборатории.

Ломоносов. Да что там звенит? Какие стекла?

Поповский. Уктусский, видно, ногами о склянницы малые задевает!

Ломоносов. Это он со страху перед грозой. Не робей, Гриша!

Уктусский. А я не робею, Михайло Васильевич!

Елизавета Андреевна. Ах, боже! За что терпим?!

Ломоносов. За то терпим, чтоб научились наукам россияне, чтоб поняли свое превосходство!..

В громовой машине — сильный треск, искры.

Что в небе?

Уктусский. Тучи сошлись плотно!

Блеск молний. Гром.

Ломоносов. Смотрите! Сейчас тучи сойдутся еще плотнее, — искр будет еще больше!

Молния. Гром. Сильнейший удар.

Ага! Пиши, Поповский!.. «облака, сообщая одно другому свою силу, столь долго между собой блещат и гремят, сколь долго электрическая сила в них действует»… Ха-ха, славно!..

Новые, еще более сильные удары молнии и грома, которые нестерпимо ярким блеском отражают себя в громовой машине.

Пиши, Поповский! «Молнии и атмосферное электричество происходят от движения волн воздуха, — и никакого флогистона ни в тучах, ни на земле, и нигде нет!» Доказано! Доказано, брат мой Рихман! Слава тебе, Рихман, слава науке русской!..

Берег Невы возле Академии наук, еще без гранитной набережной. Бревна, какие-то высокие ящики, куски дикого камня, которые обрубают для набережной два тесаря, — один из них бывший ловчий. Пристань с перилами. Неподалеку от нее — нос легкого корабля, над кранбалкой которого красуется серебряный купидон — андроид. От пристани, через грязь, к боковому входу темнокрасного здания Академии ведут деревянные мостки. За Невою виден шпиль Адмиралтейства. Мастеровые, дворовые и другие жители столицы стоят на пристани, любуясь Невой. Дорога к главному входу Академии преграждена цепью гвардейцев-измайловцев.

С реки доносится песня.

Жители столицы: Барок-то, плотов! Кораблей!..

— День и ночь идут. Товары везут… Сотни барж для Англии, Норвегии, Пруссии. Это на каких плотах поют-то?

— А вон на тех с железом!

— Красиво поют.

— Под красивую песню так и увезут за границу всю нашу Россию.

— Сколько плотов с хлебом-то прошло.

— А кожи-то, пеньки да смолы!

— Эвон лес, бревна, доски!

Продавец градоровальных портретов. Господа, господа, жители столицы! Продаем небылицы, знаменитые градоровальные лица! Три алтына! Президент Академии гетман Разумовский! Великий ученый Эйлер! Всем известный профессор и поэт Михайло Ломоносов, лекцию коего будете слушать сегодня. Три алтына! Покупайте, любезные жители столицы!

Ловчий. А ну, ты, с картинками, подь сюды!

Продавец. Вот Ломоносов, ты о нем слышал?

Ловчий. Слышал. Сколько?

Продавец. Три алтына.

2-й тесарь. Спятил! За три алтына нам камни неделю надо тесать! Грош!

Продавец. Три алтына! Бери, бери, складывайся, а бери, пока не расхватали другие.

Тесари разглядывают портреты.

Господа жители столицы, портрет безвременно сраженного молнией академика Рихмана, три алтына.

Мастеровой (входит, гвардейцам). Ломоносов, сказывают, здесь пройдет? Пропусти ко входу!

Гвардейцы. Что с главного входа, что с бокового, пускать не велено! Осади-и!

Мастеровой. Люди добрые, не слыхали ли вы, Ломоносов в Академии наук нынче лекцию читает?

Жители. Будет! Здесь, будет!

Мастеровой. Не пришел еще?

Жители. Все его здесь ждем. Желаем приветствовать. Болен, говорят.

Мастеровой. Слышал. Слышал, болен. Злодеи! Какого богатыря замучили! Илью Муромца и Добрыню Никитича вместе. (Слушая песню.) Примечательно поют!

Гвардейцы. Проходи, люди! Проходи!

Жители. На лекцию Ломоносова пришли.

Сержант. Никого не велено пускать! Расходись! Измайловцы! Цепью оттеснить! А к парадному хлынут — и от парадного оттеснить. Осади! Осади!

Измайловцы вместе с сержантом оттесняют народ и уходят. Остались лишь тесари. С реки опять слышна песня, которая приближается.

Ловчий (вздыхая). Ни лекции, ни Ломоносова. Одна только песня и уцелела.

2-й тесарь. Надо бы струмент сменить.

Ловчий. Пойди смени. А я на Ломоносова хочу взглянуть. Никак, идет он?

2-й тесарь уходит.

Медленно входит, тяжело ступая, Ломоносов, в плаще, опираясь на толстую резную палку. Он с трудом передвигает забинтованные под чулками ноги.

Изменился-то как! Страсть! Здравствуй, Михайло Васильич!

Ломоносов. Здравствуйте! (Останавливается козле тесаря.) Гранитную набережную? Дело. Пора быть Питеру каменну, широку, красиву. Набережная Академии наук! Крепка ли будет, тесарь?

Ловчий. Никаким штормам не свалить. Да ты меня не признал, что ли, Михайло Васильич?

Ломоносов. Лицо будто знакомое, а не припомню.

Ловчий. Ловчим я был на царской охоте, лет семь тому назад…

Ломоносов. А! Еще мы с тобой об Московском университете говорили. Открыли ведь его.

Ловчий. Слышал.

Ломоносов. А ты как же, братец, из ловчих в тесари-то затесался?

Ловчий. Ноги застудил на охоте. Ну, а руки остались, струмент держат. Ты, сказывают, тоже где-то простудился.

Ломоносов. На заводе у себя, на стеклянном.

Ловчий (стуча в камень). Та-ак…

Ломоносов (присаживаясь). Та-ак, братец, та-ак…

Ловчий. А та барыня-то, что на охоте метко-преметко стреляла, — гетманша-то, — с Украины, сказывают, приехала? Корабль вот этот у англичанина купила. И во-он ее ладья на Неве сюда плывет!

Ломоносов (посмеиваясь). И все-то ты, братец, знаешь.

Ловчий. Лакеи знакомые во дворцах, а лакейский язык — длиннай. Вчерась вот, сказывают, сама царица велела тому гетману к себе приехать. Проворовался он, что ли, там у себя на Украине… знать, поймали. Она его по-петровски выругала да по роже — хрясь!

Ломоносов. Пустое болтают.

Ловчий. Оно, конечно, народ любит поболтать. Говорят, вот тоже, будто студентов твоих, Михайло Васильич, послали на Урал работать там пять иль семь лет, а вернуться приказали через три с небольшим. Пустое тоже?

Ломоносов. Нет, это правда.

Ловчий. А они как, вернулись?

Ломоносов. Нет.

Ловчий. И не надо. Не с добра зовут.

Ломоносов. Я тоже думаю: не с добра,

Ловчий. А тебя, будто, за то, что студенты твои по хотят возвращаться, судить будут?

Ломоносов. И это ты знаешь?

Ловчий (посмеиваясь). Ды-ть, как же, Михайло Васильич! Ты вот о добром для людей будто и в четырех стенах говоришь, ан, тебя весь Питер слышит! Да что — Питер? Вся Расея! Ты, Михайло Васильич, на суд тот иди. Они, злодеи-то твои, тебя без тебя судить собрались. Он-де болен, его-де и звать не надо!.. Иди!