Ломоносов. Я и пришел.
2-й тесарь (входит). Пошабашили, Данилыч.
Ловчий. Пошабашили так пошабашили. Пойдем. Прощай, Михайло Васильич! Добьемся.
Ломоносов. Добьемся. Прощайте, добрые люди.
С корабля спускаются подвыпившие академики — Уитворт, де-Рюшампи, Миллер и за ними Теплов.
Теплов. Ну и обед же ты закатил, сэр Уитворт!
Миллер. Да, дышать даже тяжело…
Ломоносов. Дышать тяжело оттого, что сразу всю Россию проглотить хотите. Подавитесь!
Уитворт. Ба! Наш заклятый враг здесь.
Де-Рюшампи. Подыхает? Или уже подох?
Ломоносов. Хороните Ломоносова? Не рано ли?
Уитворт. Зачем хоронить, сэр? Вы столь отважны, что сами себя похороните, ха-ха! Любуетесь моим кораблем? О, это самый парусистый корабль Европы! И я его продал Разумовским, и мы поэтому сегодня, — как это по-русски? — «вспрыскивает»? — ха-ха!.. И миледи Разумовская украсила свой корабль сегодня серебряным купидоном. Что это означает, не знаете?
Де-Рюшампи. Миледи, говорят, уплывает за границу, лечиться…
Теплов. Это еще не решено, господа, не решено.
Миллер. Но, насколько я знаю, решено вашу химическую лабораторию, Ломоносов, передать Христиану фон-Сальхов? Немцу, немцу!
Ломоносов. Что — немцу?
Миллер. Передают лабораторию немцам, которых вы ненавидите!
Ломоносов. Ненавижу немцев? А мой друг — великий Эйлер? А мой друг — покойный Рихман? А то, что я учился в Германии? А то, что моя жена — немка? Нет, господин Миллер, умных немцев я люблю, а наглых невежд — и русских ненавижу!
Уитворт. Все русские — невежды!
Теплов. Ну, это ты хватил через край, сэр Уитворт.
Уитворт. Все. Если б не все, у вас была бы наука. А где русская наука? Ха-ха! Где она? Вот вы, господин Ломоносов, долго хлопотали об открытии университета в Москве. Его вам открыли. И что же? Университет есть, а студенты в него не записываются.
Миллер. Потому что плохи профессора.
Ломоносов. А плохи они потому, что посылают туда тех, кого посоветует Шумахер.
Миллер. Уж не по вашему ли совету посылать, Ломоносов?
Ломоносов. А почему бы и не по моему, академик Миллер?
Миллер. Да потому, что вы ничему научить не в состоянии.
Ломоносов. Эка!
Миллер. Нельзя одному преподавателю преподавать все науки. А вы учите и грамматике и тому, как делать телескопы!
Ломоносов. Да, и телескопы такой силы, посредством которых я вижу всю вашу душу, Миллер.
Миллер. Что это за телескоп, Ломоносов?
Ломоносов. Любовь к отечеству! (С большим воодушевлением.) Все науки?! Одна наука! Вот вы, академик Миллер, взялись за одну науку — русскую историю, — и так налгали на русских, что вас бы поганой метлой стоило выгнать из России, кабы не ваши заслуги по собиранию русских летописей.
Миллер. Где и что я налгал?
Ломоносов. Вспомните диссертацию вашу — «О начале русского народа». Хорошо начало! На каждой странице вашей диссертации русских бьют, гонят, побеждают… Откуда вам верить в русские науки, когда вы и в Россию-то не верите? Ан, есть русские науки! Есть и будут! И ничем они не отличаются от иноземных наук, а если и будут отличаться, так своим превосходством!
Миллер. Следовательно, моя наука никак не блещет перед вами?
Ломоносов. Нет, почему же? При ярком солнце и насекомые блестят.
Миллер (в ярости). Нет, господа, на Ломоносова даже моей природной кротости не хватает!
Уитворт. Я его сейчас усмирю и уничтожу. Де — Рюшампи! Сколько мы сегодня погрузили кораблей?
Де-Рюшампи. Двенадцать, сэр.
Уитворт. А вчера?
Де-Рюшампи. Четырнадцать, сэр!
Уитворт. Двадцать шесть кораблей за двое суток. Что я увожу? Невыделанные кожи, руду — железную, медную… Где ваша юфть, Ломоносов? Где ваше железо, сталь, медь? Почему вы его сами не плавите?
Ломоносов. На это я вам отвечу, сэр.
Уитворт. Когда?
Ломоносов. Скоро, сэр.
Уитворт. Но, однако, когда же? Ваши года преклонны, сэр.
Ломоносов. В преклонных годах собирают ту жатву, что посеешь в зрелые годы.
Теплов. Будет, будет спорить. (Академикам.) Идите-ка на конференцию. А я здесь малость передохну: обед был объемист.
Академики, кроме Ломоносова, уходят.
А ты их ловко, Михайло Васильич! Мошенники! Ты знаешь, сколько этот Уитворт с нас за корабль сорвал?
Ломоносов. Не знаю и не хочу знать.
Теплов. И напрасно. А зря ты на конференцию пришел, Михайло Васильич.
Ломоносов. Зря?
Теплов. Зря. Что это с тобой?
Ломоносов. Что? Вороны в глаза впиваются. Живому глаза клюют!
Теплов. Неужто ты так о Шумахере?
Ломоносов (схватывая камень). Раздробил бы я ему голову всенародно!
Теплов. За что?
Ломоносов. Он про моих студентов кричит: «беглые!»
Теплов. И впрямь беглые.
Ломоносов. Беглые?! А сколько они за эти несколько лет заводов настроили? Беглые?! А сколько они меди, железа, стали, орудий налили?.. Беглые! А сколько машин, кораблей? Сколько парусного полотна, кож?.. Вот вы все беглые от правды, это верно!
Теплов. Зря все кричишь.
Ломоносов. Нет, не зря! И выгнать вам моих студентов из Академии не позволю, ибо им пора быть профессорами…
Теплов (насмешливо). Вот как!
Ломоносов. …Вновь открытого Московского университета! Когда Москва узнает, какие в университете умные профессора, весь университет будет полон. Обо всем этом я написал на Урал генералу Иконникову!
Теплов. Тоже зря. Иконников в Петербурге.
Ломоносов. В Петербурге?
Теплов. Вызван высочайшим повелением. Не заступится Иконников за твоих студентов. Какой дурак пойдет против гетмана и президента, брата тайного мужа императрицы и вдобавок фельдмаршала? Смирись лучше!
Ломоносов. Не смирюсь. Я пришел сюда ради бури и ее воздвигну!
Теплов. Ой, смирись! Говорю, тебя жалеючи. Ибо сказано: «Иже бо в печали кто мужа призрит, то аки водою студеною напоит тя в дни зноя».
Барабан. Через сцену, к главному входу, пробегают измайловцы. Слышно, как подъехала карета. Голос Разумовского: «Здорово измайловцы!» Сотни голосов неразборчиво, но громко орут: «А-а-а… я — я-я… В-а-ва-во-во».
Спешу президента встречать. А встречу, — вернусь: никак, ладья графини подплывает сюда? Смирись! Люблю я тебя, человечище!
Теплов ушел. Голоса и шум у главного входа стихают. Сумерки совсем сгустились. В окнах Академии зажглись люстры. Песня, слышны всплески весел. На пристань поднимается Нарышкина.
Нарышкина. Михайло Васильич! Ах, как рада, что вас нашла. Я посылала к вам домой, чтоб упредить… вас нет… я поплыла скорее на ладье. Похудел. Бледен. Печален. Нога забинтована. Ножной болезнью, говорят, страдаете?
Ломоносов (прикрывая плащом забинтованную ногу). Ничего.
Нарышкина. Да и я не весела. (Улыбаясь.) Но, надеюсь, не подурнела?
Ломоносов. Где подурнеть? Еще лучше стали,
Нарышкина. Это от накидки. Накидка из Парижа, бриллианты из Амстердама, хороши? Ха-ха! Проклятое бабье кокетство. Не осуждайте меня. Мы попрежнему друзья? Да присядьте же рядом! (Ломоносов садится.) Михайло Васильич! Вас здесь опозорят, засудят, убьют…
Ломоносов. И все же я отсюда не уйду.
Нарышкина. Уходить не нужно. Нужно уплыть.
Ломоносов. Куда?
Нарышкина. А куда глаза глядят! Красивая земля есть не только в России.
Ломоносов. Для меня нет краше земли, чем Россия.
