Почти одновременно с падением оборотня сверху, с чердака, раздался тоскливый вой. Они втроем переглянулись и, не сговариваясь, разом бросились на чердак. Арунас и Пятрас — впереди, Вадим — вслед, с упрямством командира, сильно хромая чуть ли не на каждой ступени и перехватывая шаткие перила. Оба плеча его были страшно окровавлены. Поэтому когда Вадим добрался, наконец, наверх, там все было кончено.
В глубине чердака, под слуховым оконцем, возле бесполезного теперь уже фонаря валялся труп огромного молодого волка. Он был пронзен двумя тонкими стержнями — Арунас бил из самострела без промаха из любого положения. Очевидно, волк внезапно выскочил на людей из-под лестницы, ведущей на крышу, но дознаватель Шмуц среагировал мгновенно.
Вадим в замешательстве оглянулся. Внизу, подле тела оборотня, скрестив руки, стояла Беата. Их взгляды встретились.
— Ясь? — тихо спросила старуха.
Дознаватель ошеломленно кивнул.
— Я подозревала, что это может случиться, — опустила голову Беата. А дознаватель Секунда вдруг почувствовал, как земля стремительно уходит из-под ног. Вадим рванулся вперед, чтобы хоть как-то удержаться на грани сознания. Но вместо этого только еще глубже провалился в темноту.
Едва у Вадима прояснилось в голове, как перед ним тут же открылся берег, полого уходящий в море. И странное же это было море!
Там встречались, переплетались и боролись друг с другом разноцветные течения и волны — красные, черные, синие, желтые, зеленые, всякие. И он сам стоял на этом берегу и чувствовал невероятно притягательное, приятное, зовущее тепло, исходящее от воды. Она и сама казалась живой — волнующей тайной, что дышала обещанием нового и неожиданного. Это море звало, оно хотело его, Вадима, требуя скорее присоединиться к игре волн, войти в них и плыть, рассекая разноцветные круги и порождая новые, еще более таинственные и удивительные.
Вадим почувствовал приятное тепло на руках. Он поднес их к глазам и, пораженный, увидел на ладонях разноцветные капли и пятна. Словно море уже пришло к нему само, не ожидая разрешения. Он встряхнул руками что было сил, и с пальцев сорвались светящиеся брызги — холодные, фосфоресцирующие, влажные. А на руках остались пятна — красные, липкие и горячие. Вадим смотрел на них и чувствовал, как на лбу понемногу выступает холодная испарина, все тело становится легким, нечувствительным и совсем-совсем чужим. Точно душа впервые ощутила себя отдельно от тела и узнала свою легкость, прозрачность и чистоту.
Вадим попробовал сделать неуверенный шаг к воде.
— Я бы на твоем месте лучше осталась на берегу, — раздался рядом негромкий, спокойный голос. Возле него стояла ведьма.
Прикрыв ладонью глаза, она смотрела вдаль. Ноги ее утопали в песке, но волны огибали старуху с обеих сторон. Они точно опасались Беаты или просто не желали иметь с ней ничего общего.
— Где мы? — спросил Вадим, всматриваясь в дымную морскую даль.
— В общем-то, там же, где и были, — ответила Беата. — Это — просто немного другой угол зрения на привычные вещи.
— А почему я все вижу так… странно? И где все остальные — Пятрас, Арунас?
— Собственно говоря, здесь должен быть только ты. А я здесь потому, что я так хочу.
— Что все это значит? — нахмурился Вадим.
— Тебя ведь оцарапал оборотень, — не поворачивая головы, сухо молвила старуха. И тут же остановила готовое вырваться у дознавателя испуганное восклицание. — Не бойся. Во-первых, не укусил, а лишь оцарапал. — И добавила как-то странно: — Плечи — это, знаешь ли, еще далеко не крылья.
— А что — во-вторых? — пролепетал Вадим непослушными, омертвелыми губами.
— То, что ты — все-таки здесь, а не там.
— Где — там? — Вадим безотрывно смотрел в море, точно силился разглядеть вдали что-то новое, мудрое, быть может, как раз и дающее объяснение всему случившемуся с ним в эту ночь.
— Другая жизнь, — пожала плечами старуха. — Все по-другому.
— А почему мы не идем туда? — наивно спросил дознаватель.
— Там ночь. И луна, — пояснила Беата. — А человек создан все-таки большей частью для солнечного света.
— Но ведь меня ранил оборотень, — возразил Вадим. — Наверное, я должен идти за ним.
Странное дело, сейчас он рассуждал о себе как о стороннем, чужом человеке!
— Мы, обычные люди, тоже частенько, знаешь ли, причиняем боль своим близким.
— Слушай, Беата, — хрипло спросил Вадим. — Помнишь, что ты там давеча говорила? Насчет любви?
Старуха некоторое время с сожалением смотрела на дознавателя, а затем разомкнула сухие, сморщенные губы.
— А ты, небось, думал, что оборотень кусает лишь со зла? Да еще такого знатного хлопца, как твоя милость?
И, весьма довольная своей шуткой, старуха засмеялась, точно рассыпала мелкие речные камешки по лестнице.
— А с чего же, Беата? — дознаватель попытался тоже улыбнуться, но улыбка вышла совсем кривая, более похожая на разочарованную гримасу.
— Он кусает, когда хочет сделать таким же, как он, — заметила ведьма. — Чтобы ты чувствовал, слышал, видел и делал все остальное так же, как он. Может показаться, что он уводит тебя из твоего мира, из прошлой жизни. Это верно. Но ведь он предлагает взамен совершенно иной мир! Мир оборотня. А это, по сути, все, что есть у него самого. Он предлагает тебе разделить с ним его мир. Ну-ка попробуй ответить, на что это более всего похоже? Не это ли порой называется любовью? — И, видя, что дознаватель молчит, старуха прибавила: — Другое дело, что ты не ушел в это море, а стоишь сейчас со мною на берегу. И знаешь почему?
Вадим покачал головой. Он был мрачен и подавлен сказанным ведьмой.
— Потому что ты еще не познал истинной любви. И тебе покуда нечем измерить то, от чего ты сегодня способен отказаться. У тебя нет пока тех гирь, что подчас лежат на душе грузом, тягостнее которого трудно сыскать и в подлунном мире, и под солнечным светом.
— Ты говоришь так, словно укус оборотня — благо, — нахмурился Вадим. — И я от него отказываюсь. А ты сама, Беата, проходила через такое испытание? Такой любовью?
Он спросил, потому что ему очень не понравились последние слова ведьмы.
Потому что еще минуту назад некая часть его существа внимала словам Беаты с сочувствием.
И он ощущал это в себе, и это тревожило его чрезвычайно.
— В каждом из нас есть лунная половина, — ответила ведьма. — Однажды она вдруг освещает твою жизнь не менее ярко, нежели солнце. И тогда ты делаешь выбор: шагнуть в неведомые воды или же — остаться на берегу.
— Нет, Беата. Я плохо плаваю и всегда помню об этом, — покачал головой дознаватель.
— И слава всем святым, — кивнула ведьма. — Мы с тобой не можем и представить, какие глубины порой могут скрывать темные волны. Поэтому лучше вовсе не задаваться целью их узнать. Даже если ты — хороший дознаватель.
Вадим взглянул на ладони. Прежние красные и липкие пятна побурели, выцвели и теперь были почти неразличимы. Даже кровь останавливается и умирает, когда ей больше некуда течь.
И потому все куда-то ушло, и вернулась только боль. Привычная и оттого — успокаивающая душу.
— Жив? — тревожно спросил чей-то голос, испуганный и взволнованный. — Чертов оборотень здорово поцарапал его. Уж не заразил ли?
— Наверняка нет, — второй был более хладнокровен. — У людей ведь так: если ты сильный и богобоязненный человек, то отторгнешь любое колдовство. Даже дьявольского отродья.
— Вы просто слепцы и глупцы… — ответил им третий голос, старушечий, суровый и скорбный. — Велика ли беда — в колдовстве? Он-то ведь отринул нечто большее — любовь.
— Что за любовь такую? — одновременно изумились двое.
— А вот и то, — сварливо отрезала третья. — И рисковал при этом. Потому как отталкивать любовь — это как раз и может быть самым опасным делом. Тем более если тут перемешаны и луна, и солнце.
В эту минуту Вадим тоже захотел непременно ответить. Непременно ответить всем троим, сколь бы разными они ни были.