— Прочь! — взвизгнула Беата, отшвырнула в сторону тряпицу с зубами, резко потянулась и неожиданно ударила пана старшего дознавателя длинными скрюченными пальцами прямо в лицо.

— Ведьма! — ахнул Вадим и еле успел отшатнуться. В полумраке часовни пальцы старухи показались ему неестественно длинными, точно на них в одно мгновение выросли…

— В сторону, хозяин! — закричал Арунас, направляя заледеневший в его руках самострел прямо в сердце колдуньи. Как на грех, Вадим оказался на одной линии с ведьмой и своим помощником, так что любая осечка самострела могла оказаться для него гибельной. — В сторону! Вот я ее сейчас!

Что собирался сделать сейчас Арунас, Вадим так и не дослушал, потому что старуха с ужасающей быстротой взметнула вверх другую руку с зажатым в ней плоским и овальным предметом.

За ее спиной тихо и потрясенно выругался Пятрас. Вжавшись в двери и подпирая их спиной, он медленно сползал вниз, прямо в лужицу подтаявшего снега у порога часовни. Вадим ошеломленно воззрился на странный предмет, что старуха крепко сжимала в руке, точно защищаясь им от всех в этой часовне. На мгновение Вадиму показалось, что он увидел в этом предмете… самого себя!

Это было двустороннее зеркало.

Возымело ли действие колдовство, или просто все были ошеломлены, но дознаватели на миг застыли в причудливых позах. Каждый устремил изумленный или яростный взор на ведьмино стекло. Оно покачивалось в сухонькой руке Беаты, губы которой, плотно сомкнутые, побелели от напряжения. Лицо же старухи превратилось в серую маску скорби, точно вырубленную в ночной полутьме. Фонарь и все свечи, сколько их было, разом вспыхнули и тут же почти погасли, продолжая лишь тлеть бледным сумеречным светом.

— Смотри же, варк! — вдруг раздался под низкими сводами часовни громовой старухин голос. Хотя Вадим готов был на чем угодно поклясться, что Беата не разомкнула губ ни на мгновение! И тут старший дознаватель Секунда увидел в зеркале чужие глаза. Они горели яростным красным огнем, и даже само стекло, дрожавшее в руке Беаты, точно раскалилось в мгновение ока. Это были глаза того, кто стоял у Вадима за спиной! А потом над ним взметнулись громадные, загнутые и сверкающие даже в полутьме звериные когти.

— Пан начальник! — в страхе завопил Арунас и вдруг направил самострел прямо на Вадима. Тот замер, шестым чувством ощутив стальной блеск и нездешний холод когтей.

Чумазая девчонка, кокетливая замухрышка Марыся нависала над его плечами, в одночасье став и выше ростом, и шире. Она медленно, словно бы неуверенно улыбнулась, и от этой улыбки у дознавателей мороз пошел по коже. Улыбка раздвинула губы ее большого птичьего рта, и по бокам, там, где еще утром и днем зияли пустые черные дыры, тускло обозначились длинные острые клыки. Марыся сильно сморщила нос и стала удивительным образом схожа с собакой или волком, собравшимся чихнуть. Но из ее губ вырвалось только низкое сипенье, точно гнилой воздух нехотя вышел из прорванных старых мехов. Вадим вздрогнул, и его передернуло: дознаватель почувствовал возле самого лица запах того, что человек, единожды познав, уже никогда и ни с чем не спутает. Это было горячее и смрадное, животное дыхания зверя.

Оборотень тут же опустил тяжелые лапы ему на плечи, глубоко вдавив когти в плотно выделанную овчину полушубка.

— Не шевелись! — предостерегающе крикнула Беата. — Не двигайся, служивый, и останешься цел…

Она подняла взор, и теперь Вадиму стало уже по-настоящему страшно: судя по направлению взгляда старой колдуньи, Марыся, стоявшая за его спиной, стала еще выше! И впрямь: оборотень сейчас возвышался над ним на добрых три головы, а старший дознаватель был ростом куда выше среднего.

Глаза Беаты и Марыси были устремлены друг на друга. Чем-то они были удивительно схожи: то же ледяное спокойствие зрачков, те же насупленные брови, та же цепкость и осторожность во взоре. Только старые глаза были усталыми, брови над ними — не столь густы и точно выбелены морозом. И старые глаза Беаты держали в поле зрения еще и двух других дознавателей, чтобы они ненароком не сотворили по глупости какой беды. Так продолжалось, наверное, с минуту, но она показалась Вадиму тягуче-бесконечной, как вязкий ночной кошмар, из которого нет спасения, покуда сам не проснешься.

Наконец ведьма заговорила.

— Если ты отпустишь служивого, я постараюсь тебе помочь. Ты знаешь, за тем я и пришла.

Оборотень чуть сузил зрачки, и без того узкие, так что они казались черными черточками в красных углях. И медленно покачал огромной, теперь уже совершенно лысой башкой.

Ведьма облизнула горячие сухие губы и попробовала зайти с другой стороны.

— Ты узнала себя в моем зеркале. И оно не отринуло тебя. Это значит, для тебя еще есть надежда.

На этот раз оборотень ответил. Голос его был глух и неотчетлив, точно слова вырывались теперь не из человеческого горла, а звериной гортани давались с немалым трудом.

— Ведь ты все равно не выпустишь меня, верно?

— Не выпущу, — кивнула старуха. — Но зато твоя душа, может быть, будет спасена.

— А может, лучше я убью всех и уйду сама? — уголок рта и нос Марыси задрожали, что у волков, должно быть, означало презрительную усмешку.

— Можешь не успеть, — покачала головой старуха.

— Хочешь попробовать? — усмехнулся оборотень.

Он повернул голову и широко, с тихим завываньем, зевнул. Тут же по всему лицу Марыси проступила гусиная кожа. Бесчисленные пузырьки вздулись, в мгновение ока набухли, затем одновременно лопнули, и из них полезла густая темно-коричневая шерсть. Лицо девушки изломалось, вытянулось в длинную морду; брызнули во все стороны капли чего-то темного и липкого, а уши, покрытые коротким рыжим подшерстком, расширились и заострились. Оборотень, казалось, стал еще больше; во всяком случае, его огромная башка с разинутой пастью оказалась теперь втрое крупнее человеческой головы. Когти же остались прежними, только еще крепче вцепились в плечи Вадима, который стоял ни жив ни мертв, бледный как мел.

Теперь оборотень походил на причудливую смесь волка и медведя, размером и статями — как последний, но с волчьей мордой, густой шерстью и ногами. При этом он крепко стоял на задних ногах, чуть раздвинув их. Странного вида почти голый хвост, лишь кое-где покрытый редким темным волосом, медленно покачивался из стороны в сторону. Широко расставленные глаза зверя были устремлены на Беату, остальных же для оборотня в эти страшные минуты словно не существовало. Но он все так же держал в когтях Вадима, словно эта добыча была для него наиболее желанной. И в этой мертвой хватке, как ни странно, было что-то бережное и надежное, точно зверь не хотел причинить человеку не только смерти, но даже и боли.

— Ты знала обо мне сразу? — глухо проревел волк.

— Нет, — ответила старуха. — Покуда не задумалась о твоей муфточке. А потом сложилось воедино и все остальное.

И она кивнула в полутьму под ногами волка. Там валялась сморщенная муфта, теперь уже ненужная ее хозяйке.

— Ага, — глухо проворчал оборотень. — Мне нужно было сразу догадаться.

«И мне, дурьей башке! — в сердцах подумал Вадим, осторожно поводя плечами, чтобы определить силу звериной хватки. — Она ж вся драная. Точно когтями распорота… Ведь сколько раз себе твердил: нужно начинать всегда с мелкого, а не сразу лезть в облака!»

— Чем же тебе Ясь не угодил? — старуха шагнула вперед, не выпуская из руки своего зеркальца.

«Оно что, еще и защищает ее от вервольфа? — недоуменно подумал Вадим. — А ведь похоже на то».

— Ты хитрая, ведьма, — пробурчал оборотень, и на этот раз в его зверином выговоре можно было расслышать немалую толику уважения к противнику. — А тот — слишком слаб духом. Подчинен полностью. Не мужчина — жалкая овца.

После этой убийственной характеристики на чердаке кто-то отчаянно вскрикнул. Потом еще раз, и снова все стихло. Пятрас осторожно попятился в сторону, дабы откинуть, в случае чего, щеколду с двери.