Августин, Хотой и Томас остановились у края. Перед ними разворачивались сотни сцен ядерного Апокалипсиса в миниатюре.

"Тоже ведь интересно, — подумал Августин. — Где-то, на каком-то сервере, может быть в Новой Зеландии, а может быть в Марьиной Роще, лежит база данных по ядерным испытаниям. И вот террористы Локи что-то взрывают, а Сеть наскоро латает образовавшуюся дыру, прикрывая ничто изображением чего ни попадя, но обязательно ассоциирующимся с чем-то ужасным. Возле Каменных Столбов взяла, кажется, пустыню Мохаве. В кластере 15.Кж. Ру — "Гернику" Пикассо. А здесь — вообще кошмар имени Хиросимы. У нее, у этой паскудной Сети, явно есть свои эстетические предпочтения. Она что — пытается установить что-то вроде запретительного знака, "кирпича"?"

— Покурить не хочешь? Нервишки успокоить? — ехидно осведомился Хотой. — Я бы, например, с удовольствием выпил бы чашечку бульона.

— Да куда уж тут курить?! У меня все нервы перегорели за последние двое суток. Нечего успокаивать, — ответил Августин.

Ответа Хотоя не последовало.

Потому что один из только что распустившихся перед ними ядерных цветков достиг рекордной высоты в два локтя и продолжал расти. Из него выбился пучок подозрительных отростков, быстро достигших длины в полметра. Августин невольно попятился.

— Цверги! — прогремел изменившийся голос Хотоя.

В тон ему зло рявкнул Томас.

Две блюдцеобразных лунки — следы подземных ядерных испытаний — не уступили место новым видениям, а начали все явственнее контурироваться на поверхности "Утгарда-Лилового". Одновременно с этим со всех сторон зазвучал монотонный, леденящий душу гул, сквозь который слабо пробивался рокот больших африканских барабанов.

— Какие еще, к такой-то матери, цверги?! — спросил Августин, все еще достаточно сдержанно.

— Демоны Сети! Некогда объяснять! — от привычной спокойной и рассудительной манеры Хотоя не осталось и следа. — Вообрази свой самый страшный кошмар и стань им!

— Мы же неуязвимы, ты говорил…

В этот момент метаморфозы ядерных грибов окончились.

Над поверхностью "Утгарда-Лилового", пренебрегая геенной, пасть которой была разверста под ними, попирая все известные Августину законы виртуальной реальности, в ореоле багрового пламени, возвышались три сущности.

Казалось, они сплошь сотканы из изменений: простого поступательного движения, вихрей и кольцевых потоков.

И это непрестанное, хаотическое изменение было залито в форму полупрозрачных антропоморфных тел.

Пожалуй, если человека скрестить с крабом, в четвертом поколении начнут появляться именно такие особи.

Массивные членистые руки и ноги. Приплюснутые головы с мощными челюстями. Миллионы волосков, каждый из которых поет о своем.

Пространство взорвалось мириадами оглушительных звуков. Но явственнее и настойчивее всех оставались конвульсивные содрогания африканских барабанов.

Цверги не двигались, но Августин с ужасом обнаружил, что расстояние между ним и неописуемыми тварями сокращается.

Хотой больше не был Хотоем.

Он превратился в жирную, оплывшую до полной грушевидности старуху с выступающими изо рта желтыми клыками и тяжелой, совершенно голой грудью. Старуха была вооружена каменным ножом длиною в добрый готический меч. Ее засаленные штаны, увешанные бубенцами, истекали потоками крови, в левой руке она держала щит-бубен. Томаса Хотой тоже принял под свою опеку. Завязанная для верности узлом, на шее Хотоя-старухи болталась большая черная змея, в которую был наспех превращен пес отличной злостности.

"Самый страшный кошмар, самый страшный кошмар…" — лихорадочно соображал Августин, дурея от угнетающего волю барабанного грохота.

Он не успел ничего придумать, когда ближайший цверг, молниеносно выбросив вперед руку-клешню с пальцами, сплошь покрытыми мелкими коготками, впился ему в лицо. Точнее, в Августиново представление о своем лице.

Разницы не было. Была только адская боль, словно бы его бороде вздумалось расти не наружу, а внутрь.

И это подсказало ему выход. По крайней мере, то, что показалось выходом. Воля Августина еще не была до конца подавлена, когда он стал Тварью.

Тварь была омерзительна. Тварь была настолько тошнотворна, что по земному телу Августина, прикорнувшему под яблоней, пробежала судорожная волна отвращения.

Тварь была соткана из омерзительных осязательных ощущений и порождала их вокруг себя в изобилии. Всякий, кто прикасался к ней, должен был испытать, как по нему пробежала верткая сколопендра. Как просучил гадкими коленчатыми лапами паук. Как за шиворот проскользнула аморфная и жгучая медуза.

Разумеется, все эти ощущения были ощущениями людей. Как они действовали на цвергов, Августин знать не мог. Поэтому его аватар для верности принял вид Хирурга-Психопата. В его правой руке был острейший, увеличенный в должное количество раз, скальпель, в левой — трепанатор черепа с электроприводом. Вместо глаз у Августина светились два вставных стеклянных шарика, на шее болтался с виду безобидный стетоскоп.

С омерзительными ощущениями, которыми он надеялся отвратить цверга, Августин сильно перебрал. Цверг очень быстро, но совершенно плавно трансформировался в громадный разверстый желудок и прильнул к нему каждым дюймом своей алчущей плоти.

Лапа, которая до этого пиявила лицо Августина, превратилась в некое подобие пуповины и стала намертво прирастать к нему толстой сосущей ложноножкой.

Цверг лакомился. Это было очень похоже на конец. Августин почему-то ни на секунду не сомневался, что речь не идет ни о каком убийстве до смерти. Августин в этот момент с абсолютной ясностью осознал, что цверг намерен поглотить его сознание без остатка, оставив холодеть под яблоней лишь бесхозную материальную оболочку.

Руки и ноги Августина были очень плотно облеплены цвергом, что не давало ему пустить в ход свое оружие. Своим зрением-знанием Августин видел, что цверг пронзен насквозь его скальпелем, что в другом месте псевдоплоть хищника разодрана зубьями трепанатора. Но цвергу это, похоже, не причиняло никаких хлопот. Рот Августина тоже оказался полностью залеплен отвратительной хищной тварью. Он не мог позволить себе даже нормальный предсмертный крик.

Августин взорвал свои никчемные стеклянные глаза.

Тщетно. Цвергу было плевать на две рваные дыры в своем желудке.

Августин пустил в ход стетоскоп. Он присосался к желудку цверга и принялся пожирать пожирателя.

Тщетно. Стетоскоп быстро забился и лопнул, как обожравшийся питон. Цверга было слишком много.

"Идиот! — мысленно возопил Августин. — Кожа!"

Он изменил ощущения, которые источал его аватар. Теперь это были не сколопендры и медузы, а ласковые женские касания, вкус свежего яблока на губах, в общем — полная противоположность предыдущих.

Долгожданного результата не последовало. Цверг уже давно сожрал его кожу и, войдя во вкус, готов был переварить мясо. Августин понял, что, как себя не приправляй, а все равно сойдешь на корм голодному цвергу. Цверг, судя по всему, не был гурманом.

Все тщетно. Тщетно, тщетно, тщетно…

Кошмар закончился внезапно. Желудок потерял былую хватку. Отлип. Опал.

Обглоданные руки Августина обрели долгожданную свободу. Толком не осознавая, что происходит вокруг, он кромсал подлую алчную плоть цверга беспощадным скальпелем, топтал ее ногами, и только когда Августин принял аватар гиены и вознамерился сожрать все, что осталось от цверга, властный голос Хотоя приказал: "Достаточно".

— Нас спас Томас, — ответил Хотой. С точки зрения Августина, это был, мягко говоря, неполный комментарий к тому кошмару, который они только что пережили.

Хотой снова стал Хотоем, Томас — Томасом, Августин — Августином. Они вновь были тем, чем положено — призраками в призрачной реальности.

Чувствовалось, что Хотой тоже не в себе. Из них троих полное, удивительное спокойствие демонстрировал только Томас.