Несмотря на все величие, речь оратора в конце была проникнута таким искренним чувством, что все, забывая его величавое начало, с единодушным восторгом примкнули к тосту, поднятому лордом Темплем.

Теперь была очередь Оливье Дероша. Сильное душевное волнение отражалось на его лице, когда он поднялся, чтобы ответить.

— Я хотел бы, — начал он, — суметь высказать словами мою глубокую благодарность вам за ваше благосклонное поощрение! Я делаю только опыт, а вы меня называете победителем! Завидна моя участь! Другим приходилось работать в неизвестности, добиваться, переносить тяжелые невзгоды и дожидаться благодарности; они пожинали потом только неприятности и общее недоверие, и даже имя их часто исчезало в тех открытиях, которые служили мировому прогрессу! А меня вы здесь прославляете, даже раньше, чем достигнуты окончательные результаты. Ведь я могу обмануть ваши ожидания, могу окончить плохо свое предприятие и навлечь несчастье на одного из вас, который пожелал разделить со мною все случайности! И вы, милостивая государыня, подобно древним героиням, даже не пробовали остановить вашего благородного супруга! Но сможете ли вы никогда не упрекать меня в душе за вовлечение его в такое безумное предприятие?.. Я не могу отправиться прежде, чем не выскажу всего, прежде чем не отдам должной благодарности вам лично за ваш радушный и незабвенный прием. С тяжелым сердцем я должен сказать вам «прости», а также всем любезным окружающим; не часто встречаешь столько сочувствия и расположения; и в диких, некультурных странах, куда занесет нас «Галлия», я с сожалением буду думать о друзьях, которых я оставил здесь!.. Вам и всем, всреде которых я узнал самые лучшие национальные качества, говорю от всего сердца: благодарю и прощайте!..

Завтрак кончился. Все были растроганны. Разделились на группы. Леди Темпль подошла к Оливье Депорту и взяла его за руку.

— Что с вами? — сказала она, — вы печальны? Поверьте, вам менее, чем кому другому, можно печалиться. — Тонким чутьем она поняла, что под прощальными его словами скрывалось нечто большее, чем простое сожаление, которое он высказал. Сверх того, ведь это она положила начало отношениям, которые существовали между Этель и Оливье. С тех пор, как лорд Темпль пригласив к себе иностранца, появление которого сначала было принято им с предубеждением, представил его жене, она с первого же знакомства стала относиться к нему по-дружески. Молодой француз обладал такими очаровательными манерами, такой рыцарской вежливостью, которая встречается только у французов, что леди Темпль тогда же подумала, что он и Этель, ее любимица, составили бы чудную пару. Теперь она прекрасно понимала тревожные чувства, которые волновали мисс Дункан, но, сейчас же подумала она, эти тревоги исчезли бы очень скоро, если бы Оливье высказал Этель свои чувства. Она остерегалась расспрашивать свою юную подругу, убежденная, что все идет как нельзя лучше. Сначала очень удивленная отсутствием Этель, она потом решила, что Этель, без сомнения, не захотела при всех прощаться с Дерошем, и в душе это одобрила. Между тем такой печальный и унылый вид молодого путешественника сильно ее поразил.

— Увы! — отвечал он, не скрывая своих чувств, хотя до сих пор не обменялся с ней ни одним словом по этому поводу, — это отсутствие не есть ли доказательство совсем другого?

— Каким образом? Ведь дамы должны были быть сегодня утром?

— Они мне наверное обещали это!

— А Этель сама обещала?

— Да, сударыня, она сама!

— Тогда, вероятно, произошел какой-нибудь неожиданный случай, — сказала леди Темпль.

— Сохрани Бог, чтобы не случилось чего-нибудь с ней! — воскликнул Оливье, бледнея.

— Если бы вы знали ее так, как я, ее правдивость и прямоту; с ее стороны простое слово равносильно клятве!

— Также думаю и я!

— Знаете, — заговорила она, немного подумав, — я беспокоюсь! Мне хотелось бы написать ей два слова.

Хватит ли еще времени до вашего отхода отправить посыльного и дождаться его возвращения?

— Ах, сударыня, как вы меня обяжете! Я никогда бы не осмелился…

— Яне хочу, чтобы вы отправлялись с тяжестью на сердце. Дайте мне все нужное для письма…

— Ах, сударыня, как я вам благодарен! — воскликнул Оливье, искренне тронутый. — Вот мистрис Петтибон, которая, я уверен, с удовольствием проведет вас к себе.

— Не сомневайтесь в этом, — сказала американка, выслушав, в чем дело. — Сделайте одолжение, мадам, пройдите в мою каюту!

В ту минуту, когда леди Темпль дописывала последнюю строку, она подняла голову, испуская легкий крик удивления. Оливье Дерош входил в маленький салон в сопровождении леди Дункан и ее дочери; обе были в дорожных костюмах.

— Лучше поздно, чем никогда! — воскликнула леди Темпль; но вдруг она остановилась, видя расстроенные лица пришедших.

— Что случилось? Говорите скорее! — сказала она.

— Мы получили сегодня утром ужасные известия! — начала леди Дункан прерывистым голосом, ее лицо конвульсивно передергивалось от душивших ее рыданий.

— Праведный Боже! Капитан?

— Серьезно болен! — докончила женщина с рыданиями.

— Умирает, может быть, один и далеко от нас! — произнесла Этель таким тоном, что слушатели почувствовали, точно их кольнули ножом в самое сердце.

— Бедные друзья! Бедные друзья! Что же вы намерены делать? — спросила леди Темпль. — Скорее ехать, не правда ли? Но почему же…

Ничего не понимая в поведении обеих дам, она не решилась докончить своего вопроса.

— Этель, объясните, прошу вас, — сказала леди Дункан, в слезах, сдавивших ей горло.

— Мы пришли с просьбой, — сказала Этель, — мы пришли просить места на «Галлии».

— На «Галлии»? — повторили пораженные присутствующие.

— Вот видите, — продолжала Этель тем же отчаянным голосом, — мой отец лежит больной на Цейлоне; нам нужно, по крайней мере, десять дней, чтобы добраться туда обыкновенным путем, — слишком поздно без сомнения. Вчера вечером, мосье, вы говорили, что через сорок часов вы спуститесь в Коломбо. Как вы думаете, можете вы взять нас с собою? Мы постараемся не быть ненужным балластом, — добавила она с усилием улыбнуться; все ее высокомерие, вся сдержанность, вся гордость исчезли при этом тяжелом горе.

— Великий Боже! — воскликнул Оливье, — разве вы можете, надеюсь, в чем-нибудь пожаловаться на меня?.. Все, что я имею к вашим услугам, мисс Дункан, — и «Галлия», и как все остальное…

— Мистер Петтибон, — обратился он к комиссару, отталкивающее лицо которого показалось в дверях, — потрудитесь назначить каюту этим дамам; они отправляются вместе с нами!

— Невозможно! — произнес янки особенно резким тоном. — На судне нет более места даже для мыши!

— Ну, хорошо, вы найдете место. Высадите одного или двух человек из экипажа, если это необходимо!

— Я скорее сам сойду на землю, капитан! — возразил Петтибон, ощетинясь как дикобраз. — Отвечаю я или нет за безопасность аэроплана?

— Вы отвечаете, это понятно! Но я вам объявляю, что мы не уйдем без этих дам, и что мы уходим через три минуты! — произнес Оливье тоном, не допускающим возражений.

Комиссар свирепо ворочал глазами. Очень кстати жена его вывела из затруднения.

— Отошлите мою горничную и выгрузите сундук с провизией! — подсказала она ему.

— Это выход, — сказал он, обрадованный таким неожиданным выходом. — Только вы одна, Мэри-Анна, все умеете устроить… Я сию минуту распоряжусь!

После того, как он уступил, Этель, вся в слезах, бросилась на шею к мистрис Петтибон в порыве благодарности.

Что касается Оливье, то он уже приготовился спускать аэроплан; эти инциденты немного замедлили отход, назначенный ровно на два часа.

Петтибон, свирепо дергая за колокольчик, возвестил не участвующим в путешествии, что пора уходить саэроплана. В несколько минут площадка опустела.

Оливье обошел всю рубку, чтобы убедиться, всели ушли. Затем он вернулся на свой пост капитана, остановился у рупора и произнес громко: «В путь!»