И в этот последний вечер в их отношениях проявилась такая полная гармония, такое неожиданное доверие, что если бы еще минуту он побыл с ней наедине, то не мог бы удержаться и не спросить, — как следует, по обычаю, — согласна ли она соединить свою жизнь с его. Но злая случайность точно нарочно преследует эти короткие минуты интимности, он потерял такую минуту и не мог ее найти. Появилась Мюриель Рютвен, раздраженная, с очевидным намерением привлечь его внимание. Не то, чтоб маленькая кокетка рассчитывала конкурировать с Этель, вовсе нет. Уже давно она созналась, как настоящий философ, в полной бесполезности усилий в этом направлении; но, по необъяснимому капризу, в этот вечер она проявила вдруг необыкновенную любознательность ко всему, что касалось аэроплана, стала расспрашивать о его размерах, числе кают, обстановке, книгах, туалетных принадлежностях и обо всем прочем, что находилось на аэроплане. Она задавала тысячу вопросов о мистрис Петтибон, хотела знать, будет ли с ней горничная; допытывалась о точных пунктах остановок, словом, сделала допрос по всем правилам.
Любезно, с привычным добродушием, Оливье отвечал, что мистрис Петтибон берет с собой горничную, что «Галлия» по расписанию, послезавтра, опустится в Коломбо, на Цейлоне.
На все ее вопросы он давал сотни подробных объяснений относительно обстановки, и таким образом незаметно пролетел весь вечер; пришлось отказаться от надежды на интимный разговор с Этель. Найти опять удобную минуту нечего было и думать, и так он уж слишком засиделся.
Оставалась, однако, еще последняя надежда. Может быть, при прощании, в общей сумятице, он выберет желаемый момент. Он решил не допустить никого сопровождать Этель, а самому провести ее по всей «Галлии», показать ей все углы и закоулки и объяснить подробно весь механизм… А она не приезжала!..
Не следовало ли видеть в такой случайности решительный аргумент против самых дорогих его надежд? Леди Дункан обещала так определенно, что она и дочь будут на торжестве! С этой стороны, по крайней мере, Оливье имел утешительную уверенность, что не проявится злая воля; да при этом, если бы он знал, с какой мелочной заботливостью эта дама осматривала туалеты к завтрашнему дню; если бы он слышал, как доставалось Томсон за малейшее упущение, он мог бы вполне успокоиться, имея такую союзницу. Но очень нужно было ему беспокоиться о леди Дункан!
Наступил час завтрака; невозможно было дольше рассчитывать на этих дам. Очень сожалея об этом, молодой Амфитрион отдал приказание подавать и, подойдя к леди Темпль, предложил ей принять на себя председательство на завтраке.
Все сели вокруг обширного стола и вдруг, точно по общему соглашению, прекратились все разговоры, наступила тишина… Всякий, хоть немного одаренный эстетическим чувством, мог заметить необыкновенную прелесть этого собрания, где природная красота соединялась с искусством; здесь каждый был и зрителем, иучастником.
Среди приглашенных знатность, элегантность и красота слились воедино; вокруг них умеренная, но комфортабельная роскошь; перед их глазами приятное сочетание белья, хрусталя, серебра, прекрасных фруктов и чудных цветов. Этот шедевр светской обстановки, помещенный на видной части другого шедевра человеческой мысли, «Галлии», представлял необыкновенное зрелище, возвышаясь в такой чудной местности, какую только можно себе представить.
Из большого салона, открытого на три стороны, глаз мог охватить всю площадь долины, где каждый камень знаменит и каждый уголок полон исторических воспоминаний. И даже холм этот имеет также свои легенды. Именно тут, как говорит предание, стоял Генрих VIII со взглядом, устремленным на столицу, ожидая выстрела, который должен был возвестить ему о казни Анны Болейн. Ниже, по Темзе, указывают на дуб, под которым тот же Генрих VIII, не разлученный еще с Катериной Арагонской, надел обручальное кольцо на палец неверной фрейлины, которая, как известно, рассчитывала на гораздо высшее положение, чем обыкновенной придворной дамы, и едва ли тогда знала, что связывает свою жизнь с человеком вроде Синей Бороды.
В глубине тенистой долины извивалась серебристой лентой Темза, здесь такая светлая и прозрачная, что невольно являлся вопрос: та ли это самая Темза, которая на шесть километров ниже несет сквозь громадный город такие черные и мутные воды? Здесь ничто не мутит ее прозрачности, и в то время, когда любуешься ее величавым спокойствием, изобилием воды, припоминаютсявсем известные стихи:
«Though deep yet clear, though gentle yet not dull; Strong without rage, without o'erflowing full» 1.
Прямо перед взорами открывается вид на замок Твикенгам, одно имя которого, с образом его патриарха, вызывает целый ряд блестящих остряков, государственных людей и прекрасных дам, которые окружали законодателя вкуса, во время правления Анны…
Но никому не хотелось долго заниматься прошлым, каждый спешил насладиться настоящим.
Заглушая свое внутреннее горе и желая скрыть его от всех, Оливье Дерош старался быть особенно любезным, исполняя с честью все многочисленные обязанности хозяина. Одному он предлагал попробовать трюфелей, другому наливал вина, кому подносил редких фруктов или конфет, словом, не забывал никого и при этом поддерживал разговор.
Все лица сияли восторгом, исключая его самого, — и завтрак окончился очень весело.
Теперь должны были начаться тосты и речи. Лорд Эртон поднялся, чтобы выпить за успех экспедиции. Маленький ростом, высокомерный и робкий в одно и то же время, полный важности и вместе неуверенности в себе, он начал чуть слышно.
—Милостивые государи и государыни! Приняв на себя обязанности выразить общие поздравления мистеру Дерошу, я должен прежде всего поблагодарить тех, которые почтили меня своим избранием для этой цели. Я счастлив, что могу выразить от имени всех удивление и почтение, внушаемое этим грандиозным творением. Нам кажется, что мы присутствуем при одном из чудес «Тысячи и одной ночи». Сын Англии укротил молнию, а вы, милостивый государь, победили воздух. С трудом верится тому, что мы видим своими глазами! И что же это за предмет, который собирается подняться в воздух? Вы полагаете, это маленькая лодочка или легкий шар? Нет, это огромная машина, плотная и тяжелая, поддерживаемая ногами мастодонта. Это чудовище развернет свои крылья и могущественным взмахом понесется сквозь непокорную стихию. Приветствуем, милостивый государь, ваши славные труды, поздравляем и аплодируем. Пью за ваше счастливое путешествие и скорое триумфальное возвращение!
— Я не могу закончить без того, чтобы не сказать несколько слов о том, кто разделит с вами все опасности. Я также добавился этой чести, но для меня не нашли возможным сделать исключения (при этом едкая улыбка). Есть, однако, особы, вы понимаете, о ком я говорю, перед которыми склоняются все обычные правила, и если я утешаюсь в своей неудаче, то только тем, что в экспедиции вместо меня будет присутствовать действительный член Верховной палаты, этот совершенный образец законодателя. За здоровье лорда Темпля!
При этом неожиданном заключении на некоторых лицах появились улыбки. И не только это преклонение лорда Эртона служило пищей для насмешек, но также и маленькие интимные подробности приглашения лорда Темпля в экспедицию вызывали улыбки, и в ту же минуту любопытные взгляды направились на леди Темпль и мистрис Петтибон, героинь в этом деле, но ни та, ни другая, впрочем, не потеряли от этого своей грациозной самоуверенности.
Но тут поднялся уже сам лорд Темпль, чтобы сказать несколько слов. Что касается его, то он не видел ничего преувеличенного в словах своего верного и любимого подчиненного, скорее раба, и если кто в душе и бранил Эртона за эти неуместные слова, то, во всяком случае, не он.
— Благодарю за пожелания, милостивые государи и государыни, которые вы мне высказываете устами лорда Эртона. Да, я уверен, что, благодаря моим заслугам среди сословия, к которому я имею честь принадлежать, я имею возможность участвовать в такой блестящей экспедиции. Мои предки всегда шли впереди во всех предприятиях, содействуя им как своим участием, так и трудами; и я желаю следовать их примеру. Благодарю смелого изобретателя, любезность которого равна его талантам! Нет места для национальной зависти здесь, где мы почетные и привилегированные гости. В лице моем вы все приглашаетесь разделить опасности путешествия и радости первых открытий, принимая в этом также участие. Мы понимаем великодушие французской нации, которое она всегда доказывала. Воспользуемся и мы этим случаем и покажем такое же великодушие и пожелаем от всего сердца молодому ученому успеха, который он вполне заслужил. За здоровье мистера Оливье Дероша и за славу его предприятия!
