– Согласен. Возвращай.

– Что?

– Твою симпатию.

– Возвращаю. Времени у нас не так уж много. Назови своего любимого художника, и я отведу тебя к его лучшей картине. Хочу вернуться в замок к обеду, чтобы представить тебя и моей бригаде, и персоналу замка.

– Изволь: Томас Гейнсборо.

– Это как раз следующий зал. Вот она. По-моему, шедевр. Портрет миссис Грэм. Чудо, как хороша…

– Да, живопись…

– При чем тут живопись? Она один к одному похожа на мою Николь из университетской библиотеки Эдинбурга. Прелестна. Выйду окончательно в отставку —вернусь в Эдинбург и женюсь на Николь. Кстати, они обе – шотландки, и Николь, и миссис Грэм… К сожалению, эта прелестная красавица прожила недолго – всего тридцать четыре года. А моей Николь уже 35. У нас хорошая разница в возрасте – двадцать лет.

– Бывает и лучше. У нас с Татьяной, моей женой – 25.

– А, значит, ты все понимаешь – и в жизни, и в английской живописи… Миссис Грэм, похоже, не была счастлива в браке. Я тебя обязательно познакомлю с этим олицетворением Шотландии.

– С миссис Грэм?

– При чем тут миссис Грэм? С Николь! Она дала покойной матери клятву никогда не покидать Шотландию. Так что моя «двушка» на Суворовском бульваре вряд ли дождется хозяина. Интересно, что вдовец, я имею в виду мистера Грэма, завещал портрет галерее с условием, что картина не будет экспонироваться вне Эдинбурга. Такие вот, брат, параллели и меридианы…

– Жаль, ты не пишешь романы… Слог у тебя хороший.

– Замок сэра Сидорова ждет вас, сэр.

– Слушай, я так и не понял: зачем он сменил фамилию?

– Есть такой анекдот: Шлеймович меняет фамилию на Иванов, а вскоре еще раз – на Петров. Его спрашивают, в чем смысл этих рокировок. Он отвечает: «Вот спросят меня, как моя фамилия?» Я отвечу: «Петров». Меня спросят: «Фамилию не меняли?» Я отвечу: «Менял». – «И какая была фамилия?» – «Иванов»… Совсем другое отношение.

– Ну и при чем тут Осина?

– Он человек странный, закомплексованный. Вначале 90-х в России процент евреев среди влиятельных банкиров, промышленников и даже приближенных к президенту чиновников был довольно высок. Создавалось впечатление, что евреи тянут вверх своих. Впечатление изначально обманчивое.

На определенных ступенях карьеры все эти романтические штучки-дрючки отпадают. Но иллюзия живуча. И далеко не глупый Осина меняет фамилию. Благодаря тому, что фамилию его отца «Сидоров» первый президент хорошо знает, а у кадровиков она в памяти, Осина взлетает наверх. Но чувствует себя там, наверху, крайне одиноко. «Свой среди чужих, чужой среди своих». И он делает, как ему кажется, гениальную рокировку. Меняет фамилию Сидоров на Осинский. Не чисто еврейская фамилия, но похожа. И тут он понимает, как лопухнулся: банкиры и промышленники его своим не считают, а народные массы дружно клеймят как инородца…

– Ну и поменялся бы обратно, на Сидорова.

– Где? В муниципалитете Большого Лондона? Или на Фарерах?

– Жалко мне его…

– Вот-вот: «Я тот, кого никто не любит, и все грядущее клянет».

– А не слишком мы его демонизируем?

– Сегодня его влияние на ситуацию в России минимально. Но лучше не рисковать. Теперь против Осинского объединились пять серьезных людей: Милованов-Миловидов, Патрикеев, Чижевский и Кожин…

– А пятый?

– Пятый – наша крыша.

– Тогда у Осины нет шансов скрыться.

– Теперь, когда ты здесь, – уже никаких.

Владимир Михайлович все больше нервничал.

Дважды он порывался вылететь в Швейцарию. Медицинский консилиум, собранный Князем и Ладой, с трудом его отговорил. Так случилось, что в день консилиума у него резко поднялось давление – 220 на 120, сахар в крови, обычно не превышавший девяти, скакнул до семнадцати – пришлось делать лишний укол инсулина. Болели спина, голова, суставы. Члены консилиума, проведя с помощью своей переносной аппаратуры необходимые исследования, пришли к единому выводу: ехать пока рано. В том смысле, что никак нельзя: пациент в разбалансированном состоянии, усугубленном депрессией. Никаких поездок дальше Эдинбурга.

Получив в конвертах наличность (что в экономически отсталой Англии было приятной неожиданностью), независимые эксперты важно покинули медицинский блок поместья Осины в центре Лондона. Дарья Погребняк проводила их подозрительным взглядом, но вмешиваться в обсуждение медицинских проблем и перспектив лечения Босса не стала. В конце концов она строго следует инструкциям, полученным перед отъездом из Москвы от Генерала.

О том, что Генерал сейчас сам тщательно соблюдает инструкции и положения внутреннего распорядка следственного изолятора «Лефортово», она могла и не знать.

Капитану в Берн ушла шифровка о полной готовности к приему финансово пока могучего, но психологически надломленного олигарха. Бичу в Эдинбург было направлено послание о необходимости ускорить подготовительные процедуры на случай экстренного приезда Осины.

После отъезда экспертов Лада провела в медблоке релаксацию и реабилитацию могущественного пациента по полной программе, после чего пациент надолго заснул со счастливой улыбкой на губах…

Лада внимательно изучила пальцы его рук, в том числе под сильной лупой. Сомнений не было, дактилоскопическая идентификация стала практически невозможной. Потом с помощью новейшего аппарата фирмы «Глостер» под ироничным названием «Фьюм» она взяла запаховую пробу. Аппарат сам осуществлял сравнение новой пробы со взятыми ранее (не важно, у того же пациента или у эталонного). Результат был предсказуем. В результате приема препарата «Топнес», запах пациента изменился принципиально и не был идентичен контрольному запаху ранее сделанных проб.

Это значит, пробы в швейцарских банках при пропуске в забронированные личные сейфы дадут отрицательный результат.

Оставалось последнее: изменение рисунка сетчатки глаза. Операция в частной клинике, рекомендованной доктором Монтгомери из «Королевской офтальмологии», назначена на завтра. Пациента удалось уговорить перенести вылет в Швейцарию на послезавтра.

– Ну что ж, медицина шагнула далеко вперед. Послезавтра у него будет нормальное давление, пульс и сахар, а настроение у него уже сейчас отличное.

На губах беглого олигарха расцветала одна из его самых обаятельных улыбок, как у лягушонка-сына из популярного мультфильма.

Однако испытания его ожидали жестокие.

Лада уже без вражды и раздражения всмотрелась в лицо спящего Осинского. Интерес он вызывал по-прежнему, но это уже был не интерес целительницы к пациенту, а скорее научный интерес биолога к экспериментальному материалу – лягушонку или мышонку.

– Лягушонку, – решила она, ответив улыбкой на лягушачью гримасу Осины.

Улица имени академика Кетеван Цагурия была забита роскошными иномарками. От угла улицы знаменитого мецената Амирана Георгадзе до переулка имени Метревели машины стояли в два ряда.

Этот уголок старой Москвы грузинское землячество полюбило давно, еще со времен застройки Большой и Малой Грузинской. Сеть ресторанов, ресторанчиков и кафе охотно посещали москвичи разных национальностей.

Притягивал сюда людей и храм Святого Георгия, построенный на пожертвования Амирана Георгиевича Георгадзе, и лучшая в Москве грузинская кухня (некоторые гурманы утверждали, что даже в Грузии нельзя так вкусно поесть) в ресторане «Кведа-Сазано».

Однако встреча членов клуба имени Святого Георгия (это была значительная часть грузинского землячества) была назначена в ресторане «Тбилисоба», который уступал по изысканности блюд, но зато был значительно вместительней – в нем свободно располагались до 200 человек.

Один зал – для вип-персон, вмещал 50 мест, второй – на 150 – был предназначен для водителей, охранников и сотрудников клиентов из первого зала. Иногда их еще называли пехотинцами, или бойцами. Но люди это были мирные, хорошо воспитанные. Весь вечер они сидели за большими столами, уставленными разносолами национальной кухни, тихо напевали по правилам прекрасного грузинского многоголосия никому в Москве, кроме них, не известные мелодичные горские песни…