Перед глазами сидельца-государственника маячило изображение герба России, а на тощих шеях двух глядящих в разные стороны орлов были прилажены головенки третьего президента и премьер-министра.
Но по жизни они смотрят в одном направлении, и толку от активной оппозиции – чуть. Не надо было бодаться теленку с дубом. Эх, Осина! А казался таким всемогущим… Все, самому спасаться надо. Надо срочно просить, чтобы перевели под Контору, поменяли подсудность, увезли на агентурную дачу ФСБ в Троице-Лыково. И он скажет все.
– Обед… Обед… Обед…
До чего же гнусный голос у развозящего тюремную баланду татарина Равиля Багаутдинова. Ну, пока все не утрясется, есть-то надо…
Щи как щи. Никакого привкуса. Соли и жира в меру. Хотя, конечно, для его здоровья – жирновато…
…Прибывший через два часа тюремный доктор, имевший большой опыт работы в местах лишения свободы, поставил диагноз: «Острый приступ панкреатита». Так все и думали. Жир тюремный не по здоровью.
Доктор сделал укольчик, генерала доставили в тюремную больничку. Через час ему стало плохо, и его увезли к Склифосовскому.
Оттуда уже было сообщение: помер генерал. Легкой смертью. Не приходя в сознание…
Глава семьдесят вторая
Чижевский
Перстень был хорош! Даже если бы он не был позарез нужен для задуманного эксперимента со временем, просто как за перстень с уникальным камнем и удивительной «легендой» – и тогда ста тысяч евро не жаль.
К этим рассуждениям можно добавить, что смотрелся он на безымянном пальце потомственного графа Станислава Чижевского как влитой, словно он с ним и родился.
Нравственным аргументом в пользу правильности сделки было и то, что заплаченные деньги пойдут, скорее всего, на образование двух славных ребятишек из неполной семьи…
А дружба с вождем объединенного Камеруна еще откликнется Чижевскому большой пользой.
«Вот это и называется талантом оказаться в нужное время в нужном месте»…
Поздний вечер он провел в лоджии своих апартаментов в лучшем отеле столицы Камеруна «Хилтон», прихлебывая охлажденный брют парижской фирмы «Де Грасье, поглаживая перстень и слушая Вивальди.
Разбудил Чижевского звонок бывшего сержанта Иностранного легиона. Свои деньги он привык отрабатывать полностью. На рассвете бригада «маляров» выехала на плато с запасом краски, вопрос с «зелеными» был согласован – их убедили пожертвования русского ученого и путешественника на национальный парк. К моменту звонка рабочие покрасили пульверизаторами траншеи на поверхности плато. Теперь выщербленные в каменистом плато канавки создавали рисунок, который можно было уверенно идентифицировать с изображением ковша Большой Медведицы.
Словом, когда автомобиль, выделенный министром строительства Республики Камерун высокому гостю, привез его на аэродром, самолет француза, заказанный Чижевским, уже ждал его. Минута – и они в воздухе. Полчаса полета – и под крылом двухмоторника оказалось плато, на сером фоне которого явственно проглядывало изображение ковша Большой Медведицы, которое вчера лишь угадывалось.
Вначале Чижевский хотел высадиться в центре плато. Но рисунок захватывал несколько километров. Он передал по рации, чтобы ждущий его внизу автомобиль направлялся к окончанию рукоятки Ковша, туда же велел лететь и Гастону – так звали ветерана Иностранного легиона.
«Маляры», закончив работу, уехали пропивать в барах столицы так неожиданно свалившийся на них с неба гонорар.
– Здесь, – указал пилоту Чижевский. – Видишь рукоять ковша? Приземляйся.
Двухмоторник послушно затормозил в нужном месте…
«Оказаться в нужное время в нужном месте», – улыбнулся своим мыслям Станислав Чижевский.
Для планеты Глории или кометы Фелицы было еще не время, но встающее из-за горизонта жаркое африканское солнце осветило плато и отразилось тысячей мелких лучиков из точки, завершающей рисунок на плато. Не в силах сдержать себя, Чижевский бегом направился туда.
Набежавший утренний ветерок согнал с поверхности плато крупную красноватую пыль и сухую траву. В каменистой поверхности стала видна небольшая впадинка, углубление явно искусственного происхождения.
На глубине пяти-шести сантиметров в ямке светилось розовое пятно.
Чижевский протянул к нему руку и почувствовал легкий ожог.
Похоже, в углубление был утоплен огромный розовый рубин – поверхность его, гладкая и словно светящаяся изнутри, обжигала руку, как уголек.
– Позвольте мне, патрон, – обратился к своему временному хозяину Гастон.
Он вытащил из кожаных ножен огромный кинжал – Чижевский привычно определил его как спецназовский – и, чуть разрыхлив мягкий камень вокруг предмета, двумя пальцами выковырнул большой камень.
В руках французского сержанта камень светился менее интенсивно, но все же светился.
«Поразительное зрелище, – подумал Чижевский. – Даже если с экспериментом, задуманным нами, ничего не выйдет – все равно, за эти месяцы он так много удивительного и прекрасного узнал про рубины, что не жаль ни затраченного времени, ни сил, ни денег…
Он бережно протер поверхность рубина руками. Камень все еще хранил тепло солнца и светился изнутри, передавая человеку свою безграничную энергию…
Вечером он засел за расшифровку глиняных табличек. Для придания осмысленности всему тексту чего-то не хватало… Вдруг, по наитию, ему вспомнилась беседа со старухой-карелкой под Петрозаводском. После «встречи» с шаровой молнией бабка заговорила на древних языках. Пока она говорила на китайском, арамейском и других мертвых языках, специалисты ее понимали, но как только начинала что-то причитать на горловом, с придыханием наречии, смысл ускользал… Не знал он звучания лишь двух языков – языка кельтов-друидов и языка жителей погибшей Атлантиды. Но написание… Ему пришла в голову шальная мысль:
– Бабуль, а попробуйте написать мне то, что вы говорили.
Бабуля на листе бумаги стала рисовать какие-то знаки, напоминающие ползущих в разные стороны червяков…
Он достал из кейса листок, заполненный странными закорючками пряжинской старушки, вчитался, вдумался…
Про великие открытия сначала говорят: «Это невозможно». Потом – «В этом что-то есть». И наконец: «Кто же этого не знает».
Если непонятную строчку на глиняной табличке из погребальной камеры царевича перевести как строку, составленную из знаков азбуки друидов, то получится: «Огонь сжирает султанат Мандару, он же (или такой же) – остров на Севере. Комета неизменно в определенное время пролетает мимо нашей планеты. При этом пентаграмма остается в центре загадки. Луч кометы, коснувшись двух розовых рубинов на ковше Большой Медведицы, сведет вместе судьбы двух людей, живущих в разных местах и в разные эпохи. Один из рубинов надо искать на плоскогорье в Камеруне, другой – в пещере в центре северного острова Руне».
«Ну, вот и все. Дальше дело техники. Завтра можно лететь домой. Или в Париж? Или в Лондон? Игра входит в эндшпиль…»
Ноутбук проглотил его версию дешифровки и перебросил по электронной почте информацию Егору.
Патрикеев не выдержал и через минуту связался с ним по телефону.
– Поздравляю. Но учти, нобелевку придется делить как минимум на двоих.
– Это почему? Не примазывайся, генерал, к чужой славе.
– Когда пришла от тебя почта, я как раз завершал написание своей новой поэмы под названием «Африканская загадка Нострадамуса». Читаю:
Набег небес сжег султанат Мандару.
Оплавлен лавой остров Норте Руне.
С шотландских гор летит стрела в Сахару —
Искать рубин, зарытый в Камеруне.
Кометы луч лови без проволочки,
Ведь судьбы двух людей она сведет.
Слова расставишь в вертикальной строчке —
Лишь двух рубинов здесь недостает.
Один лежит во чреве Норте Руне,
Другой на плоскогорье в Камеруне.
Открыв лишь тайну этих двух катренов,
Записанных на языке друидов,
Поймешь: судьба кометы неизменна,
А пентаграмма вновь тобой закрыта.
