Если бы кто-нибудь подслушал ленивую беседу в сарае Скофилдов, вряд ли бы ему пришло в голову, что надвигается катаклизм.
– Когда я стану взрослым, – медленно проговорил Сэм, – найму себе парочку официантов из цветных. Потом я лягу в гамак. Один официант будет меня качать, а второму велю лить на меня день и ночь из лейки сверху холодную воду. Одним из этих официантов будешь ты, Герман, – с щедростью богача, предлагающего завидную должность, добавил он.
– Ни фига, – отозвался неблагодарный Герман. – Ты не цветок, чтобы я тебя поливал. И нанимать меня никто не будет. Когда подрасту, сам себе буду хозяином. Пойду на железную дорогу работать.
– А кем ты там решил быть? – заинтересовался Пенрод. – Супериндендантом или билеты пойдешь продавать?
– Супер… инт… ед… а, ладно, – отчаявшись справиться с трудным словом, махнул рукой Герман. – Ты говоришь, продавать билеты? О, нет, сэр – победоносно улыбнулся он. – Я буду носильщиком! Мой дядя сейчас в носильщиках. У него один мундир чего стоит! Все пуговицы из чистого золота!
– Положим, у генералов пуговиц из чистого золота побольше, чем у твоих носильщиков, – заспорил Пенрод, – генералы…
– Мне без разницы твои генералы, – перебил Герман, – носильщики зарабатывают лучше всех. Мой дядя тратит денег больше любого белого у нас в городе.
– Все-таки я предпочитаю стать генералом, сенатором или еще кем-нибудь в этом роде, – стоял на своем Пенрод.
– Тогда тебе придется жить в Варшингтоне, – важно проговорил Морис Леви. – Я, лично, там был. Варшингтон, по-моему, ничего интересного из себя не представляет, – упрямо коверкая название города, продолжал он. – Ниагарские водопады во сто раз лучше. И Атлантик-Сити тоже лучше. Я и там и там был. Я вообще был во всех самых интересных местах. Я…
– Все равно! – перекрикивая Мориса Леви, снова вмешался в беседу Сэмюел Уильямс. – Когда я стану взрослым, я буду лежать в гамаке и прикажу своим цветным официантам день и ночь лить на меня холодную воду из лейки! Я целый год могу так в гамаке пролежать!
– Спорим на что угодно, целый год у тебя не получится, – недоверчиво покачал головой Морис Леви. – Вот наступит зима. Что ты тогда делать будешь?
– Как это что? – удивился Сэм.
– Ну, что ты будешь делать зимой в гамаке со своими цветными официантами?
– Так и буду лежать, – убежденно проговорил Сэм и поглядел сквозь открытую дверь сарая на знойное марево. – Сколько бы ни поливали меня цветные официанты, мне все равно будет мало.
– Но ведь зимой ты от холодной воды весь покроешься льдом, – не унимался Морис Леви.
– Об этом-то я и мечтаю, – с вожделением отвечал Сэм.
– И еще на тебя снега целый сугроб нападает, – засмеялся Морис.
– Еще лучше! – воскликнул Сэм. – Снег будет падать, а я его буду глотать на лету. Если даже весь этот сарай набьется снегом, я и то ничего не имею против.
Стоило Сэму заговорить о снеге, как Пенрод и Герман с жалобными стонами побежали пить к колонке во дворе.
– Слушай, Сэм! – угрожающе сказал Пенрод, вернувшись обратно. – Заткнись ты со своим снегом! Мне из-за этого еще больше пить хочется. А у меня уже и так живот от воды раздулся. И вода в этом чертовом кране нагрелась от солнца!
– Вот когда я вырасту, – не обращая никакого внимания на муки Пенрода, стал разглагольствовать Морис Леви, – у меня будет большой магазин.
– Кондитерский? – вожделенно осведомился Пенрод.
– Бери выше, дружище, – отвечал Морис Леви. – Кондитерский отдел у меня, разумеется, точно будет. Но это все так, мелочи. Потому что я стану хозяином не какого-то там магазинчика, а «увинермага». Там будет и женская одежда, и мужская, и галстуки, и посуда, и кожаная галантерея, и шерсть, и кружево, и вообще все!
– Подумаешь! – презрительно фыркнул Сэм. – Да я за весь этот твой магазин не дам даже стеклянного шарика. А ты, Пенрод? – взглянул он на друга.
– Я тоже не дам! – решительно поддержал тот. – Я даже за миллион таких магазинов не дам стеклянного шарика.
– Да вы просто не понимаете! – возмутился практичный Морис Леви. – В моем «увинермаге» ведь будет специальный отдел игрушек, а в нем – навалом стеклянных шариков. Как же тогда мой магазин может стоить дешевле одного из них? Ну, вот, а когда у меня будет собственный «увинермаг», я женюсь.
– Вы только его послушайте! – захохотал Сэм. – Он женится!
– А чего смешного? – солидно продолжал Морис. – Разумеется, я женюсь. На Марджори Джонс. Я очень ей нравлюсь. Я ее жених.
– С чего это ты взял, что ты ее жених? – осведомился Пенрод, и голос его прозвучал как-то не совсем обычно.
– Да потому, что Марджори Джонс – моя невеста, – уверенно отвечал Морис Леви. – По-моему, это достаточный повод, чтобы считать себя ее женихом. Как только у меня будет «увинермаг», я женюсь на ней.
– У Пенрода задвигались скулы, но он сдержался.
– Женится! – продолжал хохотать Сэмюел Уильямс. – Нашел, чем гордиться. Я, лично, ни за что не женюсь. Я не женюсь даже за…
Он умолк, ибо вот так, сразу не мог придумать достойного искушения, ради которого было бы можно пойти на столь ужасный шаг, как женитьба.
– В общем, я ни за что не женюсь, и все, – упрямо продолжал он. – Нечего сказать, радость! Приходишь домой с работы усталый, из-за всего волнуешься, детей ругаешь, кухарку отчитываешь… Не женись, Морис! Очень тебе не советую. Потом ты наверняка пожалеешь.
– Все женятся, – непоколебимо изрек Морис, – значит, и каждый из нас должен.
– Бьюсь об заклад, я не должен! – яростно возразил Сэм. – Пусть только меня кто-то заставит сказать, что я должен! Никто не обязан жениться, если не хочет.
– Нет, Сэм, обязан! – по-прежнему настаивал Морис.
– Да кто тебе это сказал? – все больше распалялся мистер Сэмюел Уильямс.
– Ну, например, мой папа, – ответил Морис. – Он говорит, между прочим, что твой папа, Сэм, непременно должен был жениться на твоей маме. Иначе он не получил бы ни цента из ее денежек. Теперь, надеюсь, ты понял, что все жениться обязаны? Ну, назови мне кого-нибудь, кому больше двадцати и у кого жены нету?
– Учителя! – победоносно глядя на Мориса, выпалил Сэм. – И еще – полицейские! Посмотрел бы я, как ты заставил бы полицейского жениться!
От такой перспективы тщедушного Мориса Леви передернуло, и он поспешно ответил:
– Тут ты, пожалуй, прав, Сэм. Полицейские могут и не жениться, когда не хотят.
– Ну, а я как раз собираюсь стать полицейским, – подвел итог Сэм. – Ты, наверное, тоже Пенрод?
– Ну, да, – немедленно согласился друг. – Шеф полиции – это, пожалуй, именно то, что мне надо.
– Кстати, а ты кем собираешься стать? – повернулся Сэм к Джорджи Бассету, который все это время молчал.
– Я буду священником, – трепетно проговорил тот.
– Ответом ему была тишина. Подобного мальчики не ожидали даже от Джорджи.
– Проповедником, что ли? – первым нарушил молчание Герман. – Ты?.. – изумленно поглядел он на Джорджи. – Ты проповедовать будешь?
– Да, – с кротостью святой Цецилии произнес Джорджи Бассет.
Герман рот разинул от изумления.
– Ты чего, знаешь, о чем все эти проповедники говорят? – решил он выяснить вопрос до конца.
– Пока, конечно, не все, – с прежней кротостью ответствовал Джорджи, – но я буду учиться.
– И орать во всю глотку тоже научишься? – с сомнением покачал головой Герман.
– Куда ему! – презрительно воскликнул Пенрод. – Он же пищит, как девчонка!
– Знаешь, Джорджи, тогда тебе лучше оставить эту затею, – серьезно сказал Герман. – Дельный проповедник он ведь не только должен орать свои проповеди во всю глотку. Ему еще на столб нужно вскарабкаться. Ты, Джорджи, можешь быстро залезть на столб?
– Нет, – снова вмешался Пенрод. – Видел бы ты, Герман, как Джорджи…
– Проповедники не должны по столбам лазить! – с внезапной решимостью перебил Джорджи Бассет. – Предназначение проповедника в другом!
– Много ты в них, в проповедниках, понимаешь, – возразил Герман. – Уж кого-кого, а на проповедников я нагляделся. Самый лучший из них лазил по столбу, как циркач. Когда он лез наверх, он орал: «Иду в рай!» А потом соскальзывал вниз и орал: «Иду к дьяволу!» Так он целый час подряд вверх-вниз лазил и кричал то про рай, то про дьявола.
