И она прихлопнула обрывки туфелькой, а Тирант смотрел на нее с обожанием.

— Хотите вы сейчас пообедать? — преспокойно осведомилась принцесса, когда с охранной грамотой было покончено.

— Да, — ответил Тирант.

— В таком случае предложите руку герцогине Македонской и проводите нас в обеденный зал, — велела Кармезина.

— А где же Диафеб? — удивился Тирант.

Тут Эстефания залилась слезами и сказала, что Диафеб чрезвычайно болен и даже не может вставать с постели, как бы ему того ни хотелось. А Кармезина строго спросила, неужели сеньор севастократор настолько невежлив, что не желает подать руки герцогине Македонской.

Тирант опустил глаза и покорился, а Эстефания повисла на его локте и принялась щекотать его ухо губами: она как будто нашептывала ему что-то, но на самом деле ничего связного не произносила, а просто дула ему в шею.

За обеденным столом Тиранта окружили всеобщим вниманием. Император, сеньор Малвеи, прибывший через полчаса после Тиранта Ипполит — все они пребывали в полном забвении. Дамы смотрели только на севастократора, наперебой подкладывали ему на тарелку лучшие куски и говорили с ним все хором.

— Сеньор севастократор, нам даже боязно сидеть рядом с вами.

— Говорят, вы убили голыми руками двух свирепых турков, просто подбросив их в воздух!

— Это ведь правда, что вы снесли головы девяносто четырем врагам, а еще сто одиннадцать разрубили на части?

— Я разрубил девяносто четырех турок на сто одиннадцать частей, — сказал Тирант, жуя.

Это возымело волшебный эффект: дамы немного попритихли, и только одна прошептала в благоговейной тишине:

— Он ест от того кусочка, что подложила ему я!

Тотчас на эту даму напустились другие, обвиняя бедняжку в самозванстве.

— Вы, кажется, желаете приписать себе мои заслуги? — язвительно спросила одна из дам. — Это был тот кусочек, что выбрала я!

— Я съем все куски, — заверил их Тирант.

И он набивал живот, не желая никого обидеть.

— Я хочу служить в вашем войске, севастократор! — сказала дама, сидевшая напротив Тиранта. — Возьмите меня, я стала бы носить щит и служить вам покровом, если бы вам вздумалось пострелять из лука.

— И мне дайте должность! — взмолилась другая дама. — Я бы могла надевать на вас доспехи. Мы, женщины, обладаем ловкими, проворными пальцами. Я бы сумела завязывать все эти завязочки и тесемочки куда лучше, чем любой паж.

— А я согласна сделаться конюхом, — молвила третья дама.

— Я претендую на звание копьеносца! — воскликнула еще одна. — Возьмите нас с подругой; мы вдвоем носили бы за вами рыцарское копье!

— Я хочу быть барабанщиком!

— А я — носить штандарт!

— Я стала бы вести переговоры с врагами.

— А я умею карабкаться по лестницам и берусь взять штурмом первый же город, который встретится нам на пути.

— Что ж, а я могла бы стрелять из бомбарды.

— Для того чтобы стрелять из бомбарды, много ума не требуется, — язвительно заметила одна из дам-соперниц. — Лично я намерена следить за тем, чтобы на оружии севастократора не появилось ни пятнышка ржавчины.

— Прачка, — прошептала обиженная ею дама.

Тирант расправился наконец с горой еды, что громоздилась на его тарелке, и обратился к принцессе:

— А это правда, сеньора, что вы взяли в плен свирепого турка?

— Ой! — воскликнула Кармезина, краснея. — Я совсем забыла о моем пленнике! Приведите его.

По ее приказанию в зал доставили арапчонка, который сразу же бросился к Кармезине и поцеловал ей руку, как его учили. Она сунула ему большой кусок ветчины и запустила пальцы в его торчащие волосы.

— Вот, — объявила Кармезина с торжеством. — Теперь что вы скажете?

— Скажу, что подобная отвага — редкость не только для женщины, но и для мужчины, — ответил Тирант. — И я восхищен вашими подвигами, принцесса. — Он посмотрел на арапчонка, который, быстро поглощая угощение, успевал строить забавные рожицы, и добавил: — В этом черном ребенке с цепочкой вокруг талии я вижу себя, как в зеркале: я такой же пленник, и вы точно так же водите меня на привязи.

— Когда настанет время, оба получите свободу, — обещала Кармезина.

Мальчишка уселся на полу и сунул голову ей под юбки. Кармезина сердито оттолкнула его ногой. Он засмеялся, отползая от своей госпожи по гладкому полу. Эстефания погрозила ему пальцем, а арапчонок тотчас высунул язык на устрашающую длину.

— Посмотрите, — обратилась к Тиранту Кармезина, — этот маленький негодник вовсе не тяготится своей неволей.

— Полагаю, ваше высочество добры к нему, — сказал Тирант.

— Не вижу повода быть злой с ним.

— Вы кормите его из своих рук.

— А почему бы и нет?

— И одеваете по своему вкусу.

— Разумеется, коль скоро он принадлежит мне по военному праву.

— А когда он плачет по ночам, берете его в свою постель.

— И такое случается, ведь он, бедняжка, иной раз рыдает так безутешно!

— Все тяготы плена я разделяю с арапом, — сказал Тирант, — и ни одной его привилегии не имею.

— Что ж, такова ваша несчастливая судьба, — ответила на это принцесса.

— Вот и я так думаю, — подхватил Тирант. — И, будучи не в силах терпеть боль, не раз мечтал о том, чтобы навсегда положить конец моим страданиям.

Тут Кармезина вспомнила о том, как Тирант хотел заколоть себя кинжалом, и побледнела.

— Возможно, — произнесла она, — мы с сеньорой Эстефанией, моим главным коннетаблем, нашли бы способ договориться с этой болью.

— Как можно договориться с болью? — Тирант пожал плечами. — Она не ведет переговоров и знает лишь один язык — тот, которым разговаривает страдание.

Эстефания вмешалась:

— Принцесса недаром дала мне звание коннетабля, севастократор, я умею вести любые переговоры. И клянусь, что нынче же ночью сумею найти выход из безвыходной ситуации. Так и передайте вашему кузену, сеньору Мунтальскому.

Тирант замер, не вполне уверенный в том, что услышал.

А сидевшая рядом дама произнесла:

— Сеньор Мунтальский тяжело болен. Впрочем, вчера он вставал с постели и даже гулял по двору. Я видела его в окно.

Другая дама сказала:

— Сеньора герцогиня Македонская чрезвычайно знатна, поэтому она и получила звание коннетабля. Что ж, это справедливо; а я желала бы сделаться трубачом в огромном войске севастократора — и сочла бы это лучшей долей, нежели быть коннетаблем в маленьком войске принцессы.

— А я не вижу разницы, — возразила третья дама, — ведь оба эти войска ведут победоносные битвы.

Тирант встретился взглядом с принцессой. Ее зеленые глаза расширились, зрачки чуть подрагивали, и в них Тирант явственно различил ответ на все свои вопросы. И ответ этот был — «да».

«Боже, — подумал он, — это слово горит в воздухе, и тем не менее ни одна из дам этого не замечает! И император кушает с таким видом, будто до его ушей даже не доходит вся эта болтовня! Но Ипполит — он молод, он мог бы догадаться…»

Однако по виду Ипполита никак нельзя было сказать, чтобы он дал себе труд вникать в смысл разговора Тиранта с принцессой.

Тирант медленно проговорил:

— Поскольку Диафеб — главный мой стратег, то мы оба явимся для переговоров, во всем полагаясь на мудрость принцессы и ее коннетабля.

Принцесса хлопнула в ладоши и молвила:

— Хорошо!

Она улыбалась, но глаза ее оставались тревожными.

А Эстефания произнесла громко:

— Какая удивительная рубашка украшает ваши доспехи, севастократор! Сдается мне, когда-то она была нарядной, а сейчас запачкана и вся в прорехах.

— Битва — странный портной, моя госпожа, — отозвался Тирант, благодарный за то, что Эстефания так ловко сменила тему разговора. — Она украсила мою рубашку изящными прорезями, которые сейчас в такой моде.

— А что сталось с благовониями, которые пропитывали ее тонкое полотно? — спросила Эстефания, лукаво улыбаясь.

— Я купил у заезжего торговца благовония куда лучше, нежели прежние, — сказал Тирант. — Прежде от нее тянуло запахом лилий, а теперь она благоухает сталью, дымом и кровью.